Огонь горел в нём всегда, с самого детства, сколько он себя помнил. ... ребёнком он долго не мог научиться плавать: боялся тёмной воды до такой степени, что впадал в истерику. Да и обычные водные процедуры воспринимал, как неприятную необходимость: наполнил ванну, помылся, слил воду. Его родители воду обожали: отец часами отмокал под душем, мама тюленихой рассекала любой водоём во всех направлениях. Он же на детских фотографиях, сделанных на отдыхе, рыдал или имел уже вид зарёванный: отец в очередной раз пытался окунуть его в воду. Он ещё не знал об испепеляющем огне внутри себя и считал себя трусом. Он не понимал, что же рвётся наружу из глубины его, иссушая горло, воспаляя мозг, выплавляя слёзы из глаз, стоит лишь чему- или кому-нибудь "задеть его за живое", и считал себя плаксой. Сначала он научился доверять своему телу, уверился, что оно сумеет сдержать и защитить нечто, кипящее в нём, и тогда он проплыл свои первые метры, задыхаясь и захлёбываясь от страха и восторга. Ему понравилось это противостояние чуждой стихии, со временем он освоился в ней, но не мог в ней раствориться, и, целеустремлённо переплыв реку ли, озеро туда и обратно, тут же собирался прочь. Он научился управлять своим дыханием, и уже не позволял неведомому захлёстывать свою личность.
... но случалось, что он терял власть над собой, когда его задирали без повода, тогда почти бесконтрольное пламя едва не вырывалось из его худощавого тела, он становился быстр и неожиданно силён, жесток так, что позже с трудом мог вспомнить произошедшее. Обычно только глаза выдавали его, поэтому он всегда отводил взгляд, как будто совесть его не была чиста, но если он всё-таки взглядывал на кого-нибудь пристально, редко кто мог оставаться равнодушным: девочки терялись и деревенели, мальчики тоже робели, но могли и в драку полезть. ... ещё руки его были обжигающе горячи в любую погоду. А потом ему исполнилось семнадцать: была осень, и где-то впереди маячил "Аттестат зрелости".
* * *
Девочка родилась в воде, и не просто в бассейне, а в море: её мама была очень "продвинутой" женщиной, ради этого она, не получив летнего отпуска ("всё равно - в декрет"), уволилась со службы и, бросив всё, включая отца ребёнка, уехала к единственному тёплому морю, омывающему бывшую "необъятную". Там,у моря, они и прожили счастливые пятнадцать лет, пока море и его воздух не стали избыточными для маминого здоровья. Девочке было всё нипочём: она бежала на свой любимый каменистый пляж при любой возможности, в любую погоду, только особенные холода могли удержать её от погружения в родную стихию. Она просолилась, как азовская тарань, её выцветшие на солнце волосы даже зимой не успевали набрать свой цвет, а врождённые северные веснушки скрывались под густым загаром. Когда ей исполнилось пятнадцать, она превратилась в широкобёдрую и широкоплечую девушку, сильную и гибкую, только в лице её ещё сохранялось детство, да оттопыренные ушки, вдруг проявлявшиеся, когда ветер заигрывался её волосами, придавали ей вид лукавого юного эльфа. Её мама из пышущей здоровьем фигуристой женщины превратилась в исхудалое нечто с глазами навыкате, которыми она часто смотрела из окна их небольшого домика в рыбацком посёлке на море, как бы стараясь запомнить его навсегда: они возвращались в северный город, когда-то покинутый ею. Девочка любила маму и была согласна на всё, особенно не тоскуя, ибо ещё никогда в жизни ей не приходилось переживать разлуку, она просто не представляла, каково это будет - быть вдали от такой обычной и привычной для неё стихии. Только в последний вечер смутная тревога, наконец, была услышана ею, и она до темноты просидела у моря, у самой воды, и длинные языки волн дотягивались до её босых ног, преданно и солоновато их облизывая, а закатное солнце не спешило падать за море, всё тараща на девочку грустные глаза и нежа её плечи тёплым вечерним ветерком на прощание.
* * *
Когда они встретились как-то на школьном крыльце, - он бежал на занятия, а она, отучившись в первую смену, покидала школу, - он остановился, как вкопанный, не успев взбежать на крыльцо: так его поразила холодноватая чистота этой девушки, приправленная лукавой усмешкой. На общих школьных мероприятиях, когда собирали вместе всех старшеклассников, он часто ловил на себе её пристальный, но всё же ускользающий взгляд: глаза у неё были серые, бархатисто-непроницаемые, и только в минуты оживления в них появлялся блеск, искристость особенная. ... она каждый раз ждала, когда он заметит её: его карие глаза чернели, а в глубине их вспыхивал молниями жёлтый огонь.
На очередной дискотеке по поводу какого-то праздника он, как обычно, не танцевал, карауля свой внутренний огонь. Она пригласила его на "белый танец", в продолжение которого он безотрывно смотрел на её лицо, а она вертела головой во все стороны, разглядывая соседние пары с прилипшими друг к другу партнёрами: сами они танцевали, соблюдая "пионерскую" дистанцию. В конце вечера она подошла к нему и попросила проводить до дома: ей было довольно далеко идти. ... в подъезде они целовались: её холодноватые губы наливались жаром, а он пил её прохладное дыхание и не мог насытиться. Позже, в её комнате, они шептались, с трудом шевеля опухшими губами, иногда засыпали. ... её мама в соседней комнате не спала всю ночь.
Он называл её "моя Снегурка". Она соглашалась: если бы не его огонь, её сердце давно превратилось бы в ледышку в эту долгую зиму. Была бы её воля, она вовсе не отрывалась бы от него до самой весны. А весной умерла её мама, и была ночь, когда он впервые дал волю сжигавшему его огню. ... восторг и удовлетворение переполняли их. А потом она исчезла: то ли расплавленная его невыносимым пламенем, то ли растопленная набирающим силу весенним солнцем, утекла, должно быть, с ручьями к тёплому южному морю, как и обещала будто в шутку.
* * *
Он служил в армии, работал и учился, женился и развёлся, не уставая постигать природу живущего в нём огня. Настало время, когда зов никогда не испытанного им моря стал невыносим, и он поехал к нему, в тот самый рыбачий посёлок, о котором когда-то рассказывала ему его Снегурка. Он нашёл бухточку с каменистым пляжем, узнал её сразу. В море плескались дети. На берегу женщина, уперев руку в бок, из-под другой смотрела за детьми против солнца. Её выжженные солнцев волосы шевелил ветер. У неё были крепкие ягодицы при широких бёдрах и сильные руки. "Снегурка!" - окликнул он её, но, видимо, ветер унёс его робкий голос совсем в другую сторону. "Снегурка!!" - позвал он её громче, но, всё равно, свист ветра и сдержанное бормотание моря, казалось, заглушили его. Он только чувствовал, как волна жара оставленного без присмотра огня заполняет его сознание. Но женщина через секунду или две - через целую вечность - обернула к нему своё лицо и спросила: "Вы это мне?" - она вглядывалась в его лицо, - "Я не Снегурка". ... и, через паузу, окунувшись в его потемневшие глаза: "Я не Снегурка. Здесь снегурок не бывает, Вадим." |
Библиотека // Объявления
