Старое сельское кладбище. Одно на три деревни. Старое-престарое. Оазис вечной зелени и прохлады в крымских степях. Всегда любил кладбища – от них веет вселенским покоем. Не люблю больше.

Деда надо проведать. Я его не видел даже. Участник войны, рота глубокой разведки. Ни одной царапины. Суд, лагеря. Потом туберкулёз, жена, трое дочек и тихая смерть в санатории со словами «Пойду я, мужики, полежу». Маме тогда тринадцать было, а она самая старшая была. На фото уставший мужик, опрятный и худощавый. Запавшие болезненные глаза, нос с горбинкой. Мама часто говорит, что я на него похож. Не верю.

Погода расшалилась. Лето вроде, а тучи, редкие гости в этих местах, заволокли небо. Серые, свинцовые, набухшие от дождя. Скачут, переваливаясь через холмы беременными животами. Ветер гнёт верхушки вечнозелёных туй. Надо идти. До дома топать три километра, а попасть в грозу в голой степи – дело нехорошее.

Вытоптанные дорожки, аккуратные и заброшенные могилы. Вот и выход. Новые могилы. Новые кресты. Двое совсем свежих и один уже потерявший янтарную желтизну соснового дерева, битый ветрами, но ещё не посеревший. Кто это тут?

Не надо было подходить. Фото в целлофановой плёнке, выцветшее за год под неумолимым солнцем до состояния гравюры. Но я всё равно помню…. Помню вечно кудрявую и непослушную копну волос. Помню, как обижался, когда ты надевала каблуки и становилась выше меня. Помню, как пьяный вдрызг, ломал красивейшие в мире розы в школьном дворе, для самой прекрасной дамы. Первую ночь помню, первый поцелуй помню. Почему меня не оказалось рядом? Почему я приезжаю сюда только на лето? Почему, когда тебя нашли утром, девятого марта с перерезанным горлом в лесополосе за деревней я ничего не знал? Почему никто не сказал?

Порыв ветра ударил в лицо не летним холодом и выбил из глаз слёзы. Что-то яркое, пёстрый лоскут прилип к груди. Бабочка. Огромная, как моя ладонь и прекрасная как бесконечность. Странно. Таких тут от роду не бывало. Вцепилась лапками в майку, полощет её на ветру как знамя, но ползёт вверх. Прикрываю ладошкой хрупкую красоту. Нельзя такое рушить. Ползёт. Вверх. Вверх. Уселась на плечо. Что тебе надо, гость неведомый? Откуда ты? Летел бы, хотя куда тебе сейчас летать, крылья поломает и сгинешь в степи.

Уходить надо, может мотылька спасу. Раз других не смог. Глаза сами нашли новенький крест, да и ходить не надо было далеко.

Какими в жизни были, такие и на фото. С младенчества не разлей вода, с вечным мотоциклом. И похоронили обоих вместе. В одной могиле. Вот только из фото кто-то мотоцикл вырезал аккуратно. Паша, Эльдар, ну как вы так? Оба, сразу то? Меня то за что самого оставили ту? И вы, и Галчёнок. Как так?

Прочь отсюда. Комок в горле не даёт дышать. Ненавижу кладбище. А ты чего уселся? Лети уже! Вали отсюда! Это дождик капает, ясно? Да, и ещё ветер! Ясно тебе говорю? Понятно выражаюсь?

Извини, малыш, сиди, держись крепче, авось выдюжим шторм. Авось переживём.

Домой. Вперёд. А ветер развернулся и рвёт старенькие спортивные штаны и майку. Это ничего. Это хорошо, когда ветер в лицо. Это правильно. Ты только держись крепче. А я вытащу.

Отец, вытолкавший из падающего дома своего брата и не успевший выскочить сам, потому что ещё оставались люди. Бабушка, внезапно умершая от инсульта, и дед, повесившийся от тоски по любимой, с которой не расставался даже в концлагере. Владик, друг, напарник, почти брат. Истёкший кровью в подворотне от удара ножом тощего наркомана. Галчёнок, не первая, но самая страстная любовь, забытая, и так не обретённая. Те, с кем вырос, с кем сбегал тайком от бабули на море, с кем ловил бычков килограммами и дрался, когда было нужно. Авария, мотоцикл, одна могила на двоих. Володя, лучший спарринг-партнёр и не успевший стать лучшим другом. Я должен был быть свидетелем на его свадьбе, а ставший гостем на похоронах. Машина, авария, тепловоз, мгновенная смерть. Володя и невеста с платьем на заднем сиденье. Михалыч, самый лучший начальник в мире, самый лучший учитель «правильного», один из последних хороших людей на этой гнилой планете. Застрелен в подъезде, в тапочках и с мусорным ведром. Серега с Артуром – лучшие в мире собутыльники, самые весёлые и беззаботные люди на земле. И бракованная газовая труба в квартире.

Гроза шлёпает и урчит по пятам. Не буду бежать. Идти буду. Догоняй, если тебе надо. За спиной полыхнуло и через секунду грохнуло так, что уши заложило. Совсем близко. Ну и пусть.

Каждый год по одному. Ходит Безносая кругами. Подходи, не бойся. Я не страшный. Не страшней тебя, по крайней мере, первые три секунды. Чего трусишь? Давай, ты же сильная, ты же всемогущая. Никто тебе не указ, и никто тебе не противник. Но сразу говорю – просто так не дамся. Проверять буду. Всё ли, что рассказывают, правда. Что бессмертная, что страшная. Я после этих двенадцати лет ничего не боюсь. Даже тебя. Так что жду. Заходи. А посмеешь ещё кого тронуть, я сам за тобой приду. Я устал бояться любить, бояться дружить, бояться, что не успею, бояться, что меня не будет рядом. Попробуй от моего сердца ещё кусочек отломи, он последний будет. Ничего не останется. А без сердца я за себя не отвечаю.

Сидишь? Крепко держишься? И где только силы столько в этих маленьких лапках?

Всё слышал? Хорошо запомнил? Передай слово в слово. И скажи, что в следующий раз Я передавать слова приду.

Дождь это, я тебе говорил уже. И ветер. Мужики плакать не умеют. Не должны уметь. Я умел, но забыл.

Знакомый до каждой октавы скрип калитки. Запахи детства, не выветрящиеся никогда из моего мозга. Открытая дверь на веранде и вечно взлохмаченная голова любимой тёти: «Денис, обедать будешь?»

- Сейчас, тёть Дин, пять минут. –

Лети. Ничего с тобой не случится. И передай, что я просил, как встретишь. И ещё… Отцу, если сможешь, передай, что у нас всё в порядке. Пусть не беспокоится.

Распахнулись два крыла. Красиво, чёрт меня дери! Всё ты понял, не прикидывайся букашкой. Не могут бабочки лететь против ветра, не летят бабочки в самый центр грозы. Не летают так ровно и сильно.