"Первые цвета, впечатлившиеся во мне, были светло-сочно-зелёное, белое, красное кармина, чёрное и жёлтое охры. Впечатления эти начались с трёх лет моей жизни. Эти цвета я видел на разных предметах, стоящих перед моими глазами далеко не так ярко, как сами эти цвета.

Срезали с тонких прутиков спиралями кору так, что в первой полосе снималась только верхняя кожица, во второй и нижняя. Так получались трехцветные лошадки: полоска коричневая (душная, которую я не очень любил и охотно заменил бы другим цветом), полоска зелёная (которую я особенно любил и которая даже и увядши сохраняла нечто обворожительное) и полоска белая, то есть сама обнажённая и похожая на слоновую кость палочка (в сыром виде необыкновенно пахучая – лизнуть хочется, а лизнёшь – горько, – но быстро в увядании сухая и печальная, что мне с самого начала омрачало радость белого)."

(Вложение #16021 удалено)

"В сущности, и в этой картине я охотился за тем часом, который был и будет самым чудесным часом московского дня. Солнце уже низко и достигло той своей высшей силы, к которой оно стремилось весь день, которой оно весь день ожидало. Недолго продолжается эта картина: ещё несколько минут – и солнечный свет становится красноватым от напряжения, всё краснее, сначала холодного красного тона, а потом всё теплее. Солнце плавит всю Москву в один кусок, звучащий как туба, сильной рукой потрясающий всю душу. Нет, не это красное единство – лучший московский час. Он только последний аккорд симфонии, развивающей в каждом тоне высшую жизнь, заставляющий звучать всю Москву подобно fortissimo огромного оркестра. Розовые, лиловые, белые, синие, голубые, фисташковые, пламенно-красные дома, церкви – всякая из них как отдельная песнь, – бешено зелёная трава, низко гудящие деревья, или на тысячу ладов поющий снег, или alegretto голых веток и сучьев, красное, жёсткое, непоколебимое кольцо кремлёвской стены, а над нею, всё превышая собою, подобная торжествующему крику забывшего весь мир "аллилуйя", белая, длинная, стройно-серьёзная черта Ивана Великого. И на его длинной, в вечной тоске по небу напряжённой, вытянутой шее – золотая глава купола, являющая собою, среди других золотых, серебряных, пёстрых звёзд обступивших её куполов, Солнце Москвы".

"Лет тринадцати или четырнадцати на накопленные деньги я наконец купил себе небольшой полированный ящик с масляными красками. И до сегодня меня не покинуло впечатление, точнее говоря, переживание, рождаемое из тюбика выходящей краской. Стоит надавить пальцами – и торжественно, звучно, задумчиво, мечтательно, самоуглублённо, глубоко серьёзно, с кипучей шаловливостью, со вздохом облегчения, со сдержанным звучанием печали, с надменной силой и упорством, с настойчивым самообладанием, с колеблющейся ненадёжностью равновесия выходят друг за другом эти странные существа, называемые красками, – живые сами в себе, самостоятельные, одарённые всеми необходимыми свойствами для дальнейшей самостоятельной жизни и каждый миг готовые подчиниться новым сочетаниям, смешаться друг с другом и создавать нескончаемое число новых миров. Некоторые из них, уже утомлённые, ослабевшие, отвердевшие, лежат тут же, подобно мёртвым силам и живым воспоминаниям о былых, судьбою не допущенных возможностях. Как в борьбе или сражении, выходят из тюбиков свежие, призванные заменить собою старые ушедшие силы. Посреди палитры особый мир остатков уже пошедших в дело красок, блуждающих на холстах, в необходимых воплощениях, вдали от первоначального своего источника. Это – мир, возникший из остатков уже написанных картин, а также определённый и созданный случайностями, загадочной игрой чуждых художнику сил. Этим случайностям я обязан многим: они научили меня вещам, которых не услышать ни от какого учителя или мастера. Нередкими часами я рассматривал их с удивлением и любовью. Временами мне чудилось, что кисть, непреклонной волей вырывающая краски из этих живых красочных существ, порождала музыкальное звучание. Мне слышалось иногда шипение смешиваемых красок. Это было похоже на то, что можно было, наверное, испытывать в таинственной лаборатории полного тайны алхимика".

"Живопись есть грохочущее столкновение различных миров, призванных путём борьбы и среди этой борьбы миров между собою создать новый мир, который зовётся произведением*.

"Только со временем и в постепенности уяснилось мне, что "истина" как вообще, так и в искусстве в частности не есть какой-то Х, то есть не есть вечно неполно познаваемая, но всё же недвижно стоящая величина, но что эта величина способна к движению и находится в постоянном медленном движении. Мне она вдруг представилась похожей на медленно двигающуюся улитку, по видимости будто бы едва сползающую с прежнего места и оставляющую за собою клейкую полосу, к которой прилипают близорукие души. И здесь я заметил это важное обстоятельство сначала в искусстве, и лишь позже я увидел, что и в этом случае тот же закон заправляет и другими областями жизни".

"Скачки в сторону, которые случались со мною на этом всё же прямом пути, в общем результате не были для меня вредны, а различные мёртвые моменты, в которые чувствовал я себя обессиленным, которые я считал иногда концом моей работы, бывали зачастую лишь разбегом и набиранием внутренних сил, новой ступенью, обусловливавшей дальнейший шаг".