поезд съежился и покатил. бордовый пол, старые ковры, через прозрачную половину стакана он смотрел в окно, словно находясь снаружи душевой кабинки, где уже очень долго почти недвижимо стояло под струей горячей воды осеннее поле. желтым колосьям, напоминающим стены старой больницы в его маленьком городке, таким вертикальным, соединенным с синим потолком в перспективе, словно сошедшим с полотен Ван Гога, до абсолютного соответствия, казалось, не хватало только птиц и единой плоскости. в этой местности почти совсем не было листвы, что чувствовалось очень резко, особенно в те минуты, когда поезд, кряхтя, останавливался, и пассажир, выходя из вагона на минутку подышать, по привычке смотрел себе под ноги, а там не было ничего кроме застывшей, словно в цветочном горшке, земли. он долго рылся в карманах мятых брюк, пока, наконец, не доставал спички, но было уже поздно, приходилось залезать обратно и курить у окна набирающего ход поезда. вагон, отъездив свой самый горячий сезон, на этот раз был почти пуст, но кое-где еще лежали рекламные журналы, а в умывальной почти закончилось жидкое мыло, что наводило пассажира на поэтическое сравнение с не стертым с доски примером в пустом классе, покинутом школьниками на летние каникулы. он ходил по длинному коридору взад и вперед, пытаясь представить тот пример на доске и мысленно его решить, но не получалось. толстый проводник, из тех, кто любит случайные знакомства на работе и различные горячительные напитки, которые, разумеется, к этому прилагаются, в несезон скучал у раскрытого окна, провожая взглядом за долгие годы изученные вдоль и поперек ландшафты. казалось, покой и умиротворение должны были полностью окутать пассажира, за целую жизнь уставшего от вида туфель, башмаков, сланцев, сапожек, тапочек, шагающих, стучащих, касающихся, летящих по неровным мостовым, и вот, наконец, попавшего в сонную атмосферу осеннего поезда, медленно двигающегося к конечной цели, но нет. пассажир закончил бродить вдоль узкого коридора, вернулся к себе в купе, допил холодный чай, с любезностью еще с утра принесенный проводником, который просто маялся от безделья, спустил окно до половины, ибо оно не желало открываться более, забрался на вторую полку и попытался вывалиться всем телом наружу, но где-то чуть ниже пупка что-то всё не желало пролазить.