Футболка долго
обвисли плечи – висела в шкафу.
Отцовские латы нужнее для нас,
мы видим врагов.
Мы видим жуков,
фасеточный панцирь которых – глух:
Еда на столе, Вода на столе, Красивый Хлеб.

Черной нугой и солью скреплён
феодальный люд.
Месяц – ничейный обрезок ногтя – висит над ним,
славно висит в оболочке больших семян;
славно, ровно над горкой черной земли.

Черной земли тамтамы грудные
бьют.
Растут барабаны,
молотят земли молоко:
глубокие красные дыры на чистом снегу –
груди ее.

Тот, кто питался рядом – всегда один,
сын, что всегда растил философский лед
в самой страшной спешке и страшной жаре,
зная, что смотрит сквозь узкую прорезь для глаз,
как виночерпий, украдкой надевший шлем.

Так, остается в большой и черной глуши,
ровно выводит на мшистых глухих камнях:
«Способность не обобщать –
одно ремесло,
Способность не разделять –
ничейный
кусок меня»