Комариный писк сверлит мозг. Я вижу, как спираль этого звука ввинчивается шурупом, вгрызается в мякоть моего серого вещества, буравит глазницы и побуждает к дикой ругани в предрассветную рань. Я не умею спать с накрытым лицом! Я задыхаюсь! Отбрасываю одеяло, чертыхаюсь и мечусь в темноте, со злости забыв включить свет. Затем все же нащупываю кнопку выключателя, бью по ней в такой ярости, что она, жалобно крякнув, отлетает в сторону. В зеркале отражается всклокоченная ведьма средних лет в трусах и майке. Закрываю глаза, и, чувствуя, как сердце просится на волю, начинаю заунывно выводить в уме формулу успокоения: «Я молода, стройна, прекрасна, полна здоровья, энергии и сил, я все могу! Я молода… » Заговаривая таким образом зубы своему взбесившемуся сердцу, стараюсь абстрагироваться и не думать о тахикардии. Не думать о страхе умереть здесь и сейчас. Сердце успокаивается. Мысленно показав ему язык и кукиш, бросаю в зеркало победоносный взгляд. Начинает светать.
Последние несколько дней я обожала ходить на работу: у меня появился персональный маньяк. Не знаю, как долго он следил за мной, но прошлая неделя была подобна яркому и незабываемому шоу. По утрам я мыла голову, сушила волосы феном и укладывала их то так, то эдак. Подводила карандашом глаза, с улыбкой отмечая глубину и загадочность взгляда, красила ресницы, любуясь их длинной и бархатистостью, жирно рисовала контур губ и наносила помаду на тон бледнее. Белая кожа, огромный яркий рот, темные волосы. Маска, состоящая из штрихов, но не выражающая сути. Не я. Я надевала кружевное дорогое белье. Черное или красное. Реже – синее. Никогда – белое. Я позволяла себе натягивать яркие майки, обнажающие ложбинку между двумя холмиками груди. Проводила длинными ногтями по золотой цепочке, прислушиваясь к царапанью по металлу и ощущая чуть заметную щекотку в пальцах, спотыкающихся о витые звенья. Небрежно поддевала ногтем янтарную каплю кулона, жадно уткнувшегося в благоухающее устье межгрудья. Янтарь шлепался на место и масляно льнул к теплому местечку. Глаза женщины, глядящей на меня из зеркала, ухмылялись. Ее руки прикасались к выпирающим полукружьям грудей, чуть ласкали их. Гортанный смех рвал бархатом мою глотку. Он был чужим. Затем я медленно надевала чуть переливающиеся колготы, ощущая предательскую дрожь наслаждения в ногах, обласканных шелком. Еще штрих – тонкая джинсовая юбка, облегающая живот и расходящаяся книзу пышной оборкой. Колени чуть прикрыты. И напоследок – черные туфли. Я выплывала из подъезда, слушала цоканье высоких каблуков, покачивала бедрами и никуда не спешила. До работы было семь минут быстрого ходу. Пятнадцать – неспешного дефиле. Выруливая из-за ларьков, в которых продавали всевозможное дерьмо, я уже чутко улавливала тихий рокот мотора его машины. Можно не оглядываться: она будет ползти по-черепашьи прямо до заборчика моей убогой конторы. Иногда я позволяла себе кидать снисходительный взгляд через плечо. Взгляд королевы. Синяя, сверкающая чистотой и ухоженностью машина иностранных кровей (каких точно – мне было по барабану в силу моей полной безграмотности в этом вопросе), благородный на вид мужчина. Седые виски, аккуратная стрижка, густые волосы. Задумчивый взгляд. Холеные пальцы, словно курортники, отдыхают на руле авто. Дорогой костюм (так мне хотелось думать), чистая рубашка, неизменный галстук. В нем не было ничего от восторженного юноши, не наблюдалось в его взгляде и нездоровой похоти старого козла. Если он и правда был маньяком, то очень здравомыслящим и благопристойным на вид. Что не мешало ему каждое утро провожать торжественным эскортом мою персону к месту работы. Это продолжалось уж дней десять. Возможно, больше: я не отличалась особой наблюдательностью. Какое-то шестое чувство подсказало: ему нравятся мои ноги. И вот тогда началось шоу. Я вышагивала неспеша, трясла ягодицами, ощущая себя если не всемогущей, то способной на многое. Я перестала узнавать свое отражение по утрам. Мне была незнакома женщина, виляющая задом и гордо несущая голову на раскованных прямых плечах. Я не думала, что была способна к подобной грации, смелости и наглости. Но даже и мысли не возникло гнать самозванку взашей: мне нравилось быть нею… Как долго могла продолжаться подобная игра - меня не заботило. Я (или она) не испытывала страха. Жила жизнью бабочки-однодневки. Возможно, я продолжила б игру, если бы не комары. В то утро я смотрела в глаза самой себе. Не было ни масок, ни желания ходить по краю пропасти. Пора сыграть завершающее крещендо и стереть грим с усталых рук. Я вымыла голову, но не стала укладывать волосы в прическу. Надела глухую блузку и полотняные темные брюки. Слегка подкрасила глаза и подвела губы. Я была сама собой, обыкновенной, и могла смело смотреть в глаза своему отражению в зеркале. Удобные туфли, сумка, ключи. Невыпитый кофе подождет церемонии похорон в канализации до вечера. Я выскочила на улицу, опустила плечи и быстрой походкой понеслась по знакомому маршруту. Заложила вираж, огибая киоски. Ага, вот и шорох шин. Сделав несколько торопливых шагов, спотыкнулась, чуть не упала. Затем приостановилась и первый раз за эти несколько дней развернулась на 180 градусов. Посмотрела в упор лобовому стеклу. Не знаю, какие там чувства переживал персональный маньяк: мне плохо было видно его лицо. Но, зло усмехнувшись, я похлопала себя по бедру, отвернулась и заспешила на работу. Клаксон его машины рявкнул, как мне показалось, возмущенно. Даже бешено. Я с трудом удержалась от того, чтобы не подпрыгнуть на месте. Гад! Не оборачиваясь, резко вскинула руку и отправила непристойный жест среднего пальца через плечо. Получил? То-то же. Я могла больше не опасаться: в этот день мой почетный эскорт получил полную и безоговорочную отставку. Машина больше не появлялась. Словно никогда ее и не было. Возможно, дня три я еще прислушивалась к дорожным звукам. Скорее всего, в самой темной кладовке моей души гнездилась капля разочарования. Но так было спокойнее. Исчез маньяк – и скатертью дорога. На пятый день спокойствия появился он. Кот. Я возвращалась с работы, уставшая и измученная. Мечтающая о чашке кофе, горячей ванне с душистой солью. О какой-нибудь нормальной еде, а не о полуфабрикатах, от которых уже кидало в дрожь. Но я так уставала, что меня хватало минимум на бутерброд. Максимум - на вермишель быстрого приготовления. Что-то мягкое и теплое потерлось о мою ногу. Я взвизгнула. Вероятно, громко, потому что полупьяный подросток шарахнулся от меня в сторону, уронив при этом бутылку с пивом. Град матов добавил мне храбрости, я опустила глаза и увидела его. Это был кот. Огромный котище с голодными глазами и впалыми боками. Полосатый и независимый. С какой дури в его ушастую голову пришло желание потереться об мои ноги – выяснять я не стала. Купила сосиску в одном из ларьков и решила угостить непрошенного провожатого. - На, ешь. Меня прямо распирало от осознания собственной щедрости, гуманности и милосердия. Кот презрительно посмотрел на сосиску, брезгливо тряхнул лапами, сделал круг, огибая ее на приличном расстоянии, и вновь приблизился к моим ногам. Сказать, что я онемела от подобной наглости – значит не сказать ничего. Из горла вырвался вопль возмущения и негодования. Каков барин! Ведь ребра на боках уже светятся, а сосиску есть не стал! Приличную, между прочим, не какое-то там дешевое дерьмо из сои! - Ах ты, мерзавец! Я хотела сказать что-то еще, но кот, скучающе отвел глаза в сторону и начал вылизывать лапу. - Хам! – выкрикнула я на придыхании, топнула ногой и, махнув рукой, отправилась домой. Кот последовал за мной. Я поняла это не сразу, так как вышагивала сердито, топала каблуками по асфальту, яростно впечатывая их при каждой возмущенной мысли, праведным огнем вспыхивающей в моем мозгу. Лишь подходя к подъезду, уловила краем глаза полосатую тень. Возмущенно фыркнув, я демонстративно закрыла дверь подъезда перед самым носом усатого негодяя, заметив, как блеснули зеленым фосфором его глаза. На следующий день я забыла о кошачьем инциденте, спокойно работала, вглядываясь в колонки цифр, машинально вводила формулы и думала о том, что вот так и пройдет моя жизнь. Квартира – пробежка мимо киосков - расчеты, формулы, цифры – дерьмовая еда из полуфабрикатов – опять квартира. Сладкое по выходным, жалостливые слезы «какая-я-несчастная-одинокая-никому-не-нужная», слабые попытки не помнить о своем возрасте, еще более слабые – забыть о своей несостоятельности, как женщины. «Был маньяк – и тот сплыл», - флегматично промелькнула мысль и тут же растворилась в новом ворохе цифр. Иногда они напоминали мне грязное белье: неаккуратное, разбросанное, с несвежим запахом. Но стоило только упорядочить эти значки, как они начинали обретать стройность и оформленность. Становились почти личностью, наполненной своей индивидуальностью. Но этими своими наблюдениями я не делилась ни с кем: меня и так считали ненормальной старой девой. Дорога домой походила на вытоптанную тропу. Маршрут не менялся годами. Изредка я позволяла себе уклоняться вправо или влево – на базар или в магазин – в зависимости от состояния содержимого моего кошелька и наличия продуктов в доме. Чаще всего покупала все необходимое в киосках. В этот раз я не стала визжать. Но все же вздрогнула. Опустила глаза. Опять этот котяра. - Сосисок нет, - мрачно констатировала я, - можешь не шляться за мной. Но кот даже ухом не повел. Я делала шаг – он скользил рядом. Я приостанавливалась – и кот присаживался, ожидая, пока я куплю хлеба и зрелищ. Он вновь провел меня до самого подъезда. Я чуть поколебалась. Распахнула дверь. - Ладно уж. Пошли ко мне в гости, что ли. Обернулась. Кот словно растворился в осенних сумерках. Кажется, я растерялась. Обшарила открытое пространство двора глазами. Исчез. Наверное, нырнул в подвал. Я пожала плечами и вошла в подъезд. Следующим вечером все повторилось сначала. Я уже не дрогнула. Даже рассмеялась. - Ты маньяк! – не знаю, это была радость или удовлетворение. Я протянула руку, чтобы погладить животное. Кот увильнул от моего прикосновения. Рука так и зависла на полпути к его голове. - Обиделся, что ли? Ладно тебе, не выделывайся. Я бурчала, но попыток вновь приласкать кота с голодными глазами больше не делала. Он скользил за мной тенью. И вновь исчез на пороге моего подъезда. Кот провожал меня домой каждый вечер. Это стало привычным. Даже уютным. Но он следовал на расстоянии. Он не принимал пищу из моих рук. Он исчезал, как только я подходила к своему дому. Думаю, меня это постепенно начало огорчать, задевать за живое. Однажды я не выдержала. Чуть не доходя до своего дома, резко обернулась, привычно уловила свою полосатую тень, присела на корточки и, гневно потрясая кулаком, заорала, распугивая одиноких прохожих своим воплем: - Не смей больше исчезать, слышишь?! Кот немигающее уставился в мое лицо. В мозгу упрямо билась мысль, что коты не выносят человеческого взгляда – обязательно отводят глаза в сторону. Мне вдруг захотелось сломить его. Переиграть своим разумом разумности, наличием интеллекта. Я заглянула прямо в виноградины кошачьих глаз. Секунды жевательной резинкой потянулись и замерли. Затем сломались, как от мороза, и распались на мелкие частицы. Запоздало я поняла, что кот не собирался отводить глаза. Они вспыхнули зеленым фосфором, и я почувствовала, как проваливаюсь в самую глубину и мрак узких зрачков…
* * * * *
Падение напоминало спираль: я кружилась, переворачивалась с ног на голову, волосы хлестали по щекам. Темнота хватала за шею мягкими пыльными пальцами, нахально лезла в раскрытый от ужаса рот, плевала в глаза абсолютной тишиной. Мысли вареными фруктами вязли в киселе страха, который накручивал меня, как педали велосипеда. Сейчас я упаду, сломаю шею и умру. Сейчас бабахнет хлопушкой, разбрасывая кровавое конфетти, мое сердце. Сейчас… Приземление было неожиданно безболезненным и упругим. Черные перья взметнулись вверх, щекоча ноздри, лаская щеки, путаясь в волосах. Пальцами я судорожно сжимала горсти невесомого пуха, чувствуя, как он прилипает к ставшим в одно мгновение потным ладоням. - Апчхи! – и тут я поняла, что оглохла. Оглохла! Я чихала и, как ни напрягалась, не слышала своего голоса! Ужас черной гадюкой скрючил меня, низ живота заныл, подвывая безмолвному крику. Я начала задыхаться. «Я молода, стройна, прекрасна, полна энергии, здоровья и сил, я все могу. Я молода…» - рефрен спасательной аутотреннинговой жвачки включился автоматически, но на этот раз заезженная пластинка дала сбой. Чувствуя, как от нехватки воздуха мои глаза лезут на лоб, я упала на спину и, схватившись обеими руками за горло, провалилась еще в одну черную яму…
Кап-кап-кап… Наверное, это воды Стикса. Сейчас меня увезут на траурной лодке в царство мертвых. - Ну, вот Вы и очнулись. Голос прозвучал громко и гулко. Сердце подскочило в груди на полметра вверх. Оказывается, оно и у мертвых бьется… - Поднимайтесь, Ася. И прекратите думать о ерунде. Я открыла глаза. Было все так же темно. Почти так же. Глаза, привыкшие к сумраку, улавливали полутени странного помещения. Я вдруг поняла, что перьев подо мной больше нет, и лежу я на темном целлофане, бесстыдно раскинув ноги. Опираясь на локти, попыталась сесть. Голова кружилась, в горле горело. Он сидел на стуле в глубине комнаты. Свет падал приглушенным снопом полусумрака, больше скрывая, чем показывая. Но я сразу же узнала его. - Вы?!.. - Я. – голос мужчины бесстрастной нотой повис в воздухе. - Чего вы хотите от меня? – задавая этот дурацкий вопрос, я пыталась мучительно понять, как могла оказаться здесь и сейчас. В этой ирреальной комнате. В голове кружились ошметки воспоминаний. Мой крик. Наглый кот. Фосфор в его глазах. Падение. - Вы все подстроили, не так ли? Вы заманили меня в ловушку! Тень скрывала глаза мужчины, но я не сомневалась, что он смотрит на меня не отрываясь. Он не делал попыток подняться со стула. Он сидел на приличном расстоянии, но мне казалось, что его безмолвный фантом подкрадывается сзади, чтобы нанести коварный удар. Я видела, как чуть приподнялась его рука. - Ты рисуешь кровожадные сцены в уме, не так ли? Думаю, тебе есть о чем поговорить и что вспомнить. Мужчина встал со стула, я попыталась вжаться в пол, мечтая превратиться в булавочную головку. Только бы не завизжать! Сжав кулаки и мелко трясясь всем телом, я зажмурилась так, что сине-коричневые колбочки защелкали в темноте моего мозга. Звон в ушах от напряжения усилился и выплеснулся в пустоту. Когда, устав трястись, я открыла глаза – в комнате уже никого не было. Слезы хлынули горячим потоком, нос стал горячим и мягким. Я плакала навзрыд, терла ладонями щеки, подвывала и всхлипывала. Жалела себя. Скорчившись в позе эмбриона на холодном полу, я крутилась волчком, ощущала боль в теле и хотела жить. Когда слезы иссякли, я неловко поднялась на ноги и поняла, что при падении потеряла туфли: под ступнями шуршал холодом целлофан. Я огляделась. Странная комната. В ней не было привычных углов и стен. Эдакое искривленное пространство лабиринта с выпукло-вогнутым потолком, напоминающим лист смятой бумаги. Вот стул. На нем сидел мужчина с седыми висками. Откуда шел приглушенный свет, мне так и не удалось разглядеть. Казалось, он сочился сквозь темные стены, грязно бурые, словно вымазанные в засохшей крови… Меня передернуло. Я вытолкала из сознания мысль, что, возможно, это и есть кровь жертв, которые легкомысленно попадали в ловушку. Замирая от страха, чуть прикоснулась пальцами к первому завитку стены. Шершавая. Словно замок из песка… Узкий луч вспыхивает острым кошачьим зрачком, втягивается в стену, образуя отверстие. На ватных ногах подхожу к нему и пытаюсь сквозь небольшую дырочку рассмотреть, что там, за этой стеной. Лишь только моя щека прикасается к шершавому материалу, как края отверстия расходятся пустотой, которая поглощает меня без остатка, и я вновь проваливаюсь во мрак…
Что-то мерзко шевелится в самом углу. Колышется, чуть переливается лиловым, противно чмокает, хлюпает, дышит. Это нечто покрывается наростами, начинает расти, огромные бородавки влажно чавкают, наливаются кровью. Неожиданно появляются щупальца и тянутся ко мне. Сейчас эта масса навалится на меня всем своим отвратительным телом и задушит! Смрад бьет в ноздри, тягучая слюна закупоривает горло, а желудок сжимается от спазмов. Я перебираю ногами, ощущая спиною неровность изогнутой стены лабиринта, пытаюсь завернуть за круглый угол и вижу новое отверстие. Скорее! Лишь бы уйти отсюда! Новая тьма принимает меня в свои бесстрастные объятия.
В соседней комнате слышится смех. Гремят бутылки и стаканы. Пьяные голоса нестройно выкрикивают, коверкая, слова какой-то песни. Магнитофон орет во всю мощь колонок, сотрясая басовыми звуками стены. Девушка, сидящая на полу возле кровати, кажется, слишком много выпила. Или мало закусывала. Кто-то жарко дышит ей в шею. Руки и ноги у нее вялые, словно чужие. Но она пытается отмахиваться. - Насть, ну что ты, ну Настя, что ты… Мокрые губы прикасаются к груди девушки. Футболка безнадежно задрана, как смятый флаг полуповерженного судна. - Отстань. Слышишь? – ее голос плавленым сырком растекается по стенам - Да не выделывайся ты, Насть. Ты есть, я есть. Нам сейчас будет очень хорошо. Она пробует встать, парень дергает ее за руку, и они падают. Он наваливается на нее всем телом. Девчонка извивается, пытается лягаться, бьет обидчика по спине. - Оставь меня, ты, козел! – она пытается кричать, но его ладонь закрывает ей рот. Тогда она кусает его. Чертыхаясь, парень звереет. - Ах ты, сука! Насильник бьет ее ладонью по щеке, она царапает ему грудь, и тогда он, сев и зажав ее своими бедрами, стягивает одеяло с кровати…
Я кричу и колочу ладонями о невидимое стекло. Кричу так, что срываю голосовые связки, но ни звука не вырывается из моей глотки. Ладони немеют от боли. Я разбиваю руки в кровь, что бесформенными мазками размазывается по непробиваемому стеклу, которое нельзя увидеть. Я начинаю задыхаться и сползать вниз, оставляя абстрактную картину в красно-бурых тонах: Он сопит и рвет мои трусики. Я мелкой рыбешкой бьюсь в сетях душного одеяла. Мне нужен воздух. Боль пополам рвет белый лист тела. Между ног становится хлюпко и горячо. Беспорядочные толчки сжирают последний кислород, выпивают воздух, выкачивают его из легких, вылизывают досуха, не оставляя ни капельки, ни грамма, ни атома… Одеяло становится стальной кольчугой, которая тянет на дно быстрой реки, под лед…
Я прихожу в себя на полу. За стеной по-прежнему орет магнитофон, бухкают колонки, нестройно выкрикиваются слова песни.
Она лежит одна. Юбка задрана. Ноги голые. И в крови. Скомканное одеяло валяется рядом. Уже есть чем дышать, но она не дышит.
Здесь есть воздух, но он отравлен. Горит горло, а в глазах колышутся концентрические круги затхлого безжизненного озера. Это пульсирует в стене дыра, сжимаясь и разжимаясь, как медуза. Я смотрю в нее, делаю шаг вперед и, проваливаясь, хочу умереть…
Опять лабиринт. И эти изогнуто-вывернутые повороты. Я забиваюсь в угол и закрываю лицо руками. Больше никуда не хочу. Буду сидеть тут, пока не сдохну! Или пока меня не сожрут! Дыхание. Тут кто-то дышит. У меня не хватает смелости заткнуть уши пальцами и не думать больше ни о чем. - Эй, не бойся меня. У него приятный голос. Мальчишка, наверное. Робко выглядываю из-под ладоней. Он сидит в углублении полукруглой ниши почти напротив меня. Лет двадцать семь. Прядь темных волос прикрывает левый глаз. Правый смотрит на меня внимательно и дружелюбно. Удивительно располагающее к себе лицо. Уже не мальчик, как я подумала о нем сначала, но еще и не совсем мужчина: ему не хватало солидности и сытой похоти в глазах. Сломанный когда-то нос. Красная футболка и рваные на коленях джинсы. Длинные худые ноги, узкие кисти рук, обручальное кольцо на безымянном пальце. - Как ты сюда попал? – слова, срываясь с губ, шариками ртути рассыпаются в воздухе. Их можно потрогать руками, но я не решаюсь. Парень пожимает плечами и улыбается. Чуть виновато, но открыто. - Не бойся меня, - повторяет он просто, и мне вдруг кажется, что он ненастоящий. Робот. Я падаю на колени и ползу к нему, протягиваю дрожащую руку и касаюсь края обтрепанных джинсов. Живой! Длинные пальцы осторожно касаются моей щеки. - Бедная, ты напугана, потому что это случилось с тобой впервые. - Кто ты? – я все же хочу, чтобы меня услышали. - Я Петр. Петя. И я настоящий. Неимоверная волна облегчения соленым прибоем омывает глаза; без зазрения совести я тыкаюсь лицом прямо в худые колени Пети и лью слезы, мечтая проснуться. Он гладит мои волосы, шепчет что-то утешительное, и, начиная расслабляться, я вдруг вижу темную засасывающую дыру прямо на его бедре. Вертикальная вспышка и коварный мрак тянет за собой жертву, застигнутую врасплох…
- Я же говорила тебе – не смей даже думать об этом! Ты всегда поступаешь по-своему! Тебе безразлично мнение других людей! – девушка кричала, размахивала руками. Белокурые, тщательно завитые и уложенные локоны сердито тряслись в такт злым словам. Глаза блестели от непролитых слез. - Надя, Надя… Я прошу тебя, успокойся. Ты все мои действия видишь в искаженном зеркале своего эгоизма, - голос мужчины звучит тихо и терпеливо. Это Петр. Она наводит на него свой указательный палец, ее носик краснеет, черты лица заостряются, что делает девушку похожей на разъяренную белку, и кричит, уже не сдерживая своего дурного характера: - Я?! Это я эгоистична?! Ты месяцами не замечаешь меня, углублен в свои дела и своих партнеров, я становлюсь пустым местом, куклой на важных для тебя вечеринках! Ты крутишь мною, как цыган солнцем, я не имею права на самовыражение, мне нельзя пить, развлекаться так, как хочу того я! Мне запрещено встречаться со своими друзьями! Я не вольна выбирать даже гардероб! И ты говоришь мне об эгоизме?! Ты?! – голос девушки срывается до визга, палец ожесточенно вколачивает слова в грудь мужчины. Пружина лопается с диким металлическим звуком. Но эти двое не слышат его. Петр хватает долбящий его грудь палец и крепко сжимает в ладони. - Прекрати сейчас же истерику! – голос его все так же тих, но полон холодной ярости. – Я работаю, как черт, чтобы у тебя было все. Ты не можешь жаловаться на то, что тебе нечего пить и есть, что тебе нечего надеть или нет крыши над головой. Как моя жена, ты должна поддерживать и приободрять меня, но на все предложения, на все изменения в моей работе ты реагируешь одинаково: кричишь и сетуешь на то, что тебя унижают и не дают свободы. Да, я запрещаю тебе одеваться, как проститутке, запрещаю якшаться с твоими дружками-наркоманами и подругами-алкоголичками! Тебе не хватает бл@дства? Ты даже ребенка не захотела родить, как все нормальные женщины! По-моему, это я слишком долго терпел все твои выкрутасы. Знай: так, как хочешь ты, не будет. Мы уезжаем из этого города. Либо ты едешь со мной, либо я развожусь и еду один. Точка. Женщина истерически хохочет. - Развод? Еще чего! Запомни: это будет великим шоу, которое сломает твою карьеру навсегда! Петр переводит дух и уже спокойнее добавляет: - Значит, ты едешь со мной. Неожиданно девушка плюет ему в лицо и бьет наотмашь по лицу. Он хватает ее за руки…
Я вновь пытаюсь прорваться сквозь невидимое стекло. Хочу остановить его. Неожиданно преграда, вспыхивая, исчезает, и я пулей лечу в темное пространство.
- Тише, тише. – это голос Петра. Я вдруг понимаю, что судорожно вцепилась в его футболку и мну ее в намертво зажатых кулаках. Перевожу дух. Мне страшно расспрашивать. Может, это все галлюциногенный бред?... - Помоги мне, - мой голос звучит хрипло, а слова – неожиданно. Петр успокаивающе гладит мое плечо. - Все будет хорошо. Тише. Мы сидим в тишине. В ирреальной комнате. В воздухе, то появляясь, то исчезая, клубятся непонятные мне вихри. Они похожи на руны: переплетенные вязью, замысловатые и чужие. Я не выдерживаю первой: - Та девушка… - Моя жена, - Петр словно ждал сигнала. – Тот парень?.. Я смотрю на него с ужасом и шепчу помертвевшими губами: - Брат моей одноклассницы… Он, чуть касаясь, кончиками пальцев гладит мою щеку. Это больше похоже на прикосновение ветра, но мне кажется, что кожу сдирают живьем, обнажая мышцы лица… Петр одергивает руку, отводит глаза. - Он мертв, не так ли? – голос его звучит глухо, словно из глубокого бездонного колодца. Я опускаю голову, сникаю, как побитая морозом трава. Затем выпрямляюсь и говорю горячо, сбивчиво, путано: - Я не убивала его, нет! Я даже не знаю, как это случилось. Несчастный случай! Лицо Петра вдруг проваливается вовнутрь мрачной теменью. В ноздри бьет запах могильной сырости и земли. Я протягиваю руки, чтобы защититься, кричу, что есть силы, но крик уже привычно гаснет в зияющей пустоте.
Я блуждаю под землей, натыкаюсь на острые камни, разбиваю колени, режу ступни. Нахальная земля сыплется сверху, попадает и в рот, и в нос… Вспышка. Наконец-то! Это выход!
Он стоит на краю крыши. В глубокой сини небес кувыркаются ванильные барашки облаков. Хлопая крыльями, разлетаются из-под ног сизые голуби. В голове его искристо и звонко, как в пустом бокале. Дзыннь! По лицу блуждает улыбка. Судорога похоти сводит челюсти. В эти мгновения он видит белое девичье тело, обнаженную грудь, темный треугольник между широко раздвинутых ног. Дело только за малым. Надо взять одеяло в руки и упасть…прямо в мягкие, манящие объятия предмета своего вожделения…
Стекло становится темным, пузырится, как кинопленка от высокой температуры, и обжигает меня своими разъеденными краями. Мне хочется сгореть и уйти в небо едким дымом…
Кап-кап-кап. Я уже знаю, что никакого Стикса здесь нет. Мне не хочется открывать глаза и видеть этого седоголового на стуле. - Ася… - теплая рука Пети сжимает мои ледяные пальцы. Мятый потолок вдруг кажется мне наполненным смыслом, скрытым в заломах и кривых линиях. Наверное, это все же узор. Я сажусь и прислоняюсь к шершавой стене. - Я знаю, что это за место. - мне не надо смотреть на мужчину, чтобы увидеть, как его брови вопросительно поднимаются вверх. – На самом деле я умерла. Присела поговорить с котом, оступилась, провалилась в канализационный люк и сдохла, сломав себе шею. - И где же ты, по-твоему? – мужчина говорит осторожно. В его голосе слышится сдерживаемый смех. Я пожимаю плечами. - Ну, чистилище, наверное. А ты – апостол Петр, выуживаешь из меня мои грехи, чтобы решить: достойна я ада или рая. Мужчина, не сдерживаясь, смеется. - Он не промахнулся. У тебя богатая фантазия. - Он? – я стараюсь никуда не смотреть, чтобы еще раз не провалиться в какую-нибудь чертову дыру. - Ты помнишь, как все это было? – Петр резко меняет тему, но я понимаю, о чем он говорит. - Мне бы не хотелось говорить об этом. Петр вздыхает, расслабляется, чуть приобнимает свое худое колено и тихо говорит: - Тогда я расскажу тебе, как это было у меня.
В тот вечер он не стал ее бить. Лишь до боли сжал руки и встряхнул. Ненависть, вспыхнувшая так резко, готова была услужливо выплеснуться из бурлящего котла чувств и разукрасить стены красным. Уходя из дому, он хлопнул дверью так, что заложило уши. Ехал непонятно куда и зачем. Снял какой-то номер в гостинице, упал, не раздеваясь, на кровать и дал волю своей ярости. Он рисовал картину, как истинный художник. Вдумчиво уделял внимание мельчайшим подробностям, добавлял мазок то тут, то там, наносил штрихи и слои новых красок своей ненависти. Он смотрел в ее красивое лицо и видел его обезображенным, жутким, мертвым. Одна часть души содрогалась от нарисованного. А другая – торжествовала, испытывая триумфальный реванш за все нанесенные обиды, за годы унижений, предательства и лжи. Когда-то он так любил ее. Теперь же с не меньшим пылом ненавидел. Хотелось напиться до зеленых чертей. Но встать не было сил. Он так и заснул, лелея в уме жуткую картину своей гениальной нанависти.
- Через день меня разыскала милиция. Светлана погибла. Врезалась со всей дури в столб. В крови обнаружили и следы наркотиков, и алкоголя. Перед смертью ей было очень весело. Дрожь, начавшаяся где-то внутри, поднялась вверх и непроизвольно сотрясла мое тело. Я ничего не могла с этим поделать. - Но ты ведь не виноват в ее смерти, - прошептала я, стараясь не цокать зубами. Петр смахнул рукой прядь упавших на глаза волос. - Нет. Физически не виноват. Но если учесть, что погибла она точно так же, как я это себе нарисовал, что раны у нее были идентичными, то… Я спроецировал ее будущее. Мой мозг изобразил то, что случилось с ней, до мельчайших подробностей. - Может, это было приступом ясновидения, - не сдавалась я. - Ты же знаешь, что это неправда. Я знала, поэтому, уже не сдерживаясь, разревелась в голос, чувствуя, как руки Петра обнимают меня, прижимая к своей груди. - Он сломал меня, понимаешь? Придушил, как котенка, пока я не потеряла сознание. Рассказывать о том, что случилось, я не стала никому. Мне было всего пятнадцать и казалось, если кто узнает об этом, от меня отвернутся все. Пару дней я плакала в ночи и просыпалась, ощущая, как не хватает воздуха в легких, наполненных страхом, ужасом и отчаянием. А потом, очнувшись однажды от кошмара, почувствовала, как во мне что-то тренькнуло. Я ненавидела его так сильно, что желала ему смерти. Я представляла, как он поднимается на крышу все выше, я заставляла его мозги отключиться и абстрагироваться от всего. Я рисовала для него желанное тело и вкладывала в руки одеяло, с которым он и отправлялся в полет… Это случилось не сразу. Где-то на третий или четвертый день после этой ночи. Но зато в мельчайших подробностях. Он свалился с крыши с одеялом в руках. Даже лежал в той же позе, которую нарисовал мой оплетенный паутиной ненависти мозг. Петр лишь крепче сжал мои плечи. - Ты чувствуешь себя виноватой? - Я точно знаю, что он себя виноватым не чувствовал ни в чем. - Но все же ты не считаешь это оправданием. - Нет. – наверное, он знал все, этот странный мужчина. - Вот поэтому ты и здесь. Я подняла лицо и пристально посмотрела в глаза Петру. - Тот мужчина… - Он гениальный ученый, сделавший однажды открытие: каждый из нас может блуждать в потемках своей души. - Ты хочешь сказать, что все это ненастоящее? Плод моей больной фантазии? На самом деле, я лежу, как овощ, обвитая какими-то мерзкими трубками, а он с умным видом вытаскивает из подсознания мои гадкие тайны и ханжески качает головой? Мужчина гладит меня по голове, я чувствую его прикосновение, и мне не хочется, чтобы все это было только бредом. - Все не так. То, что происходит с тобой сейчас – реально. До всего можно дотронуться руками. Пощупать. Страх. Отчаяние. Даже вихри мыслей, что клубятся над нашими головами. Доподлинно я не знаю, как действует этот механизм. Это что-то связано с созданием энергетической матрицы, которая накладывается, словно горячий воск, на мозг животного. - Кот… - внезапно меня прошибает пот. Боль пульсирует и сдавливает виски. – Иными словами, - кот – это я? - Да. Твоя потаенная сущность. Твое настоящее «я», неприкрытое комплексами, виной и неудачами. Потому что в глубине своей души ты другая. - Как женщина из зеркала, - бормочу я, вспоминая мерцающий взгляд и гортанный смех, раскованную походку и высоко поднятую голову. Я вырываюсь из объятий мужчины, снова смотрю ему в глаза. - Как ты думаешь, зачем ему это? Петр пожимает плечами: - Какая разница? Главное – он дарит надежду на то, что все будет по-другому. - Он не может делать это бескорыстно. Ему нужно что-то взамен. Отдавая, он хочет что-то забрать. Делая подарок, мечтает порадовать прежде всего себя. Догадка змеей скользит в моем возбужденном мозгу: - А тебе не кажется странным, что для свободы от комплексов выбраны именно мы? Те, кто умеет проецировать будущее, которое движется вперед силой нашей ненависти?.. Мужчина улыбается мне. Мягко, словно жалея. - После всего, что случилось, позволила бы ты манипулировать собою? Воспользовалась ли ты этой силой еще хоть раз? Я сникаю и отрицательно качаю головой. - Думаю, это ответ. Скажи, о чем ты мечтаешь? Говорю быстро, чтобы не передумать: - Долгие годы я хочу стать нормальной. Он… сломал меня. Любые попытки наладить свою жизнь кончались крахом: ложась в постель с мужчиной, я начинала задыхаться и отключалась. Я отчаялась. Отгородилась ширмой цифр, знаков и формул. Но в глубине души продолжало тлеть желание когда-нибудь все изменить. Сделать новую попытку переломить ход своего страха. - Спроецировать свое новое будущее силой надежды. Эти слова я не услышала. Прочла в рунах, что вились вязью у нас над головами. Мысль… это мысль! Петр смотрел мне в глаза. Я не отрывала своего взгляда, даже рискуя провалиться куда-то там еще. Но этого не случилось. - Ты поможешь мне? – прошептала я беззвучно, твердо убежденная, что он обязательно услышит меня. Руны колыхнулись и прислали ответ. Его губы были теплыми, чуть шершавыми. Он целовал мои глаза и дарил уверенность. Словно со стороны я услышала гортанный смех, рвущий мою глотку шелком черных простыней. Я видела плавное движение своих рук, ощущала раскованное движение плеч, освобождающихся от тюрьмы одежд. Впервые я наслаждалась смелостью прикосновений, бесстыдностью желаний, пляской страсти. Здесь было так уютно: распахнутые настежь окна, потоки свежего воздуха, приподнимающие меня вверх, дарящие перламутровый свет и радость. Я пила этот ветер и поднималась по спирали вверх. Туда, где нет больше мрака, а есть только яркое, вкусное, горячее апельсиновое солнце, сжигающее черновики моей прошлой жизни…
- Девушка, вам помочь? Я сижу на мокром асфальте, ощущая боль в лодыжке. Обе туфли виноватыми канделябрами валяются возле неловко вывернутых ног. Какой-то мужчина участливо протягивает мне руку. Я с благодарностью хватаюсь за нее и пробую встать на ноги. Ничего, терпимо. Поправляю короткую юбку и поднимаю глаза. Высокая фигура. Прядь волос падает на левый глаз. Рваные джинсы и красная футболка. Мужчина смотрит на меня встревожено и внимательно. Я охаю, неловко наступив на подвернутую ногу. Мой спаситель подхватывает меня под руку, бормочет что-то успокаивающее и предлагает провести до дома. Я соглашаюсь, хотя до моего подъезда – рукой подать. Мы не спеша идем по переулку. Вечерний сумрак за моей спиной съеживается и побитым псом отползает чуть глубже внутрь дворов, уступая место тусклому свету пыльных фонарей. Что-то тревожит меня, в груди засела скользкая, мерзкая жаба, словно напоминающая о чем-то очень важном. Неожиданно свет фар, вспыхнувших сзади, протыкает меня насквозь. Замирая, я оборачиваюсь, краем глаза ловлю полосатую тень кота, который скользит, прижимаясь к темным углам домов, а в ушах взрывается болью воспоминаний негромкий рокот мотора авто… | 
Библиотека // Объявления
