Так бывает. Часто. У многих.

Как с моей любимой вазой.

Она была неповторимой, единственной в своем роду, потому что она была моей. Никто не мог видеть в ней того, чем я упивался. Даже самым изощренным ценителям не дано было в полной мере вкусить, хотя бы краем глаза, тех идеальных контуров, тех уникальных узоров, которыми она владела. Которыми владел я. Которые были моими.

Возможно ли быть счастливее, когда знаешь, что рядом с тобой – мировой скарб, величайшая коллекция из единственного экземпляра, бесценная?! Твоя…

Возможно ли быть неосмотрительнее, теряя голову от одного только вида? Когда кажется, что вся вселенная вращается у тебя на ладони. Когда слепнешь, думая, что счастье твое – догма, незыблемо. И ошибаешься. И понимаешь, что следовало не витать в облаках, а проявлять бдительность! Денно и нощно…

Теперь я знаю, что так бывает.

Как будто бы удалился совсем не на долго, не подумав, оставил окно распахнутым… Вернулся и погас… Был то ветер, или птица – не имело значения. Полка пустовала, а на паркете рассеялась груда фарфоровых черепков…

Как сейчас помню: сначала сердце взяло антракт, такой длительный, что занемели пальцы, но потом заколотило по ребрам с такой силой, что с каждым ударом сбивало дыхание… Истерика… Паника… Дрожащими руками сгреб черепки, все, до единого… Потом, в долгих попытках склеить мозаику, терзал себя жуткой, нечеловеческой головоломкой – а возможно ли это?..

Ну вот. Получилось. Собрал, склеил. Кажись всё. Это она. Та же…

Та ли?..

Под ногами был еле слышен хруст крошечных осколков, восстановить которые было просто не реально. И не смотря на малозначимые, крошечные размеры, их отсутствие на любимой вазе казалось таким явным. От этого становились всё более видимыми трещинки, щербатые края склеенных черепков.

И чем дальше, тем больнее смотреть на неё всё тем же любящим взглядом. Когда всё тот же любящий взгляд наталкивается на то, чего не могло, не должно было быть на любимой вазе!

Иногда приходит смирение, когда в ночном мраке я гляжу на её безупречные контуры, на силуэт самого красивого создания… Но умиротворение приходит не часто, а придя при дневном свете, надолго задерживаться не может… Тогда и обволакивает страх. А на смену смирению приходит отчаянье. Состояние обреченности. Словно зубная боль, оно сверлит желанием схватить вазу и забросить куда-то подальше, чтоб не видеть больше этих грубых швов, и не чувствовать запаха столярного клея, подойдя слишком близко… Прокляну сам себя, но вышвырну её так далеко!..

И это быстро проходит. Но иногда посещает.

Я задавался вопросом: если когда-нибудь отчаянье победит, и я выброшу любимую вазу, станет ли она хоть кому ни будь нужна? Приглянется ли она кому, не смотря на свои швы?

Приглянется. Обязательно! Кто-то, как и я, придет в восторг, утратит голову, полюбит эту вазу, заберет себе. Возможно, примет трещины за неотъемлемую часть великолепного, неотразимого узора… А если она вновь разобьется? Тогда этот Кто-то увидит, что ваза уже клееная однажды… Не повторится ли та же история? Не произойдет ли чего-то, более ужасного?..

А я? А как же я останусь без неё? Захочу ли я ещё когда-нибудь заиметь дело с керамикой?.. С другой, чужой керамикой? Нет! Возможно даже, брошусь на поиски, найду, выкуплю любой ценой, верну её себе…

Если когда-нибудь отчаянье победит.

А сейчас я лежу во мраке, умиленный её контурами, её силуэтом… И сейчас в моей душе мир.

Кто просчитает ходы наперед? Разве можно знать, куда ты будешь движим приступом безумия?

Если нам суждено расстаться, чтоб никогда больше не найти друг друга, со мной на век останется горсть крошечных осколков. Осколков, напоминающих о вазе, которую знаю только я! Ибо ТАКОЙ, какой она была со мной, она уже не будет ни с кем другим…