Эвридика сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, и рассеяно смотрела по сторонам. "Все как всегда.” – думала она – " Только кафельные стены, покрытый потрескавшимся линолеумом пол и потолки, которых довольно давно не касалась бережная кисть маляра. Впрочем, откуда здесь взяться властелину валиков и красок в заляпанном халате, вокруг же существа воздушные, духовные, эфирные… Так и порхают – то по делам, то попусту, и не замечают того, что неуловимый червь разрухи уже давно поселился за этими стенами. И насколько широко бы не шагал прогресс, какие бы новые и особо прочные материалы не изобретались, они всегда здесь приходили в негодность особенно быстро ”.

Орфей покинул ее десять минут назад, пообещав договориться о том, что их, как постоянных клиентов примут без очереди. "Он все также улыбается и нараспев произносит слова.” – по губам Эвридики пробежала улыбка – " И давно уже свыкся с тем, что это – всего лишь неприятная, но необходимая процедура. Увы. Если бы он не был в этом так уверен, возможно, все могло бы пойти по другому сценарию. Или бы вообще никуда не пошло.”

В такие минуты она всегда вспоминала все то, что наворотила с ними судьба, то, о чем она не могла никому рассказать, да и если бы даже попробовала, то все равно бы никто не поверил. И не в легенду отправят, а в психушку. Но, тем не менее, это было, было, было…

Когда он прорвался через все посты, отпев, отстонав, отмолив себе возможность лишь только увидеть ее тень, практически не имея никаких шансов исполнить задуманное, она просто-напросто не могла в это поверить. Она помнила и реку, и угрюмого лодочника, и собаку эту страшную, и еще много-много всего такого, что миновать обычному живому человеку нереально и немыслимо. Но, тем не менее, он дошел. Грязный, ободранный, бесконечно уставший, он сжимал в руках кифару и пел о своей любви. Пел так, что все, кто имел уши, замерли и не могли сдвинуться с места. Данаиды забыли про сосуд, Геката постоянно менялась в своих трех лицах, а бедный Сизиф, никак не понимавший того, что законы притяжения действуют и здесь, был придавлен несущимся сверху камнем. А когда Орфей замолк, то повисла такая невесомая и хрупкая тишина, что было слышно биение его сердца.

Дальше же началось то, о чем не пишут в мифах, газетах и настольных календарях. Пришедшие в себя обитатели подземного царства, осознав, какое развлечение им негаданно свалилось на голову, устроили концерт по заявкам. В обмен на исполнение желаний. Она понимала, насколько тяжело тому, кто всегда пел только то, что шло от сердца, потакать желаниям собравшейся публики, но ставки были запредельно высоки. И если бы в то время уже написали "Мурку”, а какая-нибудь не в меру расшалившаяся Эриния решила ее заказать, то Орфей спел бы и "Мурку”, продолжил бы "Belle” и залакировал бы все это золотящейся розой чайною на два голоса с Персефоной.

Но за это.

За это он смог выторговать не только возвращение своей возлюбленной, но и практически вечную жизнь для них обоих. Нет, они конечно должны были взрослеть, стареть и умирать – чтобы приравняться к богам надо было, наверное, изобразить что-нибудь совсем за гранью, типа "Голубой луны” в дуэте с Хароном. Но вот на то, чтобы после смерти их души не попадали навечно в подземное царство, а возрождались в новом обличии и безошибочно находили друг друга, таланта Орфея хватило. Аид долго не соглашался, теребил бороду и ворчал, что так к нему толпой повалят ходоки, но, поймав возмущенный взгляд своей супружницы, как-то сразу притих и предложил позвать Гермеса, как третейского судью.

Вездесущий покровитель торговцев в тот день, видимо, пребывал в особо бодром и творческом состоянии. И он придумал первую программу по защите свидетелей - быстренько сочинил легенду о том, что Эвридика так и не вышла отсюда, предупредил Орфея, что придется инсценировать его смерть от рук толпы разъяренных женщин, и быстро повел их к выходу, не дав подземному владыке фактически вставить ни одного слова.

Сама она плохо помнила эту сцену, тенью все-таки была бесплотной и, потому, большую часть подробностей почерпнула из рассказов своего возлюбленного. Этот поход был самой любимой его темой, обраставшей все новыми и новыми диковинными подробностями по мере того, как река времени отдаляла их от этих событий. Поступки и песни Орфея становились все более и более героическими, а неприступность встреченных им на своем пути преград росла в геометрической прогрессии. Вечерами, отложив в сторону очередной истерзанный музыкальный инструмент, он садился рядом, легонько обнимал ее и, подняв глаза к звездам, мечтательным голосом произносил "А помнишь…”.

Первой вещью, которая запомнилась ей, был солнечный свет. Яркий до ослепительного и живой. Она долго не могла сообразить, почему он есть вообще, ведь прекрасно помнила то, как ее укусила змея, оханье подруг, собственную агонию и подступающий, сковывающий все и вся холод. Когда же до нее, наконец, дошло, что все это не причуды загробного существования, а по правде еще одна попытка в человечьей жизни, то поток благодарных рыданий хлынул с немыслимой силой, и не было таких слов, которыми она могла бы высказать все то, что переполнило ее. Сразу и через край.

Жизнь, запнувшись, продолжила свой ход.

Как и обещал Гермес, было инсценировано убиение бедного Орфея, они перебрались туда, где их никто не знал, и получили новые имена. Талант Орфея никуда не девался, он продолжал придумывать новые шедевры, а она… Она решила посвятить всю себя, без остатка, до донышка своему спасителю, ведь без него ничего и не было бы. И вместо того, чтобы как в прежние времена проводить дни в обществе подружек-нимф, собирая цветы, она взвалила на себя все бремя забот о хозяйстве, дабы не отвлекать любимого от общения с музами.

И дни медленно-медленно стали сливаться в череду мало различимых промежутков между восходом и закатом.

Но страшнее было другое. После того, как бушующий океан ее благодарности перестало штормить, она поняла, что первозданности переполнявших ее чувств уже нет. И не будет. Словно часть ее навсегда осталась то ли на лугу в обществе подружек, то ли в сумрачных коридорах царства теней. Река унесла свои воды и второй раз в них – никак. Чашка разбилась. Безвозвратно. Потому что второго шанса не бывает никогда. И если тот огонь, что горел в сердцах двух людей, испустил прощальный дымок, то бесполезно дуть на угли и обманывать себя иллюзией того, что надо постараться, очень захотеть и все разгорится снова. Можно даже внушать себе, что пламя есть и кожа ощущает его тепло, но это лишь немного жара от чадящих головешек.

А он… Он словно не понимал, не замечал, не хотел видеть произошедшей с ней перемены и продолжал смотреть такими же влюбленными глазами как на ту, прежнюю, длинноволосую девчонку с венком полевых цветов на голове. От этого становилось еще тяжелее, так как она понимала, чем была обязана этому человеку. Человеку, сумевшему совершить чудо. Так, разрываясь от тихих стенаний по утраченному и самых теплых, но не самых главных чувств к Орфею, Эвридика прожила всю свою жизнь.

В недолюбви.

Смерть сразила их как в сказке. В один день. Плывя через Стикс, она узнавала окружающее ее подземное царство, из которого ей удалось ускользнуть, и представляла как здесь, срывая голос от боли и отчаяния, к ней прорывался по ветеркам тот, кого она когда-то любила.

Аид и Персефона приняли их как старых знакомых и принялись за расспросы. Отвечал только Орфей. Эвридика же недоуменно молчала и не могла взять в голову почему, если они в царстве теней, она чувствует себя настолько живой. Из ступора ее вывела рука ее спутника, которой он лихорадочно принялся теребить ее плечо. Она недоуменно оглянулась и увидела блестящие от лихорадочного возбуждения глаза Орфея, его подрагивающую улыбку, за которой скрывался бушующий кошмар чувств и ….

…. ей показалось, что в ней зашевелилось то, прежнее, потерянное. Поэтому …

… она даже не думала, когда чей-то голос со стороны спросил, желает ли она провести еще одну жизнь вместе с Орфеем. Негромким, но уверенным голосом Эвридика ответила "Да” и…

… провалилась в небытие,…

… из которого выбралась лишь спустя несколько лет, осознав себя маленькой девочкой. Которая помнила все те головокружительные преломления судьбы, что выпали на долю длинноволосой нимфы. А рядом уже жил мальчик, который смотрел на эту девочку до боли знакомыми и влюбленными глазами. И этот мальчик держал в руках странный и незнакомый ей музыкальный инструмент, из которого извлекал божественные звуки…

… что сопровождали ее в течении всей их долгой-долгой жизни. А потом снова река, снова вопрос и снова то же ощущение, что, может быть, в следующий раз все вернется. И, поэтому, тот же неизменный ответ.

И все сначала.

Знакомый голос вывел ее из чтения ленты воспоминаний. Орфей вернулся. С улыбкой, предвкушающей бесконечное количество грядущих жизней рядом с любимой. Он сообщил, что им уже пора. Эвридика представила, как, наверное, дети и взрослые этого подземелья уже устали от их регулярных визитов, не торопясь встала и обняла Орфея.

Где-то за стеной грянула "Who wants to live forever”. "Еще и издеваются” – подумала Эвридика. И улыбнулась в ответ недолюбимому, хитровато-лукаво, представив, как перекосится его лицо когда, вслед за финальными аккордами квиновской нетленки, которую она услышала впервые лет двести тому назад от человека, стоящего напротив нее, ей зададут всего один вопрос.

" Желаешь ли ты, Эвридика, прожить еще одну свою жизнь с Орфеем?”

И тогда она сделает небольшую паузу, медленно наберет в легкие воздух и негромко, но уверенно произнесет

- Нет.