Кесарю – кесарево
Свинье – апельсины
|
Если хотите узнать ещё одно доказательство существование Бога, а также срок службы автомобиля Volvo, прочтите первую главу.
Глава 1
ХУМ, НАХ
Ом, набило оскомину Ходить по загонам хором. Ой, хочу на газоны, Не надо заборов. А-а-а-а-а-а-а! Х-у-у-у-м!
1. Буддо-Юдо – Хум на заборе 03:09 MP3 :: 44 kHZ, 208 kbps, 4,71 Mb
С ножами и без ножей. Пиками и офицерскими кортиками. Снова с ножами, после без ножей, но с пиками и офицерскими кортиками. Из этого вряд ли выйдет что-нибудь благое. Но спустя месяц вышла дочь. Я признал её своей. Дочь зовут Мркв. Не считая ножей, пик и кортиков, диковинная татуграфика – достопамятное видение той ночи, как я доехал до города. На спине у Чршн (матери Мркв) топографическая татуировка – подробная карта пункта, куда я доехал. В позиции познания её сзади мне случилось изучить город на зубок. Весьма полезная находка для пришлого. И коль есть поверье, что для акселерации изучения иностранного языка необходимо соиться с его носителем, то и для познания незнакомого города работает та же штука – импрессионизм . Признаюсь: в город я не доехал, а закатил 5-дверную Volvo 245 77 г. в., доставшуюся от бабушки, незаконно ввозившей абсент с зашкаливающим содержанием туйона, ибо он у нас не грата, и чёрт бы побрал этих гратов, потому как и мне приходилось заниматься тем же. Перед въездом в город был пост ГАИ. У меня не нашлось желания быть литературным персонажем протокола, поэтому метров за двести я вышел из-за штурвала и закатил машину в город, минуя человека с недоверчивыми чертами служебной формы. После поста, я сел за руль и вновь высел, поскольку топлива было недостаточно, чтобы запустить мотор, ибо он у Volvo 245 77 г. в. весьма гаргантюазен, в смысле перевода с французского, в смысле здоровенной глотки, в смысле 15-20 л. на 100 км. К слову, чёрт бы побрал всю эту нефтеиндустрию. Я был несколько раздражён. Виной тому голод и холод. Урожай не удался, а осень была в самом упадке листвы и температуры.
Лучше всего, конечно, начинать с еды. Еда понятна, и лишь не сведущий в еде человек не сглотнёт слюну от прожаренных слов, приправленных препинаниями, а я намеревался быть внятным и написать такой удобоясный текст, как, скажем, глазунья. К слову, пишу я на японском мобифоне NEC и чаю заполучить специальную премию за первый дзуйхицу, написанный на мобильнике. Докатив до заправки и напоив горючим с невысоким октановым числом свою машину, я проник в кафе при бензоколонке и, сделав заказ на картофельные оладьи, пару шоколадных батончиков и пол-литра кофе, присел и познакомился с девушкой за соседним столиком, уплетавшей еду за обе щеки. Она была вполне юна и изрядно беременна. После она сообщила своё духовное имя: Чршн. – Фйх, - отреагировал я.
Утром я приготовил завтрак из расчёта, что моя сотрапезница – беременна. Для этого случилось мне съездить в ближайший гастроном для пополнения полноты рациона. Назад, правда, пришлось катить свой (от бабушки) Volvo 245 77 г. в. – на перекрёстке был патруль. К слову, если учесть, что «volvo» переводится с латинского, как «я качусь», то временами мне приходится отбрасывать комфортный постфикс этого перевода. А если припомнить значок Марса на решётке радиатора автомобиля, то стрелка меняется на плюсик, и венеромашину приходится «носить на руках». Так что bi-Volvo, короче. После этого вывода я сделал несколько важных звонков и отправился на встречу с серьёзными людьми. Серьёзным людям пришлось подождать меня – ещё один ГИБоноДэДэшник, чёрт бы их всех в дьявольскую утробу.
Добрался до кафе. – Проблемы с машиной? – Да, - сказал я. – Прц. – Фйх. – Грц. – Фйх. Говорили по-человечески и полушёпотом. Они сообщили полезную информации, и мне стало кое-что известно. Мы многовато пили кофе и многовато курили, отчего к концу встречи нас подташнивало сердцем. Из-за кофеиновой активности Прц и Грц предложили заняться моей машиной. Мне было – не против; сказал, что я тупица в автомобильных организмах, и поднял капот, как крышку рояля. В четыре руки они сыграли профилактическую сонату про свечи зажигания, предохранители и прочую лабуду. – К слову, - сообщил Прц, - производители Volvo первыми в 76 году внедрили каталитический нейтрализатор. – Поразительно, - сказал я. – И лямбда-зонд, - добавил Грц. Когда автомобиль завёлся, довольнее их лиц можно было увидеть разве что в «клубничных» сценах. Я поехал к Чршн.
Её не оказалось дома. Я поставил диск «Буддо-Юдо», и спокойно обдумал то, что сообщили мне серьёзные люди Прц и Грц. Духовные имена нынче в ходу, и об этом также подумал я. Сказанное ими заполнило немаловажный пробел в прояснении той ситуации, в кую я угодил в связи со случившимся. Стало немного грузно, захотелось промочить печень, и я поискал, где может находиться бар у Чршн. Ничего не найдя, я поехал в магазин, воспользовавшись троллейбусом. Выйдя из общественного транспорта, где конкурс превышал семь человек на место, я приметил бильярдную, куда и направил стрелку своего носа. В бильярдной заказал кружку портера, чем и упился в лузу, всё потому, что ферментов, перерабатывающих алкоголь, в моей операционной системе не установлено.
Напрасно это я упился. Проснувшись в квартире Чршн, я бродил по комнатам, терзаясь от похмелья, к которому совсем не привык, и борьбе с которым не обучен, ибо в церковном училище посещал секцию дзюдо. Словом, чувствовал я себя «на лопатках». Надо было срочно восстановить силы, и я принялся за кофе, потому как следовало успеть на встречу с Кбчк, на которого меня навели Прц и Грц. Кбчк мог бы мне кое в чём сильно помочь, и я сильно рассчитывал на его пособие в этом деле. Ближе к полуночи его можно будет увидеть в борделе «За бортом», и, судя по спине Чршн, добраться туда отнимет у меня не более получаса. К слову, сама Чршн так и не объявилась. Меня это беспокоило. Я раскрыл блокнот, лежащий у телефона и обзвонил всех от Б до Х. Начиная с Ц страницы были вырваны. Последним, кто не знал, где можно найти Чршн, был Хрн, который послал меня на три КГБуквы. Чтоб их всех, этих панков.
Бордель «За бортом» находился сразу за морвокзалом. За стойкой бара гроздьями висели портовые путаны и неспешно потягивали палочками морскую капусту. Такие времена. Когда я спросил, как мне найти Кбчк, сударыня сообщила, что мне можно не торопиться, и не хочу ли я угостить даму моллюсками, после чего, разумеется, самозабвенно развлечься. – Нет. – Что ж. Тогда второй этаж, комната 3. – Благодарю. – Не за что, сладенький. Комната 3 была с табличкой «3». Кбчк пил горячее молоко и смотрел запись концерта «Буддо-Юдо» в Каракасе, в то время как Уго Чавес пребывал на милитари-шоу где-то на «Линии Сталина». – Панки чёртовы, - указал он на тридцатидюймовый монитор. – Точно, - согласился я. – Садитесь. Кбчк сидел в кресле колониального стиля. Я занял такое же. – Сколько вам лет? – спросил он. – 24. – Полночь, - сказал он. – Ничего. Отныне с каждым годом вы ближе к рассвету, а к 36 уже в зените мудрости. Вы собираетесь продолжать жить после 36? – Да, - сказал я. – Правильно. Я приближаюсь к третьему зениту, и меня изысканно прёт. Хотите горячего молока? – Спасибо, я избегаю пенки. – Пенка – эфирные масла св. Коровы. Пришлось пить. За кувшином теплого молока он выложил мне информацию о том, как у его бабушки, уже покойной, был кот, также, да будет известно, покойный. Кот даже больше покойный, чем бабушка – она пережила его на три года. Так вот, этот кот сам ловил рыбу. Не подумайте только, сказал он, что в доме водились рыбы-грызуны. Она жила на украинской стороне Карпат близ реки Стрый, и кот приносил рыбу в дом, достаточно крупную рыбу. Мы, было, заподозрили его в краже у рыбаков, но проследив за ним однажды, я понял, что мы ошибались, и после просил кота простить нам эту оплошность. Что ж, эта информация мало чем могла мне помочь. – Я очень любил кота и бабушку, - закончил он. – Я тоже любил свою бабушку, - сказал я. – Она промышляла контрабандой абсента. – За бабушек, - сказал он. Ему больше нечего было сообщить. Я несколько нарушился и спустился в бар, где надрался в шуруп со стаканчика «отвёртки». Плохи дела.
Очнулся я утром в машине от рёва трубы грузохода. Хорошо, что я не решился катить Volvo 245 77 г. в. в сторону квартиры Чршн. Не то чтобы кого-то, но себя я точно мог задавить. Под одним из «дворников» я обнаружил записку. Она предназначалась мне. Ну конечно. Там было следующее: «Сладенький, спасибо за моллюски. Как и обещала, помогла чем смогла. Вот мыло Слдр: hum@nah.txt». К дому Чршн я доехал без проблем, где около часа принимал контрастный душ. Чршн не было. Чёрт возьми, где её носит? Вот именно. Обзвонив родильные отделения, я задал тот же вопрос: чёрт возьми, где её носит? В качестве юзера «асера» я вышел в открытый интернет и написал письмо Слдр с просьбой помочь мне ценной информацией, после чего занялся чтением почты, удаляя спамы, чёрт бы их всех к отправителю. К слову, одно из писем было от бабушки из лучшего мира. Бабушка выказывала одобрение по поводу того, что я бросил заниматься контрабандой абсента и вспыхнул серьёзными делами. В кармане письма были файлы с расширением jpg. Бабушка выглядела бестелесно, а исходник фона не имел кристаллической решётки.
Надо же, а я уже принялся томиться по Чршн. Где же моя дорогуша, спрашивал я пустоту, где? А чёрт её знает – где, отвечала та. За окном было темно от концентрированных туч. Я принялся прикасаться к её вещам, раскурил кадило, сварил кофе и в ожидании её пришествия прослушал mp3-коллекцию саундтреков к 8-битным видеоиграм былых времён. Под музыку к Super Mario я помолился Деве Марии за Чршн, чтобы у неё было всё хорошо. Эх, бэби, бэби, бэби. Чёрт тебя бэбери.
К концу недели пришёл ответ от Слдр. Он писал, что так, мол, и так, дело серьёзное, необходимо встретиться субботним вечером в спокойном месте и уделить проблеме должный пар. Он просил не брать с собой никакого оружия, машину оставить у входа места встречи, двигатель не глушить; плюс после написанного: «Форма одежды изящная». Должен признаться, это сообщение меня несколько насторожило. Где я возьму изящную одежду, когда я освободил себя от вкуса. Надо было это обдумать, и я сел за руль, направившись в поисках ближайшего ФОКа, ибо бассейн меня включает. У проплывающих женщин я спрашивал, насколько они смыслят в изящной одежде для мужчин. Я плавал около часа. К слову, если учесть что он сорок метров в длину, то я проплыл около двух километров. На спине. Однажды мне довелось пересечь экватор на спине, но не об этом сейчас речь. Ни одна женщина не поняла меня правильно, лишь ныряльщица-апноистка намекнула что-то сквозь пузыри насчёт жабо и панталон. Может, я и неверно её понял. На глубине сорока метров при давлении воды в ~0,5 МПа не очень-то работает стеснённый обстоятельством мозг, не говоря уже об атмосферном давлении. Но и на том спасибо. Хоть без баротравмы обошлось.
Подступила суббота. По интернету я нашёл адрес сэконд-хэнда XVIII века, и по топо-тату, впечатанной в память, добрался туда менее чем за час. Жабо так жабо. Кожаные панталоны. Тёплый удобный сюртук с кружевным гофрированным воротником. К слову, оборки воротника свободно ниспадали. Ни дать ни взять, Глэм-Капитан Панк-Крюк от Nathan Jenden. Хотя, чёрт его разберёт, что там от Jenden, что от Крюка, и уж что там от Фйх. До заката солнца я подрулил к шабат-месту «Судный день», двигатель не глушил и проник внутрь. На сцене в это время не ортодоксы из «POTS-STOP» лабали балладу «Крестик меж титек». Я спросил у бармена про Слдр, тот указал мне на молодого человека за столиком на двоих, наливающего себе абсент из фарфорового чайника (вовсе не матэ, меня не проведёшь). Столик был покрыт скатертью, зажжены две свечи, на салфетке лежал чуть надкусанный хлеб в виде заплетённой косы. Я подсел. Слдр оценил мою форму одежды, извинился, что не пояснил, зачем это понадобилось, и объяснять не собирался. К чему объяснения, сказал я. Слдр говорил сочно, с завихрительными импровизациями, лицом был чист, голова его наголо, по бокам рыжеволосые пружины, кипу ему заменяла кепи. Интеллигентный иудо-панк. Он обдумывал слова Сары Блюменталь относительно воздаяния. Сказал, может, и правда, не стоит покупаться на воздаяние и вести праведную жизнь ради неё самой, ведь это внутренне присуще. А прежде, чем нести «крест», следует убедиться, куда несёшь. Уж не в комиссионный ли. Да и «крест» – не балласт ли. Затем он пустился выражать восторг через песни и танцы, свидетельствуя тем тесную связь с Богом, подтверждая фундаментальный принцип религиозной практики – достижение веселья. Я и сам заразился, духовно подбрасывал вверх коленки, болтая ручками, разминая шейные позвонки и развязывая голосовые связки. После он спросил, не знаю ли я, кто бы помог с контрабандой абсента. – Может, и знаю, - сказал я, пообещав связаться с ним, если поплавок по этому вопросу уйдёт под воду. Затем я простился, оторвал приклеенный к решке крышки стола конверт и вышел. Я сел в машину с неработающим двигателем. Топливо к этому времени закончилось. Да и шабат также – off.
Вечер был тих, уныл. Я извлёк из кармана сюртука конверт, чтобы просмотреть интересующую меня информации, но бросил его на столик. Заварил чай из перечной мяты и поставил диск с порно. Нагой рыбак стоит на берегу быстротекущей реки в оранжевом спасательном жилете, с удочкой и (параллельно удочке) стоячим членом. Клёва нет, но есть две бортпроводницы, прогуливающиеся по берегу с сачками для ловли бабочек. К слову, с бабочками у них также как-то не клеится. Таким образом, и те не рады занятию и тот без рыбы. Так почему бы им не пересовокупиться, коль так уж свёл минор. К этому они и склоняются. А мимо проезжает почтальон; он с усами, он устал, он весь день снимался в порно. Вот он замечает группу из рыбака и двух бортпроводниц, которых в этот момент можно опознать лишь по пилоткам; покидает почтальон мопед и подходит к собравшимся с одной только целью – спросить огнива для трубки. К слову, у него уже стоит и ещё как. Он прикуривает и, сам того не замечая, входит в состав сборной, оставшись в фуражке, и попыхивая трубкой при сим озорстве. После появляется из воды водолаз и интенсивно мастурбирует свой огромный орган, разглядывая происходящее на берегу через запотевшую от возбуждения маску для погружения. Достаточно скоро он извергает семя в реку, подкармливая рыб, и вновь уходит в воду реверсивной версией поступи аквалангиста в ластах. Внезапно возникают бабочки нимфалиды, и бортпроводницы, подхватив сачки, живо бросаются вдогонку за чешуекрылыми, разбрасываясь вправо-влево грудями четвёртого размера, и глаза их полны жажды энтомологии. Поплавок поставленной на костыль удочки начинает показывать, что рыба рискнула на пирсинг верхней губы, и напрасно, видимо, это её и погубит – рыбак покидает компанию почтальона и убегает убивать рыбу. Почтальон остаётся один, выбивает пепел из трубки и, накинув пиджак, убирается в шкаф, стоящий неподалёку. Шкаф выполнен в технике Буль, инкрустирован серебром с позолотой, с использованием перламутра и панциря черепахи. Камера замирает на дверях шкафа, заполняя вычурностью весь экран, затем zoom идёт на убыль, и шкаф оказывается вписанным в пейзаж одному Богу известно какой планеты. На планете ни души, ни зелени, ни водоёма. На экране появляется текст: НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ НЕТ АДРЕСАТОВ. Экран не гаснет, и около получаса виден одинокий Буль-шкаф на планете, лишенной почтовых ящиков. После двери шкафа раскрываются с изумительно земным скрипом, и почтальон выходит наружу. К его ногам подползает свет, поднимается по телу, не робея на пенисе, достигает спокойного лица почтальона, и в глазах его – наблюдение Чудо-Годо. Свет, молчание и свободные места. Идут титры. Я извлекаю диск и кладу его в футляр. Просматриваю обложку, нахожу название «Шесть миллиардов писем», а также имя режиссёра; пишу в Google: «Роберт Гудин» с намерением найти, кто же он такой. Обнаруживаю какое-то любительское исследование, нудное и неискусное. Там, правда, пишется про Роберта Гуди, а не Гудина, но я нахожу вот что: «…является признанно малоизвестным кинорежиссёром». Есть там и выдержка из слов самого Гуди: «Мы – не за порно. Но мы – совсем не против». В году семьдесят пятом он подвёл американского продюсера, некоего Марка Коффлера, сняв фильм, напичканный индейцами; видимо, случился у режиссёра нервный срыв. О дальнейшем Роберта Гуди Коффлер ляпнул нечто несуразное: «Увлечение Роберта диким миром зашло настолько далеко, что он, наверное, отправился в Советский Союз, где его и съели коммунисты». У меня заняло пять минут, чтобы найти в библиотеке Чршн «Советскую книгу коммуниста-кулинара», и там не было рецептов, подходящих Роберту Гуди, – так что Коффлер мог ошибиться только в последнем предположении. Также меня осенило взглянуть на дату релиза фильма. Батюшки, встрепенулся я, 2007 год. Роберту Гуди восьмой десяток. Студия, выпустившая эту картину называлась «Смурной фигляр», права были защищены, у лицензии, выданной стерством финансов, имелся внушительный номер, а у актёров, под коду размышляю я, у актёров-то сплошь высокие славянские скулы; даже у водолаза заметно. Такое распознавание образов совершилось само собой.
Пробудившись ближе к полудню, я быстро думаю о словах из романа Иэна Бэнкса «Песнь камня». Они вот такие: «Может, сами придумываем себе судьбы, и значит, в известном смысле, заслужили всё, что случается с нами, ибо нам не хватило ума придумать что-то получше». Так-так-так, придумываю я, счета, чёрт возьми, счета за квартиру. Спускаюсь к почтовому ящику и, надо же, извлекаю квитанции. Заглядываю в холодильник и, надо же, не радует. Заглядываю в бумажник и, боже мой, до меня доходит, что денег на дальнейшее существование уже недостаточно. Прискорбная судьба. Связываюсь с Слдр и говорю ему, что время для контрабанды абсента настало. Этим же вечером с его деньговложением я отправляюсь за государственный забор к своему человеку, который не рассчитывал увидеть меня ещё хотя бы раз. Заправляя автомобиль на приграничной бензоколонке, я размышляю о всех, впадающих в минор, одиноких, отлученных от груди Господней и лишённых метаиммунной поддержки. На границе мне, естественно, приходится выйти из-за руля Volvo 245 77 г. в., и катить машину наподобие чемодана на колёсах; достаточно большого чемодана. Таможенники обеих границ досматривают багаж в виде bi-Volvo, и пропускают меня на территорию государства с полями, поросшими полынью. После полудня я оказываюсь в городе, где у меня свой человек по теневым делам с зелёным оттенком. Имя ему Шпнт. Заезжаю домой к своему человеку Шпнт. Его жена говорит, что он, должно быть, пропадает у другой жены. Я отправляюсь к другой жене. Другая жена просит меня настроить смеситель в кухне. Разводного ключа вполне достаточно, чтобы всё поправить. Также я помогаю наклеить обои тыльной стороной на лицевую стен, перетащить мебель и под конец занимаюсь кровельными работами, пока совсем не валюсь с ног после того, как свалился с крыши. В благодарность она сообщает мне предположительное место пребывания Шпнт: бродит с детьми по Музею. Мы прощаемся, целуем друг друга в щёки, и я еду в Музей. Из дверей Музея выскакивает человек со скрученным чулком на челе, сбивает меня с ног, отстреливается в старуху с ружьём из окна зала античного искусства и убирается прочь, держа под мышкой нехилое полотно ХеРра Гигера. Отряхнувшись и уняв дрожь, я проникаю внутрь. В зале, где выставлены работы Павла Леонова, я не нахожу Шпнт с детьми, но нахожу полотно «Весна на Крайнем Севере», у которого грею руки. После перехожу в зал с авангардным лубком Александра Богуславского, где лыблюсь, как идиот. Шпнт с детьми там также не наблюдается. Но тут я слышу: «Уважаемый, что вы себе позволяете», - иду в направлении возмущения и обнаруживаю Шпнт на экспозиции одноразовых зажигалок, где он прикуривает от экспоната. Детишки вокруг него смеются. – Приветствую тебя, Шпнт, - говорю я. – Не думал, что увижу тебя ещё хотя бы раз, - говорит он. – Огоньку не найдётся? – спрашиваю я. Детишки смеются.
Детишки смеются, когда мы усаживаемся в микроавтобус. Их человек десять, этих детишек, которые смеются. Я что-то не припомню, чтобы у него, Шпнт, от них, жён, были эти, детишки. – Сейчас заедем поужинать, - говорит Шпнт. Мы подъезжаем к дому, мне неизвестному при двух мне известных. Шпнт проскальзывает в кухню, отваривает сковороду на всех и поджаривает целую кастрюлю. За столом тихо есть не получается – детишки едят, смеясь, отчего давятся, кашляют и смеются ещё громче. Шпнт делится последними новостями, говорит, что закрыли один из трёх абсентопроводов, посему в городе повысилось число автоконтрабандистов, и отмечается нехватка этикеток и стеклотары. Напряжённая обстановка, заявляет он. Шпнт говорит медленно и медленно пережёвывает. Я не произношу ни слова, ибо когда ем – я ем и ем, при этом соображаю, что Шпнт набивает цену своему вареву. К слову, Шпнт MCMLXXVIII-го года рождения, с VIII-ми осеней он страдает депрессиями, чувствует себя из ванночки выплеснутым вместе с водицей. Думаю, детишки ныне его уравновешивают. Откуда вот только они взялись? Детишки смеются, убирая посуду со стола и принимаются её мыть. Потом мы все вместе едем в кинотеатр для просмотра свежего сезона мультипликационного фильма, правда, пока с транскриптными субтитрами и на восьмимиллиметровой монохромной плёнке.
Под занавес Шпнт предлагает отпраздновать его ХХХ-ник, заводит двигатель, и все мы вновь куда-то едем, просто потому, что от перемены места острота восприятия меняется. Из окна микроавтобуса я замечаю некоторые изменения. Вместо ритуальных услуг – Дом субкультуры толеранса, вместо бани – казино. В переменах присутствует несокрушимая связь: и смерть и секс, а казино и баня имеют склонность к ню-фикации. Шпнт подруливает к мвд-месту «МедВыДрызгвитель», у входа в которое мне приходит в голову госавтоинспектор спектральной расцветки униформы. Он скорее слишком пьян, чем слегка мёртв. Лежит в цветочной клумбе и держит в свисающей руке бутылку пива «Конц» lager, скорее наполовину испитую, чем наполовину пустую. Случайный прохожий может решить, верно: погано служивому, но он себя скорее бесчувствует, нежели чувствует себя скверно. Детишки смеются и мочатся в его фуражку. Я их порицаю, но не останавливаю. Мы заходим в «МедВыДрызгвитель», внутри – сплошь кликуши да трясуны, коих в данное время уравновешивают со сцены «Эсквайры в шапокляках». Лабают джентл-панк. Холодная куртуазность. Приглашённый коллектив. За столиками я замечаю некоторых коллег по былому, но возобновлённому ремеслу. Киваю. Их достаточно много. Значит, свой человек не преувеличивал. Худо дело. Шпнт заказывает себе абсент «Экзюпери», нам же с детишками шампанское «Дом Совиет`юньо?н». Спустя столько-то мамаша заведения преподносит нам торт «Такой-то». Вечер проходит нормально. От детишек звучит много тостов. Под закрытие заведения «Эсквайры в шапокляках» исполняют «Тайм Ту Дай Тунайт», исполненную залихватского задора, но с переводом у меня плоховато получается, потому как ай доунт уже, ибо утомлен обоюдным смехом с детишками. Шпнт спрашивает, правда ли я вижу смеющихся детишек? не вру ли? не смею ли посмеиваться тайком? – Вижу, вот те крест, вот те два, - говорю я. – Отныне ты их крёстный, - говорит он и засыпает без задних мыслей впереди планеты всей. Со смеющимися детишками мы берём Шпнт за руки да за ноги, и двое ещё за уши, относим в микроавтобус, рассаживаемся, и я отвожу всю компанию в уже известный мне дом из трёх уже мне известных. Далеко за полночь мы укладываем Шпнт, потом я укладываю своих крестников и рассказываю им на сон грядущий печальную сказку, чтобы они прекратили смеяться и дали себе поспать, но они высмеивают мою интонацию и выставляют за дверь, чтобы я за них не волновался и выспался сам.
Ранним утром далеко следующего дня Шпнт отправляет меня по грибы, сам же с детишками принимает меры по добыче из недр цистерн абсента с содержанием туйона (вопреки стандартам от 2004 года) – около 260 мг/кг. На заре я доезжаю микроавтобусом до леса. Наливаю из термоса кофе и пью его мелкими глотками, обжигая рецепторы до потери восприятия сладкого. Далее было так. С восходом я отправился в сторону солнца, и к вечеру был уже на западе, где оставил микроавтобус. Во время зенита мне пришлось долго стоять на месте, не отступая ни на шаг, чтобы не терять ориентира. К слову, мне был открыт вид на озеро, где рыбаки не ловили, но – леска удочки уходила вверх, уходила-уходила – пускали летучих змеев. Кажется, солнце ударило в голову, и я увидел из воды явившуюся Чршн, завлекающую меня к себе. Это было вполне убедительно. Я любил её, неспешно дрейфуя в волосах ладонями (с пятью вёслами каждая), целовал губы, грудь, а также вульву (не volvo), языком вникая в самую суть всего сущего, пока рыбаки не вытащили меня из воды, а заодно и воду из меня, откачав для пролонгации экзистенции, хотя мною овладело уже онтологическое сомнение, ну и хрю с ним, как говорят в Тибете. И вот я замечаю, что солнце начинает клониться и, держась его, нахожу микроавтобус Шпнт, внутри которого нахожу протоплазменного протодьякона с медной бородой, жёсткой и несколько с зеленью, на груди у него айпод в форме креста. Протоплазменный протодьякон сказывает, что он набрал полную корзину фунги, но так увлёкся, что заплутал, и просит подбросить в город до sos-собора, где они с братьями с сёстрами убеляются паче снега во дни благословенные, а в повседневные часы распевают: «Господи спаси & save me». Он предлагает подключить плеер к автомагнитоле, чтобы прослушать запись оного материала в аранжировке скоморох-панков. Мы трогаемся с места синхронно с началом композиции.</l><l>-– Достойный саунд и непозорная поэзия, - выказываю я приятие, уверенно делая погромче. Он умиротворённо кивает, протягивает мне руку, я целую её и – опань-ки, получаю благословение. Таким образом, мы добираемся куда надо без бесов. </l><l>Шпнт встречает меня в усталом, но довольном виде, указывая одноимённым пальцем на плюрализм бутылок с этикетками абсента «Ив». Он спрашивает про грибы, я впервые решаюсь заглянуть в корзину и нахожу там окуня с зеленоватым отливом.</l><l>-– С тебя станется, - говорит Шпнт. Детишки передают окуня из рук в руки; и всё. Нам остаётся забрать Volvo 245 77 г. в., припаркованную у музея, связаться с Слдр и как следует подкрепиться, ведь полномочий на кормление ватаги окунём у меня пока недостаточно. Мы забираем Volvo 245 77 г. в. и подруливаем к интернет-чебуречной, чтобы убить последних двух зайцев одним прикладом. Выйдя в виртуальный свет, я заверяю Слдр, что партия готова к незаконному ввозу, ночью я выезжаю, и пусть он меня ожидает, корешок. Мы набиваем утробы чебуреками с сыром с помидорами и едем назад к Шпнт, чтобы набить абсентом 1200-литровый багажник Volvo 245 77 г. в. После свершённого я выражаю Шпнт бабос за хлопоты, прощаюсь с крестниками, сажусь за руль и через открытое окошко говорю: «Ты знаешь… – …рад был вновь повидать это место. – Везде хорошо, где проездом, - говорит Шпнт. Вид у него трогательный. Я и сам трогаюсь с места. В зеркале заднего вида детишки прыгают и машут на прощание ручками. Прыгают и машут ручками. И хихикают, сопливые.
Я решил не брать в голову таможенников обеих границ одного шоссе, поэтому развлечься в изворотливости контрабандиста мне не случится. Стопщиков не видать. Ночь выдалась тёмная, терпкая. Я вновь размышляю о всех, впадающих в минор, одиноких, отлученных от груди Господней и лишённых метаиммунной поддержки. Может и правда, есть у человека метабиологическая потребность говорить «люблю» и слышать эхо-хо этого откуда-то отсюда-то.
Вернувшись, я замечаю Чршн и рядом с ней Мркв, которая (приходится мне признать) приходится мне родной дочерью. Чршн говорит, что она ездила навестить свою бабушку, которая была при смерти. И теперь та там. Что тут скажешь. Молодые люди склонны к крайностям, пожившие – к минимализму, вплоть до того, что в один минималистский день они отказываются дышать. К слову, Мркв шесть лет, а значит, я не только освобождён от бессонных пелёнок, но и от историй в стиле «от двух до пяти». Мркв не кажется мне миленькой и смышлёной манюней. – Сколько ты уже написал? – спрашивает Чршн. – До того, как ты спросила… - Фйх включает NEC и подсчитывает объём дзуйхицу, - 23 573 символа, - отвечает Фйх. Чршн предлагает Фйх серьёзно поговорить по поводу той ситуации, в коей они находятся в связи со случающимся, а заодно и позавтракать в одном натуральном месте, которое скорей всего пока неизвестно Фйх – это «На траве ядные». Фйх согласно кивает по всем двум пунктам. Они садятся в Volvo 245 77 г. в. вместе с Мркв и едут, согласно Чршн, но уже согласно её словам и жестам. Спустя минут двадцать им открывается заброшенная заводская зона. Над входом одного из корпусов присутствует название пикник-места. Доехали, значит. Снаружи – вполне заброшенный цех с неосторожно падающей штукатуркой и граффити. Бетон и асфальт – кости, до которых протёрлось здешнее тело. Они заходят внутрь через турникеты, по жетонам. Интерьер обладает признаками внешнего: пол покрыт грунтом, грунт покрыт газоном, по которому рекомендуется ходить, особенно босоного; обшир занимает около гектара; по периметру вдоль заплющевевших стен циркулирует река с прописанными в ней пресноводными рыбами; встречаются небольшие холмы, карликовые деревья и нормальные кусты; ниспадающий свет с некоторой синевой; куполообразный голографический потолок содержит основные штуки солнечной системы, включая луну в углу. Они делают заказ на еду. Им выдают еду, выдают кофейник и выдают покрывало. Чршн выбирает место для посадки, Мркв семенит за ними, задерживаясь на знакомство с такими же организмами, как и она, предположительно одних возрастной и весовой категорий. После все трое садятся и раскладывают себя и вещи на покрывале. Чршн намазывает джемом гренку и предлагает её заранее согласной Мркв. Девочка набивает рот, щёки становятся ещё более круглыми и блестят, как яблоки. Она довольна, ей нравится играть в потребление еды. Мркв встаёт и пританцовывает, сгибая и разгибая ноги в коленях. Сгибая и разгибая. И почёсывая правое бедро. Чршн спрашивает Фйх, что он сейчас пишет, тот отделывается пересказом последних 25 243 символов, пока Чршн готовит к употреблению пищу. – Ну, хорошо, - говорит Чршн, - всё это мне знакомо. Может, на телефоне записаны ещё какие-нибудь пробы кнопок? Фйх рассказывает, что помимо контрабандиста абсентом, работающего по контракту на Диавола, занимаясь расследованием, есть ещё поэт-дровосе?к, который текстуально отрубил себе голову, а также издатель без издательства, имеющий в приятелях трио попов-гармонистов, с которыми он исследовал тягу к раю. – Напоминает расщепление, дружочек, - диагностирует Чршн, - Так о чём всё это? – О любви. – К? – К языку. – А смысл? – Просто радость. Чистый сентиментализм, хвать его за ногу. – Да ты певец банала, - заключает Чршн, протягивая ему ещё один бутерброд и наполняя кружку кофе, - Плюс скудость мысли и содержания. Фйх обращает внимание Чршн на байдарочника, находящегося в свободном от берегов плавании, и тот машет ей. Он очень медленно машет. Она кивает в ответ. Очень искусно. И замедленно. Фйх за это время успевает распознать себя: «Я – такая буква алфавита, страдающая фонетическим раздвоением – , часто выдающая себя за местоимение: якобы субъект якобы действия над якобы объектом. Мирское обозначение – Паш Зыкун, и в данный момент пишет. В школе учительница языка и литературы, как сейчас помнит, Татьяна Леонидовна, да хранят её витамины, грозила, что если не возьмётся за себя, то у будет 3 балла в графе «Русский языкун», и, следовательно, должно быть стыдно за неуважение к квазитёзке. Было – и 3, и стыдно. Позже, будучи студентом, вознамерилось собрать барокко-группу The Koon, чтобы вписаться в железнодорожный состав между вагонами The Doors и The Queen, но вокалисту оторвало голову в деканате, гобой ушёл в запой и заплутал, а само ни петь, ни играть, – лишь наркотиков и группи ради. После распределили в Гродно методистом по репертуарно-издательской деятельности в организацию «Народный центр методического творчества» . Это по улице Советской, 8, в бывшем корпусе доминиканского монастыря XVIII столетия, напротив кинотеатра «Гродно», сразу за памятником Соколовскому, на месте которого стояла статуя Сталина, но после 1956-го её спихнули и, припудрив известью, закопали там же, ибо лень было грузить и выгружать грузного вождя краснопартийных. Перед распределением написало заявление с просьбой распределить на норвежский нефтетанкер. Это не осуществилось, и отправили не так далече. Вообще-то распределили по ошибке, им нужен был режиссёр массовых праздников, но совсем не режиссёр, тем более праздников, тем более массовых, так что, заявило шёпотом, не выводите из себя, выводя на сцену – и перевели в бумажный тыл. Первые полтора месяца жило в небольшом актовом зале методического центра. Там была сцена, чёрный рояль и достаточно мягкие, но узкие диванчики, на которых и случалось спать. За месяц испробовало все диванчики, и выбрало лучший, на котором спало ещё пару недель, пока не освободился номер в придорожном мотеле «Урсула» у польской границы. Сейчас на работу и обратно добирается автостопом, а чтобы уплатить за номер приходится приторговывать горячими обедами, горючим, а также бензедрином. По выходным случается выпивать с контрабандистами тракторов, которые планируют «пробить» фальшивые права на вождение мотоблоком, чтобы было чем добираться до работы. Но пока контрабандисты медлят, планируют-планируют и никак не выпланируют».
Ближе к полудню я сделал Чршн предложение. Сквозь улицы с передозом холестерина, чреватыми автотромбами, мы добирались до загса, чтобы изменить гражданское состояние. Я был свидетелем Чршн, она – моей; заодно я удочерил Мркв. Достигли космического единства. Можно поздравить. После Чршн звонит кому-то, и говорит, что вечером у нас будут гости, это «Буддо-Юдо», только вернувшийся после концерта в Ватикане, пока Папа прогуливался по пустыне. Тут я вспоминаю о Слдр, ведь нам понадобятся деньги на воплощение скромного внутреннего торжества. Едем к нему на склад, используя улочки, схожие с подсознанием. Слдр тестирует зеленье в минилаборатории своего организма, даёт знать, что всё отменно, аbsentia potentia est, говорит он, и у нас появляются деньги. Мы приглашаем его вечером к нам. Он просит извинить его, говорит, что планирует встретиться с «Буддо-Юдо». Что ж, мы не настаиваем и раскланиваемся. Вполне очевидно, единственной причиной этого брака было то, что на свадебное торжество, предчувствуя гостей, были придуманы этикетки для винных канистр: «Мольба тамады» (сухое), «Агония тамады» (полусухое), «Кровь тамады» (полусладкое), «Душа тамады» (десертное).
Случилось торжество, и вот оно прошло. Там мы все встретились. Мне стало кое-что известно. Целых пять пунктов. 1. В своё время «Буддо-Юдо» задавали мажорного жару в борделе «За бортом» (что сразу за морвокзалом). Прервав ангажемент, они отъехали на студию звукозаписи в третью страну и не вернулись, поэтому Кбчк вешал мне вермишель на уши про кота, ловившего рыбу, очевидно, он очень серчал на панк-бэнд и играл при мне в дурачка. У Кбчк есть все записи «Буддо-Юдо», включая видеоматериалы, он также нередкий гость на «ютьюбе». Преданный фэн, но проломит им головы, едва они ступят в бордель «За бортом», – обидчив. 2. Слдр устроил «Буддо-Юдо» выход на студию звукозаписи в третьей стране, потому что не смог найти ничего получше. Но он заверил почтенных лабухов, что это только на пользу саунду. Слдр записал для меня болванку с материалами «Буддо-Юдо» и передал её мне ещё тогда, в «Судном дне». Диск находится в конверте, который я оторвал от решки крышки стола, и он до сих пор в нём находится, потому как я отвлёкся на просмотр «Шести миллиардов писем» и совсем про него забыл. 3. Ртшк (в миру Роберт Гуди(н)) задействован в «Буддо-Юдо» в качестве перкуссиониста, он держится молодцом, удары его точны, эффект сродни акупунктуре. В скором времени он намерен приступить к съёмкам научно-фантастической порноленты, исследующей интимную жизнь интеллигентных инопланетян. Фундаментальное исследование. Басист Бклжн, помимо манеры игры четырьмя руками, известен тем, что вырыл бас-гитарой могилу для своей бабушки, которая почила навечно, но будильник памяти в сердце Бклжн пробуждает её искрящийся образ в тяжёлые минуты, когда он совсем безрукий. Электроситарист Птршк, развивший стайл «Буддо-Юдо» в ваджра-панк, приходится мне старшим двоюродный братом, который, покинув лишнее, перебрался в тот пункт, куда я закатил Volvo 245 77 г. в., доставшуюся от нашей общей бабушки. 4. Прц и Грц в кафе тогда неспроста уведомили меня, что на дворе 2008 год. «Volvo служит 30 лет», - дополнили они информацию на торжестве. 5. Также тогда же я позвонил Диаволу, с которым заключил контракт на расследование. Он спросил, как идёт дело, я ответил, что есть основания считать международный панк-заговор с целью выпрастывания всё ещё в силе. «Да твою ж мать ну, - услышал я, - значит, Бог ещё жив?» «Мне очень жаль, - сказал я,- так как насчёт гонорара?» «Мне очень жаль», - сказал он, и голос его в трубке моей канул в нуль, козлина дикая. Козий мех ему на мошонку.
Если хотите узнать, что действительно происходило во время акции протеста 25-го марта 2006-го в Минске, и какое отношение к этому имело Международное общество сознания Кришны, прочтите следующую главу.
Глава 2
ВЫНОС ТЕЛА ЗА СКОБКИ
Вижу явления, лишённые притягательности и уродства; я явление временное, богатое миром, чреватым освобождающим меня банкротством.
Дима Мим, языком тела
Дын-дырьян, дырьян дыр-дын. В момент утренней борьбы ответственности с организмом, когда незначительное опоздание на работу считается найденным компромиссом, мне позвонил мой знакомый. Он мим. Он слышался несчастным, нарушился баланс между данным и выдуманным в пользу первого, просто беда, просил приехать. Я просил простить, мол, расстояние в двести семьдесят пять с половиной километров, мол, через восемнадцать минут на работу, мол, сам приезжай – проветрит. Он пытался застрелить себя из вымышленного ружья, вскрыть живот вымышленным тесаком. Прочие вымышленные орудия – также не сработали. Он почувствовал себя неуязвимым и счастливым, – произошёл вынос тела за скобки скорби. Дима Мим, перезвонив, сообщил, что приезжает около девяти утра на Бульонный вокзал. Мне пришлось поправить его, ведь, насколько я помню, поезда такого нет, да и вокзал здесь один. И он не то что так не называется, он вообще не называется, разве что уточняющим нарицательным «жэ-дэ». – Ну, - сказал он, и всё. Я отпросился с работы, объяснив администрации, что у близкого мне человека состояние фанк или пропал, необходимо участие, чтобы не случилось чего худого, ведь наследственность та ещё, его отец: полгода его изводили бесы, и можно осуждать, но коснись это лихо кого из нас, то лучше отказаться от этого, сердце из твида превратилось в тюль, из самообороны он покончил жизнь самоубийством. Меня отпустили. Ладно, решил, Бульонный вокзал должен быть в бульонной. Почему бы сразу не отправиться туда, где тепло, а то снег в карманах отягощает иммунитет. Заодно и вкушу, помыслил я, войдя. Куриный бульон оказался талантливо исполненным. Вкусное народное творчество. По телевизору объявили, что на единственный путь пребывает молниеносный поезд сообщением «Минск-Гродно». Я выронил ложку. В дверях «Выход к пути» появился Дима Мим, по мере приближения ко мне он обретал одежду, черты лица, саквояж. Подсев ко мне, у него вылупилась из макушки шляпа котелком, зажалась в губы сигарета, затлела и раскурилась. Заметив саквояж, он извлёк из него содержимое и забыл сложить его обратно. (Содержимым было: Глава 1. Хум, нах Глава 2. Вынос тела за скобки Глава 3. 4 сна, выносящие тело за скобки Исаака Глоттера Поглотителя Рыбьих Голов Глава 4. Семеро ушёл без остатка Глава 5. Воздух Глава 6. Свойство овощеводства Глава 7. Энвел Глава 8. Такая штученька Глава 9. Облако и глагол Глава 10. Коктейль «капитуляция») Мы вместе закончили один вуз, он получил свободный диплом художника-реставратора, летом реставрировал иконы в Свято-Елизаветинском монастыре, что в Минске, что приходится соседом «кукушке», где ему ограничивали изменённое (обыденное для него) состояние сознание. Во имя справки он был не против – ибо грозил цвет хаки, на который у него аллергия: краснеет всею своею кожею. – Всё верно, - сказал он. – После, закончив с реставрацией, ты предложил нарушить красоту и приняться за восстановление её вновь, но дзен-прожект этот никто не поддержал. – Увы. – Ты занялся ремонтом квартир, но однажды у тебя открылось желание выстраивать воздушные интерьеры… почему? – а) потому что захотелось, б) потому что «а)». – Заказчики были раздосадованны, ибо ты восторгался «ремонтом», а они его никакими сенсорами, вообще никак его не познавали. – Да, вонючки.
За соседним столиком сидел мужчина, приехавший вместе с Димой Мимом. В течение нашего уточнения он занимался детальным разбором воблы. Наречение ему Исаак Глоттер Поглотитель Рыбьих Голов. Его целиком занимала рыба, он справлялся со стрессом, он понять никак не мог, как очутился в поезде и куда он вообще попал, и как вообще жить, ну и прочее. Позже он откроет тур-бюро «Эскапада», когда разберётся, что его через иллюминатор вытянуло из разгерметизированного салона наскучившего ему «самолёта». И ещё он не освобождён от свойства чеховского «ружья», его имя ещё появится, и он будет «выстреливать» наповал, правда с закрытыми глазами.
Тут от Димы Мима стало смехом разить, как перегаром, беспричинным, бессмысленным, но без признаком умственной недостаточности. Следствие неудавшегося самоубиения. И началась мимикрия. – Представь, что мы человеческие существа, - сказал он. Я совладал с этим. – И у нас обязательство перед выполнением договора. Это общественный договор, подписанный нами по факту рождения. Нам навешали, мы поверили, и мы убедили в этом сенсоры. Мы вышли наружу, ружы не было. Была улица – стало нету. Стала молочная река с кисейными рыбаками. – Видишь притягательное, и тут тебя не остановить. Загорается лампочка, что вот именно этого тебе не хватает для полного. Вот оно приходит, ты рад, и вот оно уходит. И мир становится «фу». К «фу» порой приставляется «кунг», когда ты упражняешься в неприязни, и вот ты вновь счастлив, ты чувствуешь себя значительным, ты оцинкованный циник, а всё кругом какое-то коррозийное; а хочется нейтрала, обоюдного алюминия. Была благодать – стало нету. Стала свалка. Видимо, Дима Мим возомнил себя кинопроектором. – Мир вообще спекулятивен своими картинками. Его нажива в твоих суждениях, ты делаешь вклад, но это оборачивается одолжением. И вот ты хреновый кредитор, потому что должник помер, а родственников у него нет. Ты беден, тебе все должны, жаждешь пополнения счёта, – полный ахуй. Была свалка – стало нету. Стал остров, и вот я гонюсь за островитянкой, делая 27-28 км/ч, декламируя лирику. Догнал, и вот стою и страдаю, молча сглатывая слёзы от её отказа. Была островитянка – стало нету. Стал доберман пинчер, и вот я сматываюсь, делая 27-28 км/ч, но тут и лирика не воспоможет. Потом он проецирует ещё много разных картинок, а я, доверчивый, исторгаю спектр реакций. Прямо кино. Умора. И я вконец уморился. А он всё хохочет, слышу, своим беспричинным и бессмысленным смехом без признаков сострадания. – Кстати о сострадании, - говорит он, когда мы оказываемся в пустыне, - Ощущается такой дефицит сострадания, что впору мечтать об электроовцах или устраивать состязание сострадания. – Воды, - просил я, - Воды, - заклинал - Воды, - молил, в конец измождённый, - Воды, воды, воды, - и так далее. – Ну представь – вот ведро, - Он уже явил своё тело передо мной, демонстрируя, как он поднимает полное ведёрко водички, такой ощутимой для него, а после пьёт, упырь, и кадык лифтом доказывает поглощение влаги. – Мне охота настоящей воды, - воплю я, - Надоело вымышленное. – Один херен. – Да ну ли? И тут я не выдержал, тут я его поколотил. Вообще-то он умышленно явил себя, чтобы я его поколотил, а не себя. Тут я, конечно, не вышел, как золото.
Была жажда – стало нету. Стали степь, тропинка. Слева село, справа море, прямо – орнитологический заповедник. Было уже ближе к вечеру. Мы представили, что весь день шли вдоль моря, проходили мимо санаториев с заполненными отдыхающими пляжами. Отдыхающие отдыхали. Уставшие люди имеют склонность отдыхать. Это естественно. Мы пробирались, где поменьше концентрация отдыха. Люди играли в игры, кушали вымытые персики, пыльные арбузы, пили охлаждённое в море вино, продававшееся у машин с местными номерами в пэт-бутылках из-под газировок. Мы как-то купили разок в таре из-под тосола, мы представили, что у нас плохое зрение, потом мы представили, что нам было хана, потом прекратилось. Прохлада настала. Ветер проветривал биосферу. Можно было и поесть. У нас не было ложки, мы забыли её в чьей-то тарелке. Я зашёл в столовую последнего на пути санатория и попросил ложку у поварёшки. И вот у нас появилась ложка. Считается, что я спёр эту ложку, но это враньё, свирепое враньё. И отправились подальше, поднимаясь вверх, отмечая одышку. Мы подошли к обрыву, внизу шелестели страницы моря. До низа было метров пятнадцать. Кусок, площадью в метр квадратный, был отделён от обрыва, но не отваливался, прилип, задержался. Дима Мим сделал шаг и стал на этот кусок. И вот они направились в тартарары. Дима Мим летел и думал: «Вот я лечу, вот я кричу, если упаду, будет больно, но главное присутствие при ситуации, а не в ней, и первым делом надо крикнуть, что всё в порядке, Паш, ебошь за ужином, а то пока я выберусь, магазин могут закрыть, тут же село, пусть оно и богатое село, но можно ли знать наверняка, и вот ещё что интересно, Паш, мы с тобою одной ногой в завтра, но возможно ли вообще завтракать, когда я не знаю, как... ох, блядь», - тут он приземлился в «солому», которую «сам» «вчера» «постелил». Я тем временем побрёл за ужином в сельмаг, чтобы взять чего на живот. Это было очень просто, потому что плохо разбираюсь в еде, но за ужином Дима Мим, который разбирается, сказал, что достаточно нормальный ужин. Вот какой он был: пара консерваций с бычками в томатном соусе, белый хлеб и коньяк «Траляляк». И потом у нас была ложка, которую я не вернул на следующий день, поэтому считается, что я её стибрил. Дима Мим поджидал меня у забора орнитологического заповедника. Он присмотрел место для ночлега, что-то вроде полуострова в пропасти. Держа равновесие, мы пробрались по перешейку на территорию ночлега. – Кажется, я выбил мизинец, - сказал Дима Мим. – Мы же бессмертны, - говорю, - париться ли по случаю временной плоти? И тут он выбил мне челюсть. Я взял свои слова обратно, не пережёвывая. Они мне очень пригодились самому. Полулёжа мы макали хлеб в консервы. Я использовал мякоть, он – корочку. Рыбу мы извлекали ложкой, которую я потом продарил, хотя и спёр её конечно. Приналегли на коньяк. Дивные птицы приземлились у нас в гостях. – Не хлебом единым, но и деликатесы едим, - сказали птицы. – Кушайте, - предложили мы свою печень. – С превеликим аппетитом, - ответили те. Буколика. Беспечная неспешность. Время стало приятно на ощупь, мир налился соком бессловесного смысла. Дима Мим разразился смехом своим, но уже с признаками причинны. Он вспомнил акцию протеста в Минске 25 марта 2006 года. И так задорно подрыгал в воздухе ножками, согнутыми в коленях, упершись копчиком в самое край земли.
Тут следует «ба-бах» из «ружья». Случай был с Исааком Глоттером Поглотителем Рыбьих Голов. Когда мы с Чршн и Мркв снимались в Болливуде, зарабатывая бледными лицами на плошку «гашика», он был нашим соседом, мы часто встречались в коридоре гостиницы, его часто под утро заносили в номер невысокие пузатенькие индусы, а он же хохотал, почёсывал пузико и нажимал на пупок указательным пальцем, озвучивая: «Гьхи-ха-хо! Поехали домой! Спать хочу!» В канун нашего отъезда он порубил унитаз топором в своём номере. Явились после индусы, он им говорит, что заплатит две цены, а они спрашивают: «Но зачем, позвольте узнать, зачем вы это натворили?» То есть причину желали понять. Он сказал, что это была мечта детства. Он сказал правду. Мы знакомы с сандаликов, вместе не закончили детский сад, вытурили нас. Я им тогда гордился. Я-то свои мечты порубил топором. Настроение у меня покалечилось, и дочь долго успокаивала меня, пока мы ехали в аэропорт. В самолёте меня рьяно рвало. Даже про аэрон забыл, так настроение покалечилось.
25 марта 2006 г. произошла акция протеста в Минске в связи с туманными выборами в президенты, ввиду климатических особенностей республики. Ночью в канун марша мне случилось варить какао у конгениальных знакомых Ольги Чибаб и Михаила Кинчи, такое густое какао, что неимоверно, и в нём ещё плавало мороженое, как мясо в борще. Это был первый, но как бы второй этаж – дом стоял на киле, киль погружался не в воду, но в лёд, и снег был до горизонта, несмотря на то, что задержался он в гостях у марта. И вот мы ожидали спорого потепления, глядя в обширное окно. Оробев, снег принялся таять у нас на глазах, жидкость взволновалась, и волны в пять баллов бились о наш сомнительный фундамент, пеной и брызгами нарушая прозрачность окна. Дима Мим включил «дворники» и, дабы избежать айсберга, крутанул штурвал в любую сторону. После у берегов Минска мы стали на якорь и разошлись по койкам для сна. Утром же – не спалось, не потягивалось. Дима Мим распустился цветком из спальника и приподнялся. Я совершил то же. Мы удивлённо смотрели друг на друга, хлопая ушами – и поняли наконец, что это не чудится нам, и воистину церковный звон трезвонит за окном. «Посетим-ка церковь», - сказал я. Дима Мим сказал: «И не только». На шлюпке мы добрались до берега, и заглянули перво-наперво в храм. Дима Мим удержал меня от исповеди, я удержал его от песнопения. На выходе нам понравилось приобрести свечи и прихватить бланки «За здравие» и «За упокой» для заполнения их дорогими для нас именами. В универсаме «Рублёвский» было найдено нечто иконическое, несколько профанирующего действия. У меня намечались зачёт с лекциями в этот день, но по щучьему велению их перенесли на вторую смену, на после полудня, на 13:15; а была суббота. Это мы позже узнали, что на 14:00 марш протеста был запланирован. Мы вернулись в свою каюту, в другой же – Михаил Кинчи с Ольгой Чибаб ещё нежились от качки. Или создавали её. Дима Мим зажёг церковные свечи, я принялся заполнять бланк «За здравие» дорогими для нас именами: Айя, Бахыт, Валида, Гавриш, Десислава, Еран, Жужуна, Зайнутдин, Ильхама, Йордакий, Калиопа, Лешек, Муся, Назарий, Онно, Пафнутий, Рамиля, Сауд, Тахмина, Удочукву, Февронья, Хикмет, Цыля, Чи, Шамьяна, Эгон, Юлиса, Януарий. К этому времени Дима Мим уже заполнял бланк «За упокой» также дорогими для нас именами: Яха, Юзий, Этери, Шалала, Чародиана, Цаггуи, Хибла, Фуад, Узленура, Тауфик, Софа, Реф, Пульхерия, Овик, Нехама, Мин, Лани, Коби, Йэне, Иштван, Забелина, Жаргал, Евлалия, Джалал, Гергана, Вагит, Ботагоз, Аббас. Затем мы откупорили зубами ром «Бурелом» и принялись благоговейно губить его из ствола, почитывая псалмы. Опять же дивные птицы, буколика, беспечная неспешность, время, приятное на ощупь, и мир, наливающийся соком бессловесного смысла. Тут появились хозяева шхуны, Ольга Чибаб и Михаил Кинчи, а у нас же через открытое окошко вновь полез церковный звон. Они, признаться, тоже захлопали ушами. Мы сказали: «С праздником святым». Они спросили: «Каким?» «Есть ли разница, оглашенные», - ответили мы. Свечи закончились и заменились свежими, пошла вторая кегля рому. Ольга Чибаб изготовила пирог (с творогом и сыром), Михаил Кинчи изварил кастрюлю кофе, Дима Мим предъявил мартышку с крыльями и клювом попугая, я же продолжал читать псалмы, но уже с кухонного стола, и волосы мои покрывались сединами от побелки потолка. Много после: – Допивайте, сударь. – С вашего позволения, я против. – Кто летит в Амдырдам? – Паш летит, у него поезд на 13:15. – Это не поезд, это зачёт. – А вот мне, с позволения, в ОВИР, я Кинчи, гражданин России, мне паспорт надобно забрать. Сквозняк выносит нас в окно, мы плюхаемся в воду и вплавь добираемся до станции метро «Портовая». Нам отказывают в пропуске на платформу по причине того, что мы промокши до нитки и чихаем на всё от хладу озябшие. Но Ольга Чибаб, объяснив наше положение потерпевших кораблекрушение, оправдывает положение. Нам дозволяют пройти к поездам и вручают термос с глинтвейном, плюс шерстяные одеяла, в которые мы облачаемся наподобие пончо. В поезде объявляют, что станция, на которой мне переходить, закрыта, поезд там не останавливается (на площади Октябрьской, что над станцией вот-вот произойдёт протест), мне несколько досадно, ведь у меня билет на зачёт в Амдырдам, и я вроде как опаздываю. Оставив пиратов, я выхожу на следующей и качусь трамваем. Звонит Надьйа де Кед, просит воды, а то умрёт. Набираю полное ведро в колодце, появляюсь в университете, зачёт уверенно движется. Надьйа де Кед угощает меня бутербродом, пьёт воду. Зачётку забыл, конспект протерян, ем бутерброд, обсуждаю с Надьйэй де Кед натурализм и утопизм, хотя зачёт по правам человека. «Де Кед, Кунзы … - слышим голос преподавателя - …автоматом». У нас ещё две пары, но до начала их ещё час. Идём ещё в деканат. Декану говорим, что есть у нас желание домой. Он предлагает матэ с лесными травами, мы соглашаемся, и в откровенной беседе он спрашивает: «Только честно – на марш протеста?» Тут до нас кое-что доходит. Надьйа де Кед кашляет, подавившись смехом. Нет, говорит, это, конечно, потешно, но зачем быть в скобках, когда счастлив за. – Власти порой ведут себя, как органы пищеварения, - говорит декан и просит написать заявление, одно на каждого: прошу освободить меня от занятий с 14:00 по причине… …по причине пищевого отравления, пишем мы, он подписывает, желает здоровья, благополучия, и продолжает играть на деревянном варгане, щадящем зубы, когда мы покидаем его беззаботное одиночество. Освободившись, звоним ИМ, ОНИ в ОВИРЕ. Мы встречаемся. Идём по проспекту Независимости От Скорины, здания качаются, как деревья, и на проспекте не то чтобы людно. В «Продуктах» нас соблазняет продукт в ведёрках – это рёбрышки, и появляется намерение исполнить их в сопровождении грубо нарезанного картофеля, готового принять лишний жир, на противне в печи. Для этого джаза можно сымпровизировать в глубинку, но туда можно добраться с вокзала детской железной дороги, что у Ботанического сада, но поезда там начинают ходить синхронно с каруселями, то есть с Первомая. Мы приближаемся к площади Победы, где встречаем знакомых моряков и торговцев рабами у бара «Алкогалера». Они возбуждены и распевают: «ТИШЕ ВОДЫыыы! НИЖЕ ТРАВЫыыы!..» И вот наша попугаева мартышка подпевает, а мы подыгрываем на бас-саксофонах. И вот нас прихватывает патруль, и вот всех нас провожают в отделение. В отделении мы отрицаем всё, даже высший разум. У нас коллекционируют документы, Михаил Кинчи ёрничает и потешается, он из Оленегорска, там сплошь горы да олени, в общем, дикий человек и тот ещё хёвдинг, готовый обнажить меч, но скорее дубину. Нас приглашают присесть для беседы, но, оглядевшись, мы не находим даже электрического стула и продолжаем стоять, переминаясь с ноги на ногу на раскалённых углях. После справляются, к какому политическому эгрегору мы подключены, Ольга Чибаб рассказывает про церковь, про ОВИР, про рёбрышки, про детскую железную дорогу, с вокзала которой мы желали уехать в глубинку, чего не произошло в связи с мартом. – А пончо?.. – спрашивают, - …и фрикомартышка? Ну что тут скажешь. И мы набираем глинтвейна во рты. Наших знакомых пытают языком жестов, ригористичной риторикой рук, желая знать, что они подразумевали под лозунгом «Тише воды, ниже травы». – Понятия неизвестно, - отвечают те. – А смысл? – спрашивают. – Мы освободили себя от смысла. И тут всех нас дивным макаром освобождают восвояси. Произошёл вынос тел за скобки политологики. На суши что-то не то, решаем мы, берём не «мотор», но вёсла в руки и добираемся с бывшими сокамерниками до нашей шхуны, где исполняем рёбрышки в сопровождении картохи. По тв идёт трансляция, где, отслужив молитву на белорусском языке в церкви Марии Магдалены, сторонники правды (в количестве 60-70 человек) идут с красными гвоздиками и иконами в направлении Октябрьской площади, где идёт солидарный протест. Испачканные в средневековом жиру, мы пьём средневековое пиво, играем с собаками, вытирая руки об их шерсть, и, включив караоке, горланим что есть киловатт:
Слаўся, зямлі нашай светлае імя, Дын-дырьян, дырьян дыр-дын, Слаўся, народаў братэрскі саюз, Дын-дырьян, дырьян дыр-дын, Наша любімая маці Радзіма, Дын-дырьян, дырьян дыр-дын, Вечна жыві і квітней, Беларусь, Дын-дырьян, дырьян дыр-дын!
Ночью леска якоря лопнула, нас отнесло невесть куда, где мы и сели на мель. У шхуны отрос фундамент, добавилось несколько этажей, заселённых сухопутными, да так, что суши вёсла. Утром слышен звон, но не тот, и не там. Протестующие на площади убедительно страдали за волю ещё четыре ночи и три дня, они держали оборону. Но у нас серьёзная проблема: нам не нравится страдать. Как-то нет. Видимо, никакие мы не христиане, да и «крест» – не балласт ли? Во дни протеста Надьйа де Кед подносила протестующим еду. Это были супы мунг-дал, урад-дал, чанна-дал, тур-дал со слоёным жаренным хлебом парата. На второе было сабджи. На десерт морковная халва. Она принимала еду у кришнаитов и грузоперевозила её, чтобы подкрепить политичных. Против еды они не протестовали. После официальные сми доказывали, что это МОСК финансировало «снежкавую рэвалюцыю» и оппозицию вообще, доверяя поверью, будто сми определяют сзн; но сознание Кришны беспредельно, сми в пределах трёх букв, а желудок нормальный мужик. Надьйа де Кед делала это в связи с получением водительских прав. Тренировалась в вождении по городским улицам. Даруй ей Предвечный небьющуюся машину, а то у неё не лады с ПДД.
Обсудив сиськи Надьйы де Кед, мы уснули благополучно на территории полуострова в пропасти, которую предъявил Дима Мим. Территория была покрыта высохшей жёлтой травушкой. Она была колюча, эта травушка. Среди ночи начался ветер, продолжающийся сквозь наши спальники. Потом начался дождь, столь же продолжающийся. Мы разбудили себя и лениво отправились в какой-то сквоторечник, но там было занято клошар-пингвинами-в-шарфах. Пришлось идти обратно к пропасти, там был грот. Забрались мы в грот, сели на «пенку», разожгли не костёр, но сигареты. Дождь продолжался. Он очень даже продолжался. Он имел такую волю. Мы вынужденно глядели на море. Что ещё оставалось делать. Потом Дима Мим заснул и принялся храпеть. А храпел он следующее:
Море шелестит страницами нашей самой любимой книги.
Я тоже уснул, представил, что я козявка в космосе, и особо не дрыгал лапками по этому поводу. Это мне кое-что напомнило. Оказывается, Исаак Глоттер Поглотитель Рыбьих Голов не видел снов. Вообще никаких. До поры это его не волновало. Потом он как-то взволновался и привидел, как он едет в молниеносном поезде случайным сообщением. Случай втянул его в сообщение «Минск-Гродно», и вот он прибыл на Бульонный вокзал, где и открыл тур-бюро «Эскапада» и составил первую рекламную брошюру, создав 4 сна с приставками из ПСС Андрея Семеро, того самого детского писателя для взрослых, обнаруженного им в вокзальной библиотеке.
Если хотите узнать названия снов Исаака Глоттера Поглотителя Рыбьих Голов, а также цитаты из ПСС Андрея Семеро, прочтите следующую главу, которую можно вынести за скобки текущей.
Глава 3
4 СНА, ВЫНОСЯЩИЕ ТЕЛО ЗА СКОБКИ ИСААКА ГЛОТТЕРА ПОГЛОТИТЕЛЯ РЫБЬИХ ГОЛОВ
№ 1 СИЖУ НА ПЛОСКОСТИ
Где сел – там и индия.
Андрей Семеро, «Кнопка копчика»
Сижу на плоскости. Есть здания. Автомобили. Деревья. Люди есть. Они очерчены. Истекают тенями. Солнце под углом 30-35?. Окна, отражающие небо, принимаются бродить растворяющими дрожжами, – и дома рассасываются степенно, но неуклонно. Люди рассаживаются за руль, будь это их руль иль нет, но истребляют присутствие двух- и более колёсных в направлениях, ускользающих от GPS. Некая дама, не от притяжения сего, утаскивает велосипед под собою и над землёй; и, кажись, это мой. Деревьям стукает в крону тоска по семени, – что не временит сбыться. Сижу на плоскости. Единственная тень – от солнца. Оно, стало быть, закатывается, и происходит светлее.
№ 2 ПУСТЫННАЯ ПАСТОРАЛЬ
Вы не подскажите, как пройти в Царствие Небесное?
Андрей Семеро, «Парочка па – и вы там»
Лежу в гамаке. Гамак висит в пустыне. Над пустыней ночное небо. Зябко. Тихо. Невдалеке показывается караван. Шерсть бактрианов отражает лунный свет, и они кажутся пурпурными. Луна именно такова нынче. Песок кажется синим, потому как отполированные сухим ветром песчинки отражают то, что над ними. Над ними всегда одно и то же, и никуда не девается. Я зову путников к костру, и у меня разгорается огонь. Они приближаются и чинно здороваются со мной. Я предлагаю заварить им чай из душицы. Они согласны и выражают признательность за хлопоты. Вы, верно, устали, говорю я, смею предложить вам ночлег, у меня есть 12 раскладушек. Нас 13 человек, говорит старший. Значит у меня их 13, говорю я. Я расставляю 13 раскладушек по пустыне, но желания укладываться ни у кого нет, поэтому мы рассаживаемся на ковры у огня, и тут я замечаю субъект женственности. Под дудку одного из странников она начинает танцевать – и дивным восторгом озаряются наши морщинистые лица. Я извлекаю из рукава власяницы губную гармошку и стараюсь подыграть музыканту. Устраиваем джем. Девушка исполняет несколько па из верхнего брейка, особенно волнительны движения из электрик буги. Мы потрясены, благодарными вампирами всасываем текущее, нам не до сна, и мы спасены.
№ 3 ДЕДЕКТИВНАЯ ВИШНЯ
Брезжить – не брюзжать.
Андрей Семеро, «Люминесцентная эссенция цветков сакуры»
– Ты ангел, детка, - говорю я, взяв её за талию, - Ты сняла прекрасное помещение для дел и треволнений. Я грубо отталкиваю детку, освободив свою руку от её талии (ну, или её от своей), извлёкаю пачку табаку из кармана плаща, бросаю на стол и скручиваю сигарету. Отменная выходит сигарета. Бумага с тонкими синими полосами, на концах чучка торчат ржавые табачные стружки. Скручиваю ещё одну. Достаточно хороша, но я скручиваю неуклюжую третью, и вот её-то и прикуриваю. Первые две я раскручиваю и высыпаю виргинский обратно в пачку с геральдическими чебурашками. Дым оказывается крепким. Как и весь современный мир со времён часов. На него можно встать ногами, дабы дотянуться до потолка, дабы вкрутить лампочку. Детка забирается на него и вкручивает. Становится электрически светло. Я замечаю, что мы здесь не одни. Замечаю, что нет стола и курю не сигарету. Замечаю, что это не детка, и талии не обнаруживается. – Кто вы? – спрашиваю я; сажусь, и долго сижу так на ветке вишни в собственном цвету.
№ 4 ГЛАЗА И УШИ
Глубина, бывает, приводит к илу.
Андрей Семеро, «Апология поверхности»
Видно, как на сцене крохотного ресторана дебелая матрона распевает с суккубами песню – полную прекрасной мрачности. Потом они пляшут со смертью; та, мучаясь одышкой, падает на трёхногий табурет и до конца номера хлопает в ладоши исполнителям; те приглашают её потанцевать ещё, но смерть отнекивается и просит позволения просто посидеть – она много курит, у неё чихает селезёнка, да и бальные тапочки она с собою не прихватила. Женщина за столиком подзывает официанта и просит его составить компанию для прогулки на улице: там свежо, там иллюминация, там море. Они выходят наружу, приобретают вино и просят виноторговца открыть резервуар; тот отпиливает горлышко ножовкой по стеклу, разливает содержимое по разовым серебряным кубкам и желает много здравствовать. Они неспешно перемещаются по тротуару. Слышен визг четырёх покрышек, женщина оборачивается посмотреть – и серьга на её левом ухе долго покачивается, не касаясь волос, скулы и шеи, маяча у маленькой родинки. Звук удара. Через лобовое стекло вылетают водитель и пассажир, они кубарем катятся по правому ряду, не превышая скорость. Затем переходят в вертикаль и вальсирует на проезжей части. Кто из них водитель уже не разобрать, но один из них достоверно белокожая донна. Музыка, доносящаяся сквозь разбитое лобовое стекло, уносит их на левую сторону дороги, где они сталкиваются с морской пеной от морских волн из моря, в котором исчезает асфальт с разметкой. На небе луна как луна, на поверхности воды пунктирная дорожка, ведущая к буйку. Буёк сверкает, будто инкрустирован, и полощется, будто лотос. Кавалер предлагает наперегонки до буйка, и они пускаются в забаву самозабвенным бегом по лунной дорожке. Прекрасная донна достигает цели первой, но не ликует, а бросается спасать кавалера. Тот на полпути вспомнил, что не умеет плавать, и, отвлёкшись на это, сквозь свет на воде рухнул в пучину, принявшись делать ртом большие захваты воздуха, руками искать какие-то поручни или перила, или соломинку. Но вот он спасён праздношатающимися шатунами и повесами навеселе, они буксируют его к тротуару и оставляют на заботу той самой донне. Праздношатающиеся шатуны и повесы навеселе подходят к памятнику поэту и предлагают тому закурить. Памятник опускает величественные ягодицы на пьедестал, закатывает штанины и с минуту болтает ногами, пока быстро курит. После под хиханьки-хаханьки он рассказывает жуткий случай из жизни, перемежая его рефреном «фу ты ну ты», демонстрирует фокус-покус, и, уболтав с ранними пташками бутыль «Морген», на заре он читает из свежего:
утро настало кончилась ночь солнце поднялось и месяц не зашёл
Если хотите узнать о том, как одевался контрабандист Рыбалка-Птах, и каким образом Андрей Семеро достиг начала начал, прочтите следующую главу.
Глава 4
СЕМЕРО УШЁЛ БЕЗ ОСТАТКА
Андрей Семеро (1967 – !), детский писатель для взрослых. В январе 2007г. вышел купить будильник, и не проснулся.
Монетой времени – это была решка ночи. Но амальгама снега и фосфор луны постарались на интерфейс дня. И это чуть позже. Мороз, но пасмурно, был туман, затем – пурга. Небо не отодрать от земли. Машина, как лодка держалась курса. Курс заменила тёмная с сединой кривая дороги. Ехали так долго, что казалось, эта дорога никуда не ведёт или, вернее, она ведёт вечно. Печка работала на два тела, одно из – принадлежало водителю старику, борода которого успешно заменяла ему шарф. Тело другого (детского писателя) помимо артефактного шарфа, имело цель перебраться через границу. Цель эта имела родственника с фамилией Мотивация. Родственником была запрещенная книга для детей, где говорится о том, как оно есть всё на самом деле. То был детский писатель запрещённых книг.
Едва они проникли за шторы приграничного городка, как в глазах нарисовалось лицо того самого зимнего «дня», бредово описанного выше. Старик остановил механизм недалеко от половинчатого указателя «Озё...». Видимо, место отличалось озёрами. Детский писатель вышел. Старик вытер бородой слёзы и, свернув с дороги, через поле он начал прорываться в лес. У него работала только третья скорость. Детскому писателю показалось, что старик полный псих. Также он заметил, что у того в машине остался 1-ин из 7-ми от детского писателя. На 1/7-ую ему стало холоднее. Старик скакал через поле, держась за руль, и думал крепким табаком: «Если этот хрен вышел, то какого хрена такой же хрен сидит на заднем хреновом сиденье? Хрен знает что». Чтобы избавится от 1/7-ой детского писателя, он оторвал зеркало заднего вида. 70-летний бородач уже 7-ой год искал свою внучку, тревожа двигателем лес, где она потерялась навсегда. Из выхлопной трубы рвался градом мат.
До границы оставалось сорок 9-ть километров. Если дойти до черты городка, то на 7-мь меньше. Это совершенно ненужная информация. Дорога была бедна на транспорт. Городок уверенно приглашал зависнуть в его карманах. Нос внимал аромату бани, отдающему копчёной рыбкой (он был кристально уловим в морозном пространстве). Детскому писателю откровенно желалось и бани, и водоплавающей. Полагая, что это как-то поможет нейтрализации, губы его ухватили сигарету с фильтром, цвета оранжевой берёзы. Дым согрел кровь, и приглушил обоняние. 6/7 двинулось по дороге, вдоль которой торчали дома, выкрашенные снегом. Виднелся и магазин. Детский писатель был с намёком на пьянство. Утро начиналось для него с восходом светлого пива.
Под занавес пятницы (а это была пятница) в Озё ходят в магазин красивые дети. Лет 8-ми, лет 10-ти, реже – 12-ти. Покупают они спиртное, покупают они табак. Куртки у них большие – на вырост. Сапожки высокие и стучат о пол замёрзшими каблуками. И лицо и голос их в тяжком раздумье – в смысле: «Что бы на сдачу?..» Сдача, это 1/2-ая причины их похода. Чаще на причину – жевательная резинка, – дольше вкус. Детский писатель стоял у двери и сторонился детей. Сторонился, и осматривал содержимое магазина. Содержимое таково: игрушки, алкоголь, венок траурный и венок лавровый, обои, полотна импрессионистов, тазы, доспехи Бога, телевизор, табак, посуда, чаша Грааля, сладости, гроб, хлеб, алюминиевый Будда, лыжи, удочка, блюдо Риддериха, 7-мь книг (среди которых не было запрещённой книги детского писателя). Когда дети покинули магазин, от писателя осталось 5/7-ых. Один из 6/7-ых, зацепившись за глаза девочки, так и остался в её оптических озерцах. Детский писатель похолодел на 0,14285714.
– Добрый день, - сказал детский писатель. – Может, и день, - ответила женщина за прилавком, - Вы приезжий? – Надеюсь, проезжий, как поживаете? – Не знаю, задайте конкретный вопрос. – Что бы вы хотели, скажем, сейчас? – Домой, - Женщина за прилавком расстегнула молнию юбки. – А что дома? – Ужин и телевизор. – А если бы их не было – что? – Новый телевизор и вкусный ужин. – Будьте добры, бутылку адаптогеномодулятора «Три восьмёрки»*. – У вас нет денег. Тот, что уехал со стариком, борода которого заменяет ему шарф, захватил с собою деньги на топливо. У женщины за прилавком грифельная линия бровей уходила за ухо и, отталкиваясь от затылка, течением стремилась к ягодицам. Острота носа пронзала безошибочно насмерть, если вы подходили необдуманно близко. Эта женщина была голодна на нижние уста, поедала мужчин, как муравьед бутерброды с муравьиной икрой. Один из семи от детского писателя пропал в ней полностью. В межножье он провалился до пят. Даже вместе с пятами. Он пропал, его не стало, всё. С новым ознобом 4/7-ых детского писателя направилось в сторону гостиницы, отпивая из горлышка адаптоген. Женщина за прилавком не могла иметь детей. Но возможность она никогда не упускала.
Детскому писателю было холодно. Вне его также было очень холодно. Настолько, что сигаретный дым замерзал прямо в воздухе, и приходилось постоянно уворачивать голову, чтобы не ушибить лица. Настолько, что носу было больно дышать, а губы примерзали к зубам. Жизнь двуногих проявлялась в краснолицых велосипедистах, пьянобредущих, детях (отправленных в магазин) и рыбаках. О последних так: - дизель-рыбаки, те, что ютятся на станции, дожидаясь последнего дизеля, или дожидаясь утра, если на этот дизель они опоздали; - авто-рыбаки в это время стоят у микроавтобусов, а микроавтобусы стоят у магазинов. Эти рыбаки весело закусывают, запивая, вернее очень наоборот. Улов их превосходен. Превосходит улов дизель-рыбаков, потому как щедрый %-ент приобретён именно у них, дизель-рыбаков. Детского писателя угостили живой рыбой. У детского писателя проявилась ихтионная походка, далёкая от ровнохождения.
Детский писатель был ровно настолько отстранён адаптогеном, насколько смог потерять самое дорогое – запрещённую книгу, где говорится о том, как оно есть всё на самом деле. Эту книгу подобрал молодой человек в шубе из плюшевых медвежат. И вот уже 7-мь минут, как он на велосипеде пытался догнать, и вернуть книгу автору. Но был он нерасторопен, и часто сбивался с дороги в кювет. Должно заметить, было в нём что-то от детского писателя. «Что-то» содержалось в его крови сокрушительным количеством. Молодой человек в шубе из плюшевых медвежат жил у самой дороги. Окна его крепости выходили на трафик. Глядя в окно, он наблюдал, как пассажирам куда-то надо (и они едут), а ему – нет. Вернее, ему это даже больше надо, чем им. Приятели в резиновых пальто без удержу приглашали его на усугубление. Они пили белую, но пили по-чёрному. Он говорил: «да о чём с ними пить?», но шёл, и участвовал в чёрно-белой рутине, а, уходя, вопрошал: «о чём с ними пил?» – Баа, Земля приветствует притяжением. В результате ещё одного кювета, молодой человек в шубе из плюшевых медвежат потерял из виду детского писателя, лишившегося ещё 1/7-ой, которая осталась вместе с запрещённой книгой, где говорится о том, как оно есть всё на самом деле. 3/7 детского писателя, похолодев, вошло в гостиницу. Теперь у молодого человека в шубе из ПМ было две книги. Вторая принадлежала ему самому, он являлся поэтом-орнитологом. Его книга выражалась о том, что всё летит к чертям, как чёрная ворона.
В холле гостиницы красовались фотообои, были они в деревянной раме. Изображение являло место, куда стремился детский писатель (как он думал). Место тлело от заката. От фотоживописи детский писатель испытал оптический оргазм. За сорок лет существования гостиницы в ней - по записям - останавливалась 7-ёрка человек: 1. Паша Чичиков, херсонский помещик, 01.01.1967г. (подпись). 2. Селифан и Петрушка, кучер, лакей, 01.01.1967г. (крестик, плюсик). 3. «Секта гедонистов им. Велпы Кунзы», в кол-ве 2-ух чел., 18.01.1983г. (подпись, подпись). 4. Пашулька Зыкун, новорожденный, 18.10.1983г. (каляка-маляка). 5. Старик, борода которого заменяет ему шарф, 25.08.2000г. (подпись размыта). Но это было когда-то. Детский писатель застал вот что. На первом этаже гостиницы размещались три цеха, активных круглосуточно: по изготовлению благовоний, наркотиков и детского питания. На втором этаже имелись номера, где совершали сделки по поводу первого этажа. Ковровые покрытия не свидетельствовали о кровавых пролитиях. Жилым оставался лишь один номер. Он был всегда открыт, поскольку ресепшна как такового не существовало вообще. Ясноглазая производительница детского питания помнит ещё то время, когда в этом номере инкогнито медитировал Оле Нидал на благо всем контрабандистам Дхармы. Детский писатель послушал бы ещё. Но детский писатель устал. И детский писатель прошёл в номер. В номере отсутствовало: кровать, кресло, стулья, стол, женщина. В номере присутствовало: две нетронутых стены и две стены, потревоженные окном и дверью, пол, потолок, чёрно-белое зеркало. В зеркале находилось то, чего не доставало в номере. И глаз детского писателя скоро адаптировался к ч/б палитре содержимого зеркала. Он уснул, обогревшись женщиной, которую невозможно удержать при себе.
Спустя три часа в номер проник тип, одетый, как полный идиот. Этот тип знал всё о детском писателе запрещённых книг. Тип извлёк банку чрезвычайно светлого пива, и собирался постучать ею в чёрно-белое зеркало. Но его остановило собственное отражение. – Определённо, одеваюсь, как придурок, - решил контрабандист Рыбалка-Птах, одевающийся, как полный идиот. И постучал он в зеркало, и вошёл. Рядом с детским писателем не было женщины. Женщина отразилась у кого-то ещё. Детский писатель сел на кровати. Принял пиво, возблагодарил и предложил контрабандисту Рыбалке-Птаху, одевающемуся, как полный идиот. Детский писатель знал, кто перед ним. Детский писатель решил, что этот контрабандист одевается, как чудак. Он ни за что бы не доверил запрещённую книгу контрабандисту, одевающемуся, как чудак. Контрабандист Рабалка-Птах, одевающийся, как полный идиот, почувствовал, что детский писатель ни за что бы не доверил запрещённую книгу контрабандисту, одевающемуся, как придурок. – Но книги нет. – Верно…
– …есть брошюра, - Контрабандист Рыбалка-Птах предложил детскому писателю брошюру Фофри Тувана Ринпоче** «Начало начал» – для перевода на местный язык.
– Контрабанда возможна только оттуда – сечёшь, детский писатель? Полагаю, нас запросто залажали бы, коль явились мы на Северный полюс с контрабандным снегом? – Эх, залажали бы. – Залажали бы. – Во сколько мне это обойдётся? – спросил детский писатель. – 3/7-ых. Да, 3/7-ых. Восприимчивый детский писатель запрещённых книг, который сторонился детей, и сострадание которого опустошило его до прописки в чёрно-белом зеркале, занялся переводом брошюры на местный язык, истратив на это 3/7-ых собственного отражения. Переводя с конца, он достиг начала начал. Описав пережитый им опыт перевода, в окружении 7-ми ста своих читателей, в своём теле он ушёл, ясен красен.
Если хотите узнать, чем зарабатывает на жизнь Никон Канонович Поляроид и чем зарабатывает на бессмертие Марк Даблдарк, прочтите следующую главу.
Глава 5
ВОЗДУХ
Что тако?е декаде?нтство? Декаде?нтство – это лежа?ть на пля?же у Вели?кого Бли?нского боло?та и смотре?ть телеви?зор. В смо?кингах.
Что тако?е сча?стье? Сча?стье – это сиде?ть у Вели?кого Бли?нского мо?ря и стро?ить гидроста?нции.
Alexander Lipson, «A Russian Course»
Жемчужная каша из перловых хлопьев прекрасно ложилась в желудок, цветная гравировка, кулинарное укиё-э. Совсем не было желания идти на пленер, где от вибрации голоса директрисы на стенки желудка ложатся мазки художников-панкреатистов. Это не значит, что я не люблю писать кистью и всячески избегаю красок. Просто аллергия на субординацию, ведь я вполне пуританин, а субординация сродни содомии. Она полувекового возраста, в хорошей физической форме, форма бюста выделяется особым формированием, алкогольных напитков не употребляет, никотиновая зависимость обходит её стороной. В меню отдаёт предпочтение сырому мясу. Стиль одежды: униформа как доспехи. Одинока. Общество о ней безупречного мнения, на людях носит нравственный корсет. Хладнокровная стерва, рассудительна, но в голове обнаруживаются копытоногие бесята. В день моего приезда и трудоустройства в Гродно она села за руль и отвезла меня в церковь, где она молится, потом в баню, где она моется. С месяц я ходил грязным и грешным. После искупался в старом Крононе, чем искупил также и духовные изъяны. В тир мы не заглядывали, но от подробной информации о месте его нахождения я не был избавлен. Однажды я видел, как она стреляет по крысам в порту. Баба она не промах, должен отметить. Также я наблюдал, как она бьёт наповал видео-уток в зале игровых автоматов. Совсем не промах баба. Я ел перловку, глядя в экран действительности, и испытывал трезвое и безотрадное томление воздуха. За окном было вдоволь иного воздуха, и в этом воздухе могло развиться всё что угодно, воздух вообще своего рода матка. Известно, что в воздухе возможет родиться город Ушро, где можно навыдуть ежегодный пролетар-карнавал. Помимо старшего двоюродного брата Птршк, элеткроситариста, развившего стайл «Буддо-Юдо» в ваджра-панк, в Ушро у меня есть младший двоюродный брат Употребоза Диззил, приходящийся родным Птршк. Он очень ленив, самый ленивый из всех ныне живущих абибоков. Ему было лень жить на улице, он выстроил дом, выстроил у реки, чтобы не лень было ходить по делам, но плыть лишь. Река в Ушро с двусторонним течением, так что стал на плот, добрался, куда следует, и вернулся обратным попутным вектором. Ему было лень ходить в банк оплачивать счёт за электроэнергию, он сообразил электрогенераторы (два) и установил на каждое из течений. Ему было лень ходить за водой к колонке, он собрал сварочный аппарат, сделал бур и проделал артезианскую скважину во дворике с яблонями сорта «ранет», собрал электронасос, приварил трубы и подал воду в кухню. Около месяца текла мутная водица, после образовался естественный фильтр, и вода подавалась очищенной. Ему было лень ходить в магазин, он развёл хозяйство, сотворил пивоварню и настроил самогоноварение с высоким качеством сырья (кактусы), высокой степенью очистки и пониженной пружиной побочных эффектов.
Только что, не поверите, я сделал глубокий утончённый вдох, втянул в себя рабочий кабинет с громоздкой мебелью и всею библиотекой, рысью на подоконнике и уличным содержимым, портретами маслом родителей в полный рост в купальных костюмах и фотографией снежной бабы со мной (с термосом и в варежках) на фоне загса на Севере, плюс звуки шумящего бора и крики пеликанов над каньоном я также втянул, и что же – всё это выдохнулось двуокисью углерода. Неостановимый процесс окисления. Опять же воздух. Вот ещё кое-что о нём. Медсестра, но скорее моя сестра, чем мед, так отвечала на мой запрос по поводу томления воздуха. Она просто выдыхала воздух проветриться, и запускала свежую дозу пространственного воздуха без примесей, вдыхала и выдыхала, вдыхала и, соответственно, выдыхала. Что не часто встречается. Когда во мне прописался бронхит, пришлось чиниться на дневном стационаре. Приглашали на прогревание, а прогревание было светом, и воздух вибрировал от записей Шри Чинмоя, игравшего Фрэнка Заппу. Так вот сидел, ощущая себя тропическим растением, и дышал светом, а вместо крови циркулировал уже светоносный ветерок, и я хохотал от фотосинтеза, а медсестра, но скорее сестра, чем мед, прибежит, изумится и убежит. В левом лёгком, врач говорил, прослушивается арабское радио, говорил, что передают «Время джаза». Прослушивался прокуренный тенор-саксофон, дул в него Ахмед бен Вебстер. Я купил статоскоп тогда, антибиотики игнорировал, дышал-слушал. Дослушался до пневмонии. Потом мне всю задницу искололи. И это сделала больше мед, чем сестра.
Это я к чему – к воздуху или о родственниках? Впрочем, где ни дыши, везде одни родственники. Как думал, но не сказал Андрей Семеро: «Родина не здесь, но тут одни земляки». Впрочем, это уже дос-пафос. Когда-то я написал пафосную пьесу, было это ещё в университете, её не поставили, но положили в шкап, и она не имела успех. Плюс сказали, что я дряньматург. Да и сейчас, когда я уже дипломирован, я не очень-то. На днях я не справился с заданием написания сценария праздника. Мне сказали, что сценарий праздника больше походит на меню. – Неудивительно, - сказал я, - это же ртвели. – Ощущение, что автор его – Алаверды Абырвалг. Спору нет, баба она не промах, за пулей в карман не полезет.
Сценарий праздника я втюхал на чёрном ресторационном рынке, вместе с правами, а вот та пафосная пьеса, не смотря на то, что лежит в первую очередь сгораемом шкафу литотдела театра им. Горького в Минске, что на чердачном этаже в 5-ом здании по ул. Володарского, она мне прекрасно помнится. Вот она:
К Первому подошёл Второй. Первый увидел Второго, поэтому тот к нему подошёл. Второй заметил Первого – оттого так всё и вышло.
2 - о й : Привет, а где Костя? – Не знаю. 2 - о й : Надо его найти. – Давай поищем. Может, он знает, где Марина. 2 - о й : Может. Куда пойдём? – Думаю, в книжном посмотреть. 2 - о й : Хорошее место, согласен там поискать. – Я составлю тебе компанию послезавтра, - сказал Первый.
Послезавтра в книжном не было Кости.
1 - ы й : Не вижу его здесь. – Я спрашивал у продавцов, спрашивал у покупателей – Костя не заходил. 1 - ы й : Куда пойдём? – Может, он на катке. 1 - ы й : Интересное место, не прочь поискать там. – Значит, так и сделаем. Когда ты вернёшься? 1 - ы й : Через год. Я вернусь из армии через год. – Хорошо. У меня есть пара коньков. Могу дать тебе правый. 1 - ы й : Мне подойдёт левый. – Хорошо. Хорошо, что ты левша, - сказал Второй.
Через год на катке не было Кости.
2 - о й : Извини, что втянул тебя в это. Как ты? – Больно. Лёд – твёрдый. 2 - о й : Доктор сказал: три недели, потом можем искать Костю. – У доктора глаза смотрят мимо. А кто этот Костя? 2 - о й : Это твой приятель. – У меня нет таких приятелей. Катя есть. Оля да Рита. И Марина. Куда пойдём? 2 - о й : Я думаю, к Кате. Как-то созвучней. – Созвучие – это важно, - сказал Первый.
Через три недели они постучали в дверь.
– Кто там? 1 - ы й : А Катя дома? – Здесь Катя не живёт. 2 - о й : А кто здесь живёт? – Завтра будет Марина.
На следующий день в квартире была Марина. Она открыла дверь.
М а р и н а : Привет, Артём. 1 - ы й : Я не Артём, я Андрей. Познакомься, это Глеб. – Я не Глеб, я Костя. А н д р е й : Ты Костя? Я тебя искал. К о с т я : Зачем? А н д р е й : Узнать, где Марина. К о с т я : Вот она. М а р и н а : Я Марина. А н д р е й : Хорошо. Знаете, хорошо, что мы встретились. М а р и н а : Заходите. Верно, вы устали. Чай уже заварился.
За столом они пили чай и ели З а н а в е с.
Надо было ехать в Ушро на пролетар-карнавал. Я договорился с газетой «Полуночный Гродно» на предоставление им сносного материала за скромный гонорар, который я смогу потратить на приобретение перловых хлопьев, выпускаемых ЧП «Сморгонский комбинат хлебопродуктов», и у меня их будет вдоволь. Я буду счастлив второю чакрою, но без первого и компота. Потом я решил, что мне понадобиться фотокор. Я снял трубку и позвонил. На том конце ответил Анисим Осетров. – Алло, - сказал он. В 1943 году Анисим Осетров получил письмо с вмятинами от слёз-снарядов. Письмо было из дома, а дом был далеко, дальше, чем воспоминания. Почерк колол глаза, содержание просто резало их: «Умерла жена твоя. Мать ослепла от голода. Дети Михаил и Александра совсем, миленькие, обессилели. Есть нечего, одежонка худая, крыша землянки провалилась». У солдата рухнуло внутри. В правой руке он держал письмо, в левой – автомат. Анисим Осетров пошёл к земляку замполиту. Тот раскинул, чем мог, и сказал: – Напиши Деду Мразу. – А как? - растерялся Анисим Осетров. – А так и напиши: «Товарищ Дед Мраз, я защищаю Р!одину, а дети мои в тылу умирают с голоду». Так и сделал. Дни тянулись для него странной резиной, но после упал на его ладонь конверт с московским штемпелем. Вскрывал он его мучительно, потому что руки вели себя вероломно. Но в письме каждое слово стреляло салютом: «Получена Ваша жалоба. Мною даны указания о немедленной помощи Вашей семье. Бейте врага, солдат Осетров. ЦК ВКП(б). Дед Мраз». А из дома телеграфировали продолжение салюта: «Вашу семью обеспечили продовольствием – сахаром, мукой, крупой. Крышу поправили. Девочке Саше дали шубку. Бейте врага, солдат Осетров». Солдат Осетров бил врага, а в это время замполит писал письмо Деду Мразу. Эхом вернулся тот самый конверт, от которого руки становятся чужими. «Получена Ваша жалоба, - читал он, - Мною даны указания о немедленной помощи Вашей семье. Бейте врага, замполит Чубик. ЦК ВКП(б). Дед Мраз». А потом из дома телеграфировали: «Вашу семью обеспечили продовольствием – сахаром, мукой, крупой. Крышу поправили. Вашему сыну Дмитрию дали шубку. Это ничего, что она девичья, зато тёплая. Бейте врага, замполит Чубик». Спустя неделю чёрной птицею долетело до Анисима иное письмо: «Солдат Осетров, вы Осёл. Даже в школе я никому не давал списывать. Бейте себя». Анисим Осетров повременил с битьём себя и дожил до 88, не теряя рассудок даром и гнев не бросая на ветер. – Алло, - сказал он. – Это Никон Канонович Поляроид? – спросил я. – Нет, вы ошиблись. – Извините. – Да запросто, - ответил он.
Очень трудно звонить по межгороду, я заикаюсь при наборе цифр, это у меня такой синдром. Есть ещё – когда мне страшно, я надеваю шкаф, забираюсь в угол и натягиваю на себя ковёр. Хотя это уже диагноз. Это напоминает другого знакомого мне фотокора – Фоторо Бокопа. В моём паспорте фотография в полный рост. В шестнадцать я был очень небольшого роста, так что он сказал, что лучше стоя. Фоторо Бокоп, он ведь здоровый такой мужик, но не такой нормальный, как Никон Канонович Поляроид. Да ведь – это я сейчас думаю – ведь ненормальным фотокором он был. И как человек, и как фотокор – один диагноз. Это из-за него в Беларуси ввели фото на паспорт в полный рост. А паспорт меняется в 25, 45, 69, 96 и 111 лет. Последний с фотографией в гробяном обрамлении полного роста гражданина РБ или Р`n`Б, если угодно. Так вот Никон Канонович Поляроид другой формации фотокор. Случай свёл нас на берегах Баренцева моря. Я бежал туда после неудачного брака со Снежной Бабой, что произошло в связи с неудачной попыткой покорить Север.
Сейчас попытаюсь разобраться, как это вообще случилось, однако мне и самому до конца непонятно. Хотя ясно, что ***, при чём на оба полушария. Но всё же. Не могу внятно ответить – что. Что понесло на Север. Так ведь, ну просто же прогуливался по магазинам, просто потому что было холодно, просто потому что питаю симпатию, может, и склонность к продавщицам универмагов. Особенно центральных и гос. Ведь у неё, ведь поразительно ей шла униформа. Она была синего, но не холодного цвета. Я про униформу. Девушка продавала товары и консультировала по поводу их в секции туризма. Вполне дилетантского туризма, но там были термосы. Я купил один. Про термос обещали много хорошего в характеристике, прилагающейся банным листом ко дну его. И это оказалось правдой. Но что толку, ведь его надо сызнова заполнять, причём горячей водой. А из дров на Севере лишь кости рыб и млекопитающих, захороненных под цельноледяной накладкой. Или передача по телевизору, что смотрел с утра. Там мужики, ну нормальные же мужики. Да и норвежцы вроде. Или скорее шведы. Так они же подготовились. Ружья взяли. Коньяк взяли. Ели медведятину, пили «пять звёзд», катались на лыжах, играли в снежки, смеялись. Да всё равно замёрзли насмерть. Не добрались, не увидали они своими глазами подшипники земной оси. А я куда? С термосом и в варежках? Ах да – ещё и варежки мне достались. Со скидкой были. Написано, что шерсть яка, только для пальца большого не наблюдалось кармашка на одной варежке. И дырки для вывода его в атмосферу также не виделось. Потому и со скидкой. Но это я после понял, когда купил уже. А товар этот конфискованный, он возврату не подлежит. Так вот левой перстней я и погружён был в мешочек, и вроде из шерсти яка. Право, странно, кто же это с таким снаряжением на Север снарядится? Это я себя спрашивал. Кругом бело и белым круго. Можно кричать: «привет, есть кто-нибудь», – а толку? Пар надо было экономить; температура не воробей, вылетит – пиши улетело. Ещё ж левый наушник плеера отказал. Слушал одним лишь ухом. Оттого и решил, что православный. Но ведь опасность грозила дисбаланс полушарий заработать. А это не шутки. После на горизонте появился медведь. Или скорее дица. Смотрю – бежит на меня. Почитай настигает. Я крещусь двумя руками сразу (почти ушу), и она падает замертво. Расстёгиваю молнию шкуры. Мясо копчёное, вкусное. Открываю дверцу брюха. Вместо требухи нахожу коньяк. Коктебельский. И лимоны. Иммуномодулирующие. Тепло. Очень тепло становилось. Вылепил бабу из снега. Теперь не один, думал я, есть теперь на Севере хозяйка. Пробовал с ней танцевать. Со всей целиком не получалось, по частям – извращение. Но буду стараться, решил, можно жить, можно и под венец вести. Однако непонятно. Ясно, что ***, при чём с дисбалансом полушарий.
Потом флёр отношений превратился в гербарий, жить с этой сукой стало невыносимо, и я отчалил. Прибыл на берега Баренцева моря собирать ледышки и продавать их в бусах экваториальным туристам. Но тут повстречался мне Никон Канонович Поляроид, впоследствии упрекавший меня в случаях неблагодарности: «Да ты вспомни, каким ты был, когда я тебя встретил». Он прав, был я весьма в бедственном состоянии, но юным фасом своим походил на молодых Антониони, Бергмана, Ростроповича и Воннегута одновременно, и он предложил мне заработать, потому как сам он за плату предлагал сфотографироваться с обезьянкой, удавом и попугаем, а этим никого не удивишь, даже на курортах Баренцева. Фото с «молодым 4 в 1» шли на ура, и Никон Канонович Поляроид отсчитывал мне половину, выплачивая урарар, так что я мог запросто прокормиться для поддержания температуры тела и прикупить тёплую одёжку. Это могло продолжаться бесконечно долго, вплоть до «4 в 1 в годах», но обезьянка, удав и попугай устроили мне «тёмную», и нам пришлось расторгнуть соглашение, потому как я стал похож на взрослого Ющенко, периода померанцевого революсьона, или того точнее – Джи Джи Алена времени овердозовой фотосессии. Но он оставил мне номер телефона, на случай выгодного предложения. И вот я вновь набрал номер и принялся ухом глотать гудки. На десятом трубку снял Марк Даблдарк. – Алло, - сказал он. У поэта Марка Даблдарка есть копна неплохих поэз. Я познакомился с ним в банковской конторе, где он работал кафкой. Нам часто приходилось видеться, потому как на моё имя приходили денежные средства за политические статьи и экономические прогнозы, выполненные в мистическом ключе. А дело было в Одессе, я жил тогда на Княжеской в доме, где об эмиграции бросал монетку Бунин. Иван же Алексеевич. Как-то раз мы разговорились с Марком, и он признался, что также имеет отношение к перу. Я эхотически произнёс: «Марк-марк-марк», - и с лёгкостью переключился на провода о литературном наследии кечуа и аймара. После он вручил мне блокнот с собственными сочинениями. Точно такой же блокнот с вьюношескими стихами я не за долго до этого подверг люстрациям. Это был мой блокнот. Мне было совестно за чтиво, багрянец лица передался на бумагу, и блокнот, воспламеняясь, канул нахуй. Но вот, например, что я обнаружил у Марка Даблдарка:
_16.06.1904_
Блум Леопольд блумил нон-стоп, день напролёт. И Молли унёсло.
Херь, но 16-го июня 2004-го мы с Марком так изрядно поднабрались, что исходили всю Одессу наподобие Дублина, причём походкой Джойса с картинки к первой постсовецкой антологии 93-го года, где он высоко поднимает прямую такую ногу, заострённую туфлей, и конечности, похожие на циркуль, образуют угол в 86°, причём угол этот имеет прямое касательство с неприкосновенными гениталиями классика, о боже. Или вот ещё, свободовольческое:
Пёс, куда ты? Пёс, пёс. Куда ты, пёс? Впрочем, не такой уж ты и пёс. Ты кот. И куда ты – никого не касается х в о с т
Это у Марка Даблдарка есть кот, которого зовут Мышь, он одолжил мне его для резюме, когда я собирался подзаработать барменом в Москве на презентации сборника «Facultet», но об этом позже. Или вот о сущем:
По лесу шёл трамвай. Он уходил в глубь, если не в глушь. Где печальные зайцы головы на рельсы кладут. По лесу шёл трамвай, и куда – никто не знал.
Просто рехнуться можно. Но за что я его полюбил, так это за «Письмо Абсолютному Нулю»:
Карандаш заточен. Начинаю. Пишу неотложное письмо. Использую много букв, знаков. Рассказываю об окружающей среде, даю оценки происходящему, сержусь на несовершенство, радуюсь мелочам, отмечаю, что всё не так уж плохо, отвлекаюсь на состояние экономики, корю политику. Поминаю последние известия, и как они со мной соотносятся, сморкаюсь печалями, перехожу на ругань в адрес сволочей, не забываю о погоде вставить прогноз или эпитет, или проклятие. Задаю вопросы о том, что нового, как дела, ну а вообще. Прошу не поминать лихом, закругляюсь, ставя дату, прекращаю писать, подписываюсь и опускаю в урну.
– Алло, - сказал он. – Марк-марк-марк? – Да-да-да. – Никон Канонович Поляроид далеко ли? – Сейчас позову с пляжа, не вешай трубку. Пока не вешал трубку, я вспомнил ещё одно, гераклитовское:
Составив описание скульптуры из льда, дождался состояния климата выше нуля.
Ну, в общем, мы договорились о поездке в Ушро.
Никон Канонович фотографировал отдыхающих с верблюдом, так что в Ушро он прибудет верхом, так он сказал. Ввиду ситуации автоаннигиляции, возникшей с Volvo 245 77 г. в. в связи с 2008-ым, мне пришлось обратиться за помощью к Роберту Гудину, чтобы раздобыть транспорт. О том, чем он занимался до 1964 года ещё до эмиграции в СССР, существовала шкала предположений: от контрабанды наркотиков до постижения литературного мастерства кечуа и аймара, но сам он уверял, что зарабатывал физическим трудом на семь «кадиллаков» разного цвета – на каждый день недели. Этому я поверил. Оказалось, он врал, тот период был отмечен томлением по некой сударыне, и он изводил себя и пишмашинку написанием любовных мадригалов. Потом забил на это матрицей f. С Робертом мы прогулялись немного по городу, выпили кофе в кафе и понаблюдали некоторое время за тем, как краном сажают взрослые сосны и кедровые ели. – Что ни делается, всё делается, - сказал Гудин просто так, от избытка лет, - Ветер дует на восемь сторон, - отметил он, - Пижамы растягиваются во времена бессонницы, - произнёс старик, умудрённый кофе, - 2 плюс 2 всё равно равняется, - сказал он, закурив, - 6 на 9 – без продолжения рода, - добавил, выпустив дым, - семя извергается, опасаясь урожая, - додумал, погасив сигарету, - Никто не единственен и все едины, - сказанул Роберт Гудин, зевнул, заглотнув мушку, и долго хихикал, пока не выпустил её из лёгких.
Нам надо было что-то решать насчёт машины, и мы зашли к моему двоюродному брату, на которого напала акулоангина, чтобы взять у него ключи от микроавтобуса «Буддо-Юдо». Дверь была не заперта, сам братец валялся опечаленный чем-то лакунарным и окружённый снадобьями фармацевтических компаний. – Тебе плохо? – спросил я. – Мне плохо?! – произнёс он, и рассказал нам анекдот: «Отправился Пятачок в гости к Винни Пуху. Стучит к нему в дверь. Долго стучит. Ноль ответа. Дверь не заперта, он заходит внутрь. На первом этаже – бардак, разруха, кровь и оторванное ухо Винни Пуха. Пятачок поднимается по лестнице. На втором – разгром, кровь, шкура и лапы Винни Пуха. Поднимается выше. На третьем он застаёт дребезги чиппендейла, требуху на полу и самого виновника выпотрошенности обезглавленного Винни Пуха. – Винни, Винни, - пищит Пятачок, - Тебе плохо? – Мне плохо?! – недоумевает Винни Пух, - Да мне пиздец!» В общем, он не едет. Ещё он сказал (хотя это я потянул его за язык): – Бесплатная медицина – когда в ресторане ты платишь только за фирменное, напитки и десерт, а от чаевых официанту ты избавлен. Или наоборот, но чаевые такие, будто столик обслуживал Гиппократ. Ладно, мы направились к двери, светясь от предстоящей поездки. Тут Птршк решил, что хворь неинтересна и да ну в минздрав, эту ангину. Освободив себя от ангины, он встал и пошёл заводить транспорт. (Зато анекдот вставил.) Итого, в Ушро ехали четверо обозначенных: Птршк, Роберт Гудин и я собственным местоимением парноколёсным ходом, плюс Никон Канонович Поляроид – парнокопытным, ибо верблюд был верховым. Чршн и Мркв уехали в Карпаты кататься с гор на лавинах, я обещал примкнуть к ним в конце главы. Остальные были оповещены с предложением взять их на борт, но для них пока не предвиделось никаких словосочетаний. Остальные – это: Прц, Грц, Кбчк, Слдр, Дима Мим, Ольга Чибаб, Михаил Кинчи, Исаак Глоттер Поглотитель Рыбьих Голов, Анисим Осетров, Марк-марк-марк Даблдарк и Элла Лимон. Но Элла Лимон содержалась в «кукушке» Королевства Нидерланды, так что трудно было что-либо сказать. Она встретила там День страховых работников и непорочного зачатия пресвятой Девы Марии, Рождество Христово (католическое), Новый год, День банковских и финансовых работников, Рождество Христово (православное), День спасателя, День инженерных войск, День студентов, День рождения себя и Энцо Ансельмо Феррари, День женщин. При этом она четыре раза сбега?ла, чтобы встретить День сотрудников органов государственной безопасности, День работников социальной защиты, День белорусской науки, День работников землеустроительной и картографо-геодезической службы. На будущее замечу, что её выпустят в День потребителя конституции Республики Беларусь и депортируют на территорию действия этой самой конституции, да так что она вновь обретёт статус этого самого потребителя на неопределённый, но определённо неприятный для неё срок.
А колёса-то сняли, пока я тут вату катал. Мне пришлось сбегать в шиномонтажную мастерскую приобрести у них сильно бэушные колёса почти без протекторов, залатанные гвоздями-заплатами для «безкамерок», но забыли мне про радиус сообщить, так что так получилось, что R 13, R 14, R 15 и R 16. Зато круглые. Заправившись, мы выехали на трассу, где остановились, чтобы подкачать подспустившиеся колёса. Благо, в машине было три насоса. Потом мы вновь тронулись. Мы ехали пунктирно и несколько скособочено. На дороге нам встретился поп-автостоп Щик с ширинкою на рясе. Он голосовал на обочине. Птршк остановился, и было выказано предложение подбросить его до поворота на Горарат, ибо туда он и направлялся. Он побывал у Иисуса на куличах, теперь устремлялся в Горарат к чёрту на кулички поплёскаться в реке Эса, что находит русло, как рельсы, на территориях Канады, Швеции, Беларуси, Монголии. Мы предупредили попутчика, что комфорта не гарантируем, он лишь улыбнулся и поведал, что только вот буквально высадился из грузовика, где спинка кресла была без фиксатора, и трясло так, что аж какашки в желудодок ретировались, прсти гспди. На вопрос, заданный попутчиком, мы ответили, что добираемся в Ушро на пролетар-карнавал, который и Бахтину не снился. – Живал я в Ушро, - сказал поп-автостоп Щик с ширинкою на рясе, - Был там такой случай, когда небо упало на землю. Вследствие этого изменилась сила притяжения, и всем нам пришлось учиться воздухоплавать. Но это легче, нежели водоплавать, потому как захлебнуться одинокой «О» без свиты молекул «Н» трудновато. Ну, максимум гипервентиляция лёгких грозит. А говорят, что не так уж это и грозно, читай терапия, читай полезно, и читай себе псалтырь в светлом тереме с балконом на море. Земля впитала небо, и, где духовное, а где так себе – не разобрать стало, бесы и небеса слились, и вроде как это потешно стало, и обогатилась фауна крылатыми кротами. Приобщились мы несколько к прародине, впряглось запредельное в хомуты на наших гривах. Но после подоспели ребятки из комитета гэбэ, вторжение, мол, спасти нас хотят, а ребятки-то со свинцовыми подошвами на ржавых кедах своих, и, значит, домкратами отделили они небо на место и подпорки поставили, вонючки, страшась рецидива вторжения пневмы. – Хреново, - сказал Птршк. – Не то слово, - сказал поп-автостоп Щик с ширинкою на рясе, - А вы, верно, из «Буддо-Юдо»? – Да, кроме вон того, - указал, он на меня, - этот – простой смертный методист. – Сожалею, - сказал поп-автостоп Щик с ширинкою на рясе, и вновь обратился к Птршк, - Видел ваши выступления на «ютьюбе». Юбанутые вы. – Спору нет. – Тени длинные, - сказал поп-автостоп Щик с ширинкою на рясе, - дело к вечеру. Намекну не входить в моду, а если войдёте, держаться броду. Тени длинные, дело к вечеру. Поп-автостоп Щик с ширинкой на рясе высадился на повороте в Горарат. Проснувшийся Роберт Гудин (он заснул при рассказе об Ушро) дал ему на дорожку консервы, а я, проснувшись (заснул при его намёке), подарил ему ложку, некогда стибренную в столовой последнего на пути к орнитологическому заповеднику санатория. Мы вновь подкачали колёса и двинулись дальше. К концу недели мы достигли Ушро. Никон Канонович Поляроид тем временем выполнил задание фотокора, засвидетельствовав для вечности шествие трудовых коллективов. Затем он взялся за привычное и снимал с верблюдом премированных работников. И тут он увидел меня, и у него появилась мысль о новом фоне. – Так-так, - сказал он, - так-так, - повторил, - Сейчас ты похож на молодого Мику. – Но он и так молод, - возразил я. Сейчас расскажу, откуда я знаю, кто такой Мика.
Элла Лимон женилась на лесбиянке из Амстердама и готовилась поступать в Ритфилд Академию, но случилась незадача: она вынесла витрину синей гантелькой, и где она её взяла, не знает, но помнит лишь, что пошла на концерт некоего исполнителя Мики, а там релакс и тэйк ит изи. Штраф ей платить не пришлось – это плюс, ибо страховка покрывала ущерб, но страховка давалась по факту признания её не очень-то вменяемой и помещения её мозга вместе с аксессуарами в лечебницу для потревоженных – это минус, и, как выяснилось, продолговатый, ибо, как было выше, от Дня страховых работников и непорочного зачатия пресвятой Девы Марии до Дня потребителя конституции Республики Беларусь – это продолговато, хотя, конечно, биполярное расстройство личности диагностировали. Но бывает и поли-, к примеру. Но не расстраиваться же, не упрятывать. Зачем же упрятывать? ординарно, как столовое белое.
В Ушро в связи со сходством с Микой и выплаченными премиальными работникам года разных весовых категорий промышленности мы заработали с Никоном Каноновичем Поляроидом столько, сколько хватало забыть про «Полуночный Гродно». Потом пролетар-карнавал закончился, и рьяно пьяного Никона Каноновича Поляроида мы повезли в дом у реки принадлежащий Употребозе Диззилу, нашему с Птршк родственнику, у которого ума палата № 6 и его даже мухи обижают, но существо он двуногое и без перьев. Было распито ведро самогона из кактусов, которые росли у Употребозы Диззила на грядках приусадебного участка в шесть соток. Это были очень знатные сорта кактусов. Вот их названия: Конрилл, Коистаним, Кпитиаэн, Клаостос, Крифер, Квим, Клент, Кумирт, Коньма, Кузрад, Криспер, Кастоф, Кениль, Камнет, Клайг, Крезыв, Кариб, Крисэзбек, Казинг, Клэлин, Карбан, Куто, Клештоф, Кшимент, Кайар, Кумрат, Котес, Корби, Кашрий, Клавдоль, Кисан, Кийр, Корнеайнц, Кондрал, Каматий, Калрат, Кондлас, Ксавщье. И ещё до утра мы катались на байдарках наперегонки. Сначала в одну сторону, потом в другую. Выиграл Исаак Глоттер Поглотитель Рыбьих Голов, потому как это он выдумал Ушро и реку с двусторонним течением, и байдарки, и собственное первенство. Проснувшись и попивая фрэш из кактусов мы смотрели документальный фильм об одном бедном индусе, который взыскал уважение – находясь при смерти, он съел себя самого, ибо денег на дрова для кремации у его семьи не было. После был блок рекламы. Там рекламировали устройство, размером не больше ладони, которое стирает одежду, исцеляет от хворей, отпугивает грызунов, тараканов и комаров. Я уже было потянулся к телефону, но тут заметил в окне, как верховой верблюд Никона Каноновича вкушает кактусы на грядках, а рядом Употребоза Диззил занимается сбором урожая. Он очень искусно собирал кактусы, напоминавшие капусту, только с иголками. Я смотрел в окно и, вторично вторя простодушному гурону, руководствовался правилом милорда Болингброка: nihil admirari, то есть «ничему не удивляться». Отвлёкшись от окна, я решил проверить электронную почту. Там было письмо с утвердительной интонацией относительно выбора меня на презентацию сборника «Facultet», выпущенного при содействии издательства «Эконавт» и МГУ им. Ломоносова, в качестве бармена. Мне предлагалось быть там завтра к вечеру, на Моховой, 9. Я позвонил узнать, мне ответили, что последний пароход до Москвы отправляется сегодня в 22:22 (лебеди на глади дисплея). Сейчас поясню. Поскольку я состою в интернет сообществе сферы услуг, мне часто приходят письма, где анонсируют предстоящие мероприятия. Я отправил резюме на презентацию «Facultet», вот оно, это корочеговоря: «Вырос в восточном городе Беларуси на улице Гоголь-Моголя. Учился на бармена-официанта в центральном городе Беларуси. Ныне работаю по специальности в западном городе Беларуси в ресторане «Киты Кронона». Начал смешивать напитки в десять лет. Сотворил ерша, этим закончилось, и не смешивал семь лет. Спустя эти лет, подарили шейкер, – принялся смешивать отечественных производителей, получая, однако, удовольствие более от поплёскивания, нежели от вкуса на выходе. Потом школа дала зелёный свет, и по пути в военкомат я поступил на Отделение поваров, не ведая, что счастье и ккал/кг – семейство ястребиных не одной монеты. Да и жирно там было. По пути из поваров поступил на бармена-официанта, не ведая, что наполняя бокал, наполняешь не себе; что, в общем-то, так, но хотелось эдак. Исповедовал Эдак, и с похмельем пополам доучился, не получая чаевых. У меня есть кот, которого зовут Мышь. Перманентно вешу семьдесят пять килограммов, и это весомая информация. Больше всего на меня повлиял мой дед, ибо закладывал он за воротник не только крестик на верёвочке». И вот пришёл ответ. Надо ехать. К вечеру я обозначил себя пиджаком и атласным махаоном, венчающем белоснежную сорочку. Меня не провожали. Просто отправился в порт. Сел на пароход. Заснул. Забыл про таблетки. Рвало от качки. Без опоздания прибыл в Кремлёвский порт, где без сознания набил наколку на плече – башенные куранты с боем. Полная лажа, но точно показывают и звук отменный, ежечасно.
Часа за два до презентации с организаторами проекта мы расставили всё для удобства. Когда началась презентация, они ушли пользоваться микрофоном в амфитеатр. За это время я пробежал глазами сборник и нашёл там обложку. Она была твёрдой. Мне понравилось. Я хотел обсудить обложку, но никого рядом не подвернулось. Я затих. Но тут явились авторы и прочие уважаемые господа, и всё завертелось. Со мною расплатились, и в полночь я сел в самолёт до Львова, ибо вспомнил, что протерял там мобифон с черновиками. В аэропорту показывали последнюю серию «Спрута», там, где комиссара Катани долго убивают, и я в очередной раз пустил слезу за ворот. Даже про таблетки забыл – так пустил. Так что опять рвало. Прибыв, отправился на Плошчы Рынок, где снял номер на двадцать четвёртом этаже в гостинице «Крыйивка». После полудня я спустился вниз и пообедал искренне и с мясом москаля. Подали кофе, я закурил и покумекал, где же мог «посеять» свою мобилу с черновиками, ибо что за черновики - я совсем не помнил. Такая беда. За день я обошёл большую часть кофеен, заглянул даже в «Белый конь», где в прошлый раз давал трэшака с туристами из Монголии, но везде мне предлагали всякую кесаревуйню. Правда, в одной пирожковой мне предложили мобилу, где в папке «Черновики» было следующее:
ОБЫДЕННАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
…Береги нервы, но отдай рубашку. Помни о смерти, но забудь всё. Не ешь перед сном, но закусывай…
Египетская книга утилитарной мудрости
У него была такая пачка тибетских Gauloises, что когда он извлекал из неё одну двадцатую, она была уже прикурена; он делал одну лишь затяжку, длиною в 36,6 мм, проглатывал дым, словно свежевыжатый сок, и запускал самопогасший окурок во всеприемлющую, как зеркало, урну. Иной никто – Нак Пастер. Француз, микробиопоэтического происхождения, внёсший фобияцидний вклад в очищение стиксова молока, путём нагревания его температурой вдохновения. Он сидел во львовской пирожковой «Вiвьл», где игрался джаз еврейского разлива «Банд Band», что имени Остапа Бандеры. От выпитого коньяка он совсем уже не мог говорить по-французски, потому изъяснялся на языке бутылочной этикетки с-петербургского коня «Арарат», что благово сказывалось на общении, и его понимали вплоть до знаков препинания. Отчего следует паровоз вывода: пьяный француз лучше трезвых двух. За его столиком сидел поп, и обсуждали они втроём (с попом была побабья) «Ars Moriendi», что если с арго, то: искусство смерти. Их волновал этот вопрос. Вернее, успокаивал запятой. Ибо были они мертвы, расслабленно мертвы. Они были настолько мертвы, что и эпитафии данной конец. А кто слушал, и тому конец. Всем нам, скажу вам, конец. Настолько конец, что ни в сказке сказать, ни в троллейбусе, ни по MTV, ни на суде. Однаколь нервно поначалу – люминесцентно к концу.
«Однакоть», - подумалось мне. Следовало бы мне побриться и освежить волосы. Через дорогу была «перукарня». Я зашёл и поздоровался. – А, - сказал «перукар», узнав меня, - вот ваш телефон. Я проглядел. «Господи, какая скушь, - оценил я черновик, - какая чепухерь», - и засунул устройство в машину по уничтожению мобифонов. Затем я сел в кресло и ослабил махаона для защищающей простыни. Мне подровняли «дикообраз» под «ёжик», выщипали брови, а заодно гладко выбрили шрамированное витринами лицо, которое тут же загладили косметикой Fotoshop. Поблагодарив за всё, я расплатился и вышел. На улице было беспричинно счастливо. Так, что хоть корову на голову. После захода солнца я направился поужинать в Хмельной дом к Роберту Домсу. Оказалось, Домс уже много лет как мёртв. Но каждый вечер тут устраиваются поминки, наподобие Финнигановских, с целью не то чтобы воскрешения, но хотя бы вызова его духа. Но даже если и получается, то без супруги его Зоси тут не обходится, и она утягивает его обратно, и далеко не в мир пивной.
На следующий день я отправился в Карпаты. Мы условились встретиться с Чршн и Мркв в месте, выступающем из живописных горных пород. Это был бар «Рельеф», над которым они снимали половинчатую мансарду с половинчатыми печкой и мебелью. – Тебе понравилось кататься с гор на лавинах? – спросил я Мркв. – Да. – Хорошо. Фйх подарил им кактусы из Ушро. Мркв убрала волосы с глаз. Затем дунула в соломинку, и молочный коктейль продырявили пузыри. Она пузырявила не менее получаса, потом ещё долго пела шлягеры, танцевала на столе, прыгала то на одной ноге, то на другой, вынесла стену. Когда она свалилась, обессиленная, Фйх отнёс её уложить спать. После Фйх с Чршн ещё некоторое время танцевали, пили мукачевское вино, жгли свечи и не пытались говорить, поскольку слова начинаются, где неясно. Посреди глубокой ночи они катались с гор на пузах, спинах, задах, и несколько замёрзли. Поднялись в комнату, набрали ванную и грелись вдвоём, сидя на эмалированных берегах и засунув ноги в горячее озеро. Они представляли, что рыбачат. После занялись взаимной мастурбацией в птичьем гнезде на крыше и так далее, пока не свалились наземь, достигнув неба.
Если хотите узнать, чем богаты тунцы да палтусы И. И. Суса, а также предмет влечения андроида ASIMO, прочтите следующую главу.
Глава 6
СВОЙСТВО ОВОЩЕВОДСТВА
Главное, покороче, ради Бога, покороче!
Сидней Смит, богослов, острослов, водитель фермерского хозяйства
На спине корзина. Эта корзина на лямках. Сугубо для капусты корзина. Я собиратель капусты. Делаю это часто. Делаю это усердно. Со стороны я ответственный собиратель капусты. Капуста – кладовая витаминов и микроэлементов. Можно сказать, второй хлеб. Она повышает устойчивость к стрессам, активизирует обмен веществ во вселенной, способствует омоложению, укрепляет сердце, множит иммунитет. Капуста нужна. С этим никто не будет спорить. Изба, в которой случилось жить, бревенчатая. И это чудо, что она такая, такая бревенчатая, и я стараюсь угодить ей, не навредить уюту её, ну и вообще. Вот сейчас заметил, что она немного покосилась. Я приложил усилие мысли и рук, и она выпрямилась. Но вообще это чудо, что она покосилась, что она стоит, что под ней фундамент из плоских камней от дольменов, и что выпрямилась. Пора мне уже приниматься за работу. Собирать капусту. Капуста нежно зелёного цвета, это обычная капуста, листовая. Капуста является на свет белый (не исчезая по ночам) в кочанах, образующихся благодаря листьям, сплочённых идеей кочерыжки. Мне нормально от этой идеи. Я недолго думал, какую флору собирать. Капуста – идейная. А почва – хороша. По ней можно ходить, она не проваливается. Если устал, на неё можно прилечь и поваляться для реабилитации бодрости. А когда лежишь на спине – небо ведь какое: всего тебя забирает, со всеми твоими потрохами – и выстирывает. А после вкупе с облаками да на бельевую верёвку тебя, да по ветру товарным составом – для придания дальнейшего вектора. Да, кстати, пойду-ка собирать капусту. Беру с собою дана цалдай. Дана цалдай – полунож полутопор, подаренный мне жителем Колхидской низменности. Когда я путешествовал по родине капусты, познакомился с этим человеком. Это холодное орудие отлично служит в моём нехитром промысле. Периодически я острю его на заточном электростанке. Забавно, когда есть электростанок и электричество вообще. Тёмными вечерами мне нравится сидеть на террасе под лампой в 100 W и глядеть на горизонт штильного моря капустного поля. Никогда не измерял его в гектарах, но глаза не дадут мне соврать – оно обширно, как сердце И. И. Суса. Иван Иваныч Сус – наш почтальон. Он нем от рождения и глух от ссор после его рождение в не очень благоприятной среде, прижившей его. Ведь какое чудо – анонимный сперматозоид пришёл в гости на чай да баранки к безымянной сударыне яйцеклетке, а дымом из трубы вышел поименованный Иван Иваныч Сус, почтальон в перспективе. Он развозит нам почту на велосипедном устройстве. Нам – это живущим здесь и занимающимся кто чем: тем, к чему Бог приладил, или председатель что поручил; но это кто под кем ходит и в какой ус не дует. Иван Иваныч пишет эти письма сам. Спрашивает, про урожай, здоровье, желает нам урожая, здоровья, в конце письма предлагает нам сакральные наставления, выписанные им из еженедельника «Садавина-Агароднина». По вечерам, если забраться на крышу (а я порой этим грешу), вижу, как горит свет в его доме рорбу. Дом стоит на сваях в озере, ведь он рыбак, а рыбаки не прочь порыбачить, не отходя далеко от дому (тем паче, что он вдовец). И рыб он подкармливает, как скот домашний, и солью океанической посыпает, отчего у него сплошь тунцы да палтусы, и все как есть богаты йодом. Поэтому, когда я вижу свет в его рорбу, представляю почтальона за столом пишущим письма разборчивым инкрустированным в бумагу почерком с рисунками на полях (с рожицами ли, с ликами ли), – и ведь не могу не ответить ему письмом с таким же радушием, как и он, поддержав интонацию. Пока я об этом думал, насобирал полную корзину капусты. Сегодня я работаю неторопливо. За моей спиной килограммов тридцать капусты, но точно семнадцать кочанов. Я отношу их к мотороллеру грузовому с кузовом и бережно перекладываю на дно кузова, а этот самый кузов предусмотрительно устелен соломой. С утреца я намериваюсь отправиться на рынок, предложить товар потребителям, ведь на предложение и спрос бежит. Переложив капусту, я регистрирую сигнал в области низа живота, это значит, я хочу справить нужду. Прекрасно, когда сигналы работают в нормальном режиме, предохранители не перегорели и сбоев в системе не обнаружено. Я отправляюсь в уборную, где можно справиться с этой задачей, и радуюсь, когда справляюсь с лёгкостью, не прилагая особых усилий. Прекрасно, что в организме есть отверстие, которое отвечает за вывод войск из мочевого пузыря. И прекрасно, когда есть чем его заполнить. Сегодня утром, а оно выдалось несколько туманным и ленивым, я выпил кружку живящего кофе. И ведь зерна его также кто-то собрал, высушил, транспортировал, чтобы я его приобрёл, перемолол электрокофемолкой и сварил после на синих языках горения пропанбутана. Освободившись, я вновь возвращаюсь к кочанам капусты. И вновь поражён, как же они вымахали в сравнении с семенами, ведь я помню их вот такими. Верно, без вторжения космоса здесь не обошлось. Иногда я представляю гармонию как космос, куда мне путь заказан, но она ведь присутствует постоянно, это ракурс нервный. Я срубаю кочан с оси быстрым и точным проникновением дана цалдая. Мои удары продуманы и отработаны. И воображаю себя грузинским самураем. Ближе к вечеру мимо проезжают два брата тракториста, и каждый машет мне свободной рукой. Я выпрямляюсь и машу в ответ. Ещё я щурюсь от солнца, они проезжают по западной стороне, день идёт на убыль. И в этом что-то есть. Улыбающееся сердцебиение. По ночам, бывает, они устраивают ночные гонки по здешним прериям. Это, разумеется, издержки употребления спиритных напитков, когда дух рвётся наружу, а трактористы как могут поспевают за ним. Благо прерии без заборов и столбов. Да и пьют они лишь структурированный сэм. Из-за сверхсветового оборудования на крышах их сельхоз тр-та и двигателей, оснащенных технологией регулируемого двойного турбонаддува (VTT), к нам, бывало, съезжались заинтригованные явлением уфологи. Но мы их гнали вилами. Перед залихватской ездой ночи братья трактористы нередко исполняют задушевный блюграс. Тексты песен, в основном, про И. И. Суса и его йодсодержащих рыбин. Это захватывающее дело. И вообще то, что они сами поют, сами играют, сами ходят, сами говорят, сами тракторизиуют прерии по ночам, это тоже захватывает. Хватка от того, что это вообще есть, это происходит. Или прекращает происходить. В суровые времена бодунтра, когда холодряха овладевает телами их, проезжая мимо избы на остывшем ходу, они глушат моторы коней и заходят в гости, дабы спросить опохмела. Но так как водки я не держу, предлагаю им квашеной капусты из дубовых бочек, что хранятся у меня в глетчере. Ведь это же мощный заряд витамина В12, толкую я, необходимый для ясности мышления и хорошего настроения. Заземлив шальное электричество в головах, они соглашаются на сей альтернативный отпуск. Потом я укладываю их на циновки и, знать, бренчу себе на банджо, пока они дрыхнут в четыре ноздри. Переложив последнюю на сегодня партию капусты в кузов мотороллера, вытерев рукавом пот со лба, я получаю sms от собирательницы кукурузы. Она пишет:
Uvazhaemiy, pouzhinaem?
Тогда я ставлю корзину для капусты подле переднего колеса и мирно смотрю на закат; он отражается в зеркале, что в самой сути груди. Встреча наша произошла на рынке во время кирмаша. После получения Магдебургского права на территории нашей местности дозволялись еженедельные кирмаши. Только не подумайте, что мы встретились за одним прилавком, будто бы я продавал рядом с кукурузой капусту. Нет. Изменённое состояние сознания перешло в изменное. Направлялся я на утреннюю зарядку, ибо начались у меня выходули-вогороди, и тянул бес в свиноводочный иль в алкафе. Путешествуя по южным землям в годы юности, в меблирашке плодоносного городка я сочинил либретто для оперы, её поставили, она имела успех, и о ней много писали. Позже я вернулся в родные края, купил земельный надел и собирался возвести замок, чтобы создавать там восьмиактные высокооктановые трагедии, возомнив себя человеком, инкрустированным в чугунные обстоятельства. Но овладел мною упадочный тюнинг, и понеслось и вкривь, и всяк, и как угодно, и было мне смертельно нехорошо, что я и выложил ей, собирательнице кукурузы, тогда, в день нашей встречи: – Муэрто мьерда, сударыня. Она дала мне пакетик с семенами капусты Om La View. Тогда я решил, может, собирательница кукурузы совсем ку-ку, профессиональное. Не буду же я жевать их, пока абстяг не отступит. И пошёл прочь, и был таков. Но название капусты запало мне якорем и, поставленное на повтор, постоянно воспроизводило себя, отчего всё вокруг сбрасывало щетину, и контракт с миром не расторгался. Да и сейчас в лихие минуты, когда бывает дерзко на душе, я произношу: Om La View, что разглаживает взгляд, улучшает пищеварение и ток крови, поддерживает потенцию. На следующий день я разбил огород, посеял капусту и принялся ждать, мысля о кочерыжке. Минула четверть года, я встал с табурета, размял конечности, собрал урожай и отправился на рынок, дабы отблагодарить собирательницу кукурузы, ведь сильно много в капусте никотиновой кислоты, придающей блеск волосам и крепость ногтям. Отправился я с полным осознанием, что люблю, но не как объект, а как свойство, которое разархивировалось во мне; иным примером: более свет люб, нежели фонарик. Подлинно: любя, любовь обретаешь, и прописным истинам требуется лишь наклон шрифта, чтобы стряхнуть с них пыль. И вот я отправляю sms:
Uvazhaemaya, otuzhinaem u menya. stoit oprobovat` ASIMO.
ASIMO, заказанный мною у местного поставщика, прибыл неделю назад. Бонусом в комплекте шла Chintendo Vii, чем он и развлекался всю эту неделю, не привлекаясь к работе. Оторвав его от консоли, я попросил прибраться, пока я мигом сгоняю в продмаг за продовольственной магией. Стоя у кассы, я перекидываюсь словами о погоде с продавщицей, о ценах на овощи, о Диоклетиане, она цитирует поэта Гендюна: «Не отправляйся в нехоженые джунгли, чтобы найти слона, который спокойно стоит уже дома», - и тут же наперерез лесом и болотами я возвращаюсь назад. «Веспа» собирательницы кукурузы уже стоит у входа, а сама она играет на консоли Chintendo Vii, пока ASIMO пытается разжечь печь. Я наказываю ASIMO приготовить ужин; сам же смежно с собирательницей кукурузы растворяемся в действии, хотя любовь, известно, лишена глагола. Пост сексум я профессионально прислушиваюсь к её ушным раковинам, откуда доносятся гаммы морских электроволн. После чего сажусь за фламандский клавесин и играю парочку маринистских пьес, и что ни болтай, а любовь – пружина пружин. Следом за скромным ужином с уткой, чреватой кукурузой с капустой, мы выносим граммофон на террасу и, распивая самовар, слушаем симфонические изделия квакера Афекс Твина, да и, знать, потягиваем себе из кальяна ей-ей мирт да ладан, предварительно включив вкручиванием лампу в 100 W, ибо темень зачинается паче дёгтя. Итак, место действия – ноосфера, прерии ощущают проникновение свето- и свистопляски, рорбу И. И. Суса ювелирной эпистоляцией сияет изнутри, ASIMO, используя IC-карту коммуникации, пристает к стиральной машине ФЕЯ с прямым намёком на кроткое смыкание. В общем, полный яб-юм.
Если хотите узнать о его похоронах, прочтите следующую главу.
Глава 7
ЭНВЕЛ
Узнал о его похоронах в Одессе. Была сеть, я глянул почту. «Похороны в одиннадцать утра». На ближайшем баннере мигало: «Увеличить член, грудь, отсрочка от армии». Было чуть за полночь. Часов через десять, значит. Но он умер в Минске. В 1030 км. Похоронная комета даунтемпо должна была следовать на Северное кладбище. То, что соседом «кукушке» и Свято-Елизаветинскому монастырю. Те, что из второй главы. Мы только что зашли в дом, но все уже легли, и сны творили под сухими одеялами. Ливень, дорога, алкоголь. Хотел глянуть почту и тоже лечь. Глянул почту, потом вышел в ночник. – С вас семь сорок, - сказал продавец. Я выложил напев (5+2 грн.) и добавил инструменты (4х10 коп.), вышел, шёл, и подзаблудился. Кажется, наткнулся на сорванцов с окраин, кажется, рассказал им пару анекдотов про Ктулху да Лукашенко, и был без вреда провожат в дом, откуда вышел, чтоб побывать чучка клезмером. Через месяц я был в Минске. За день до этого созвонился с одногруппницей Марией, мы договорились съездить на могилу вместе. Могилу нашего куратора. Но я забыл телефон в Гродно. В сторону Северного кладбища ходил 18-ый автобус, это я помнил. До конечной. Но сел не на той стороне – конечной оказалась «Минск Восточный». Не север, тут и без компаса ясно. На кладбище я ходил по кварталам усопших, и искал место последней парковки моего препода. Не нашёл, конечно, хотя был уверен, что найду. Ну что было делать. Подошёл к ближайшей могиле. Приличная у кого-то получилась могила. Положил цветы, белые, полевые и плотно перевязанные бечёвкой. Что их тяготило. Пришлось их развязать и разложить. Рядом была скамейка, можно было отдохнуть и допить «Knyaz Vitovt», это гродненская водка. Он родился на Гродненщине, и я подумал, что это неплохо, хотя, конечно, чушь полная. Когда князь Витовт остался без доспехов, я собрался уходить. Рядом стояла женщина. Я решил, что она будет ругаться. Она только спросила, знал ли я его; и всё.
Мы больше переписывались, чем говорили, хотя виделись почти каждый день. Ничего не вталдычивая, он обучал парусному плаванию на болотистой местности. Я грешил педальным катамараном тогда, и лопасти в тине были мне понятней. Он хихикал, бил в пузцо, как в барабан, а я работал правой-левой и буксовал. Потом он показал фокус – вытащил из рукава штормовки кончик паруса и потянул его вверх. Далеко потянул. Я уж было зевнул – так далеко он потянул. Нижний конец он привязал к плавсредству. Всё это показалось мне лишённым полезного действия, но тут же (хотя спустя должное) со стороны юго-востока потянуло кул-джазом, и тяга его была, как прозрение, иль языком офтальмолога: единица-единица. Ничья – ещё одна дисциплина, которую он вёл. Это когда игра без ворот, а футболисты в чём мать родила. Лукьяныч, то есть Николай Валентиныч, то есть Энвел, как дела? – Alt+F4 и Shift+Del.
Если хотите обернуться на ХХ век, а также узнать, что стоит на табурете площади Окружности, прочтите следующую главу.
Глава 8
ТАКАЯ ШТУЧЕНЬКА
Стук в гримёрную балерины. – Прошу не входить, я без бороды.
Коридорное эхо
На выходных я похищал инопланетян, а в понедельник меня рассмешила смерть Бориса Виана. В его текстах за углом запятой ждёт сочетание букв, добавляющих нюанс реальности, обновляющейся, неожиданной, где цепочка отходящего и приходящего с утерянными звеньями похоронных обрядов. Он умер в 1959, это не свежая смерть. Виан присутствовал на премьере экранизации своего романа «Я приду плюнуть на ваши могилы», она ему не понравилась, он выразил неприятие и экзальтированно плевался на киномогилу, отчего сердце отказало Виану в дальнейшем исполнении своих обязанностей. Чтобы это обдумать, я стал в очередь. Все мы в очереди мыслители. Я поделился смертью Виана с впередистоящим. – Случается, - сказал тот, - человек ощущает себя живым, когда его выводят из себя, принимая это за живое переживание. Бывает, такое переживание оборачивается прекращением ощущений вообще. И его поглотила вагиномогила, павиана от литературы, в 1959-ом. Куры насмерть, такая штученька. Я решил спросить, откуда лучится эта очередь, и оказалось, что место действия было в почтамте, и возможность была приобрести конверты и открытки, но не знал я пока, куда писать. Я глянул в карман, там лежал нераспечатанный конверт от моей знакомой, она астролог, gsm-астролог, у неё такой доход, и люди звонят в эту службу, чтобы быть во всеоружии перед предстоящим. Звонят редкостные и часто. Я купил конверт и открытку с цветами. Отошёл к столику, присел и распечатал её конверт. Там была скрупулёзная характеристика знака зодиака, под которым мне случилось припарковать Volvo 245 77 г. в. И то ли я его не заметил, то ли свободного места не было. Это была распечатка с эзотерического сайта, которым они пользуются для оракульного удовлетворения своих клиентов. Там была такая штученька: «Когнитивный диссонанс, потому что лох». Тогда я открыл открытку с открытыми бутонами: «Ещё тот, - написал, - Угораздило ж попасть под знак зодиака». Ответив, я вложил открытку в конверт и опустил в ящик при главпочтамте, где почту забирают 5 раз в сутки, в 9:00, 12:00, 15:00, 17:00 и 19:30. Это был синий ящик, большой такой. Потом я спустился в подземный переход. В переходе сгустился ломанный ритм, и вьюноша речитативом просовывал сквозь него слова:
Сильнее сло?ва только зарифмованное слово, положа на Библию кед, даю обет: чтить язык и читать рэп.
Там не лежало кепки, некуда было кидать деньги. Там даже люди толком не ходили. Чтил и читал студент Гродненской духовной семинарии, что по ул. Парижской коммуны, 1. Такая штученька. Я вышел наверх.
Наверху сквозь снег скоро проступала почва. Далее за почвой был кинотеатр «Ракета». Ретроспективно показывали «Солярис». Из-за угла кинотеатра вышла старушка. Сгорбленная, в косынке. Она натурально улыбалась искусственной челюстью. Радостная аномалия. Сразу за старушкой находился бассейн «Волна», и я направился туда с доской для сёрфинга. Глубоководный бассейн «Волна» – излюбленное место сёрферов, дайверов и полных апноистов. Это тот, что включает. Из первой главы.
Я пришёл рановато, текущий сеанс водных процедур ещё не закончился. Другой мой карман содержал полукнижное издание – методичку, посвящённую этому году, Году здоровья. Она была свеженькая, только что из-под ризографа гродненского методцентра. Я сам её напечатал. После складывал пополам и пробивал степлером на месте изгиба, такой переплёт. Она была в двух частях: персональное здоровье и глобальное здоровье. В нескольких экземплярах. В Гродненской области несколько районов, следовательно, несколько райметодцентров, которым пригодится несколько сценариев тематических дискотек. Тематика – здоровье. Микро и макро. Я прихватил с собой 1 экз. на случай свободного для глаз времени, чтобы окунуться с головой в лихо закрученную методичку. В первой части попалась тематическая дискотека о пагубных привычках, там была такая штученька:
В е д у щ и й : Отец пил умеренно, Сын пил уверенно, Внук – психопат, Правнук – дебил.
Звучит быстрая ритмическая музыка в D мажор.
Когда я приближался к прочтению второй части, касающейся экологии, из раздевалок уже полезли. Со многими я был плавочно знаком, но приподнимал именно шляпу в знак приветствия, правда, автоматически, потому как глаз не мог оторвать от методички. Надо было уже идти переодеваться, я встал и пошёл, продолжая читать:
В е д у щ и й : Давайте обернёмся на XX век: Война века – Отечественная Великая. Преступник века – Гитлер. Полководец века – Жуков. Год века – 1945. Тюрьма века – Архипелаг Гулаг. Мужчина века – Гагарин. Феномен века – Папа Римский. Миротворец века – мать Тереза. Спортсмен века – Сергей Бубка. Художник века – Пикассо. Актриса века – Мэрилин Монро. Режиссер века – Феллини. Фильм века – «Унесенные ветром». Событие века – освоение космоса. Книга века – «Книга рекордов Гиннеса». Загадка века – НЛО. Ученый века – Эйнштейн. Изобретение века – атомная бомба. Катастрофа века – авария на Чернобыле.
И всё это к чему? Правильно:
Проблема века – экология. Таково наше наследие, и мы обязаны что-то предпринять. Давайте потанцуем об этом.
Звучит медленная музыка в G минор.
На минорной ремарке я открыл дверь раздевалки, где, руководствуясь названием комнаты, и разделся. Там была гардеробщица, которой следовало отдать ключи от ящичка для вещей перед заходом в бассейн. Меня мучили «Унесённые ветром», поэтому я спросил про этот фильм. Да, ответила она, прекрасно его помнит, Феллини её любимый режиссёр, да и красотка Монро там снялась. Значит так, идёт 45-ый год, Великая Отечественная, напряжённая обстановка. Гитлер крадёт из сейфа КГБ атомную бомбу, просит выкуп, иначе взорвёт к чертям архипелаг Гулаг, Жуков ведёт переговоры, не желает идти ни на какие уступки и денег на полотна Пикассо ему не давать, дабы избежать прецедента. Жуков тянет время, приказывает starлею Гагарину искать помощи у сверхсилы. Испросив совета у Папы Римского, Гагарин садится в НЛО, созданный инженером Эйнштейном, и, освоив космос, находит место нахождения матери Терезы. Она обещает переубедить Гитлера. В это время Жуков предлагает Гитлеру сдаться, вернуть бомбу и идти домой кушать, либо, как неистовому арийцу, сразится в честных прыжках с шестом против Сергея Бубки. Победителю – грамота, отдых на двоих в Чернобыле, плюс атомная бомба. Гитлер, эго ради, соглашается на последнее, но идёт на хитрости, выигрывает, и вот теперь у него ещё и грамота, и он отдыхает, один за двоих. Мать Тереза, которую играет Мэрилин Монро, является во сне Гитлеру и воздействует на него святым словом. Гитлер тянет одеяло на сторону подвала своего сознания и берёт сон в свои руки, опошляя образ её, однако мать Тереза всё равно пытается спасти его, Гитлер выставляет себя скотиной, но она всё равно проявляет милосердие, Гитлер тот ещё прощелыга, но мать Тереза всё равно прощает его. Помолившись, она растворяется в пробуждении Гитлера. Он просыпается в дурном духе, чувствует себя наказанным и тут же решает отразить наказание экстенсивным образом, радиусом около тридцати километров. Он ставит на огонь бомбу с грибным вкусом, и многим становится от этого двояко. Это самоубийство попадает в книгу «Рекордов Гиннеса», а радиоактивные выбросы уносятся далеко вокруг, эти выбросы – унесённые ветром. – Значит, фильм этот, с экологической тематикой? – Ну а с какой же ещё, голыш, - ответила гардеробщица. Такая штученька, и я отправился в душ. Когда я зашёл со своей доской, в бассейне уже транслировали анимационный фильм. Изображение, взятое с потолка, проецировалось на дно плавательного резервуара. Вода пропускала сквозь себя пятый сон Исаака Глоттера Поглотителя Рыбьих Голов, экранизированный мультипликатором-метафизиком де Кукерико. Свежак-показ. Дайверы оценили. Для поверхностных плавателей в это время давали спектакль. 40-летний Малыш, переживающий возрастной кризис, поддаётся истерике, ищет своего друга детства в надежде, что всё будет как раньше, то есть какао, плюшки и фреке-н-бок. Находит Карлсона на одном из чердаков, но тот противится, что он Карлсон, ибо стыдно ему: ведь за это время он поддавался искушениям взрослого мира, напивался в зюскинда и, как следствие, потерял потенцию к полётам. Но Малыш убежден, что он это он, и в доказательство сбрасывает Карлсона с крыши, ведь если он – Карлсон, то обязательно взлетит. Малыш даже больше уверен, что Карлсон это Карлсон, чем сам Карлсон. Вослед Малыш кричит: «Лети, Карлсон, лети». Карлсон не взлетел. Шлёпнулся, дай-то бог. У 40-летнего Малыша крыша не на месте, это понятно, кризис как никак. Но через такое событие (падение) они сближаются и откровенничают, что очень скучали друг без друга. Малыш ухаживает за Карлсоном, приказывая тому принимать препараты от переломов через нехочу. Потом Малыш играет на рояле Шопена. Теперь они – одно целое, а внешний мир – их враг; включая пожарных и полицейских, которые оцепили квартал для поимки особо опасного Карлсона. Тогда Карлсон, который пропил пропеллер, заявляет Малышу, что они могут улететь из этого несовершенного мира прямо сейчас. Малыш боится. Я и сам не на шутку перетрусил за него. Но когда на чердак вламываются полицейские, наши герои, как в былые времена, улетают, но уже в первозданный хаос пятого сна, экранизированного де Кукерико. Улетают, чёрт возьми. Когда никто уже не верил в Карлсона – они улетают. Даже дайверы всплыли – так они улетали. Во время массовых аплодисментов ластами я вручил Карлсону водоросли.
В понедельник тоже можно похищать инопланетян, вот о чём я хотел сказать. Рабочий день закончился, я вышел на улицу, оглянулся, и очень хорошо разлилось на языке. На площади Окружности, что виднелась вдали, стоял табурет, на нём стишок:
каждая нота капает мёдом – весна прогуливается с огнемётом.
а если не в весне дело, то дело в оттепе?ли: кожа сквозь пальто проступает на теле. ________ ТАБУРЕТ
Ветерок спустя, утончённый весенний вечер сменился буйством Н2О. Поэтому почерк дальше не разобрать.
Если хотите узнать дальнейшее состояние почерка, прочтите следующую главу.
Глава 9
ОБЛАКО И ГЛАГОЛ
– Видел ли ты, как затонула она, затонула она, затонула баржа? – Ох да, тирлим-тирля, чего-чего – а насмотрелся я.
Портовая народная
Ну да, снег улетел вверх, и началась гравитация весны. Когда оборотились дороги реками с тротуарными берегами, приснился сон пустыннику некому, хотя звали его Роджер Грёзарь, о том, как с помощью пара образованное существо плывёт по морю небесному и языком завихрений тела своего обращается к зрителю сновидения с каким-то не то приглашением, не то предложением, а то и вовсе приказом. Проснувшись и совершив омовение, сотворил он молитву для толкования привиденного, и понесла его сила, подобная влечению, в сторону, какую избегал, потому как, думал он, что нет тама ничего, акромя уже виденного и наскучившего. Но дойдя до холма, где в особый день месяца трактористы съезжались на шабаш солярковый (от лат. sol – солнце), чтобы отражённый от луны и остуженный свет солнечный залить в баки сосущие, и моторами воспомочь всякому увязшему в суете ли, иль полю души бурьяном заросшему для возборонования. На этом холме нашёл он, Роджер Грёзарь, баржу. Однако не знал он, что делать на данный момент с данной от неба баржой. И тут облако сказало «Плыви!» и трахнуло молнией в землю подле баржи, оживляя вибрацией твердь, и шевельнулось судно с места, а он, запрыгнув, поблагодарил происходящее с ним, и понеслись они с баржой, как сани с сановником, вниз, где фонтаном зачиналась река, и рыдая возрадовался Роджер Грёзарь, ибо сказано в детской книжке: «Будь благодарен, и радость самопородится в пупке твоём цветком с числом лепестков нечётным».
Хотя, может, всё и не так запутанно было. Проснулся Роджер Грёзарь и заметил, что за окном девятого этажа идёт беспощадный дождь, транспорт полощет асфальт, а на душе блох из парика вычёсывает Бетховен. Роджер Грёзарь, человек молодой, но накинул он для обороны здоровья дождевик, жёлтого цвета. Хорошая целлофановая вещь гардероба, да и на кнопках. Зонт он потерял ещё по пути на экзамен по формальной логике. Давно это было, так ему кажется. Вышел он из подъезда, а на улице было солнце (чуть выше головы его), на улице было неопровержимо сухо, и более того на улице был лес. Роджер Грёзарь не выругался, и решил прогуляться по лесу. Дойдя до опушки, он нашёл на ней остановку трамвая. Трамвай не заставил себя ждать, и ноги его, Роджера Грёзаря, взобравшись по ступеням, вознесли туловище в салон, где из пассажиров были лишь собиратели даров леса: прадед да правнученька его. И прадед спросил: – Позволь узнать, куда едешь? – До следующей: крематорий, - ответил Роджер Грёзарь. – Не рано ль? – Напротив, опаздываю. Впрочем, я увольняюсь, еду согласовывать стороны. Правнучка поддержала разговор: – Прадедушка, правда мы все умрём? – Правда, Светанька. – Я буду взрослеть, дурнеть, стареть и умирать? – Пожалуй что так, Светанька. – А он, - указала она на Роджера Грёзаря, - будет стареть, болеть и тоже умрёт. – Верно. – А ты прадедушка, ты просто умрёшь. – Что поделать, Светанька. Тут была остановка, нужная Роджеру Грёзарю, и он, значит, вышел. Зайдя в крематорий, встретил он сослуживца (также, да будет сказано, бухгалтера). – Ты чего в дождевике? - спросил сослуживец. – Дождь на сердце. – Чем намерен заняться? – Чем намерен заняться, - повторил Роджер Грёзарь. Документы были готовы, они были бумажные, и на белом было чёткое чёрное. Подписи украсили их живым письмом. Роджер Грёзарь стрельнул сигарету, спустился вниз и в пресса-киоске приобрёл глянцевый журнал «Секты сегодня». В разделе объявлений он обнаружил в чёрной рамке: «ПРОДАЁТСЯ БАРЖА». Роджер Грёзарь позвонил, и купил по реке ходящую ржавую баржу.
Ну, или вот как ещё могло быть. 50 грамм рому эквивалентно 1 миллиметру над уровнем асфальта. В состоянии сантиметра Роджер Грёзарь купил у ночного таксиста-проповедника баржу, возвращаясь домой далеко за полночь и ближе к похмелью. Проснувшись, он взялся за голову и долго сидел так – ведь вспомнил, что есть теперь у него баржа. «И как тут быть, у?» - спрашивал он после у одной знакомой русалки, поглаживая ей водоролосы: «Облако? баржа? Дичь, короче говоря».
Такое вот триединство его, Роджера Грёзаря, если желаете, приведшее к получению прав на плавсредство и асфальт приведшее в состояние текущей воды. Апчхи, пахебель какая.
Около двух недель пробирался Роджер Грёзарь по улице Францисканской, месяц по бульвару Радонежскому, пережив и шторм и бурю, пока не достиг usb-порта, где стал он на разгрузку. В usb-порту usb-грузчики в рабочих кимоно из денима надували латексовые контрацептивны гелием перегара, привязывая к ним нитью конверты, начинённые хайку, и отпускали их вонебеси. Позже, да будет сказано, да будут прочтены некоторые экземпляры маринистской поэзы разными плавателями, и воздушные шарики нет-нет да и да-да будут встречаться на пути их, лопаясь о неоспоримо острый нос их. Совладав с предводителем usb-грузчиков, предварительно одолев того в армрестлинге и в шашки, Роджер Грёзарь произнёс «хуяк!». Ручные же, но не прирученные, работники usb-порта принялись за муравейное своё ремесло. И грузом им было – непреходящие драгоценности. Отчего не то голосили, не то горланили они не то псалмы, не то мантры. Роджер же Грёзарь тем временем ступил на торную, чтобы пройти в перл-место «Жемчужина», где и угостил он всех баррелем молитвы на меду, выпив кую, осязаешь, как Богородица босыми ножками пробегает внутри царствия твоего. Со сцены же абракадавры из «Буддо-Юдо» охлаждали ум и грели сердце моряцкой природной «Sun оf Beach».
Перед отплытием прогулялся Роджер Грёзарь по портовой барахолке. Где приобрёл сборную чайхану для баржи, а также нашейный китч-медальон с изображениями Ноя и Мазая. После баржею своей он отправился далее. Свернул на бульвар Телемаха Одиссеевича и отправился ещё далее. Далее на берегу голосовала красивая баба, сочных лет. То была Виолетта Драйф. Вот как она выглядела:
Ступни ног Виолетты Драйф были мягкие, плоские и полные. Пальцы рук и ног Виолетты Драйф были соединены перепонками, которые достигали уровня половины пальцев. Плоть рук и ног Виолетты Драйф была мягкой и молодой. Тело Виолетты Драйф имело четыре выпуклости и три углубления. Пальцы рук и ног Виолетты Драйф были длинные. Тело Виолетты Драйф было большим, стройным и совсем не изогнутым. Каждый волос тела Виолетты Драйф рос вверх. Икры ног Виолетты Драйф были как у антилопы – гладкие и прямые. Руки Виолетты Драйф были длинные и красивые. Женский орган Виолетты Драйф был укрыт рыжим волосом, его нельзя было разглядеть. Кожа у Виолетты Драйф была бирюзовой и совершенно чистой. Ночью она выделяла фосфор. Каждая часть тела Виолетты Драйф имела только один волос, растущий вправо. Лоб Виолетты Драйф был украшен вьющимися волосами, которые имели 6 особенностей: гладкие, рыжие, послушные, способные растягиваться, завитые справа налево и повернутые концами наверх. Они казались способными вызвать пожар. Груди Виолетты Драйф была полными и имели соски, по одному на каждую. Они были плотными и смело выступали вперёд, а по ночам пускали молнии, освещая дорогу путникам. Между плечами грудь была плоская, лопатки изящно выступали. Виолетта Драйф имела длинный и красивый язык, которым она могла доставать до линии волос и до ушей. Язык был красного цвета в зелёную поперечную полоску. Зубы у Виолетты Драйф были очень белые и тупые. Длина зубов у Виолетты Драйф была одинаковой. Между зубами у Виолетты Драйф не было щелей. Глаза Виолетты Драйф были выпуклыми зеркалами, ничего не выражающими, но отражающими лишь. Ресницы Виолетты Драйф были прямые и чистые, как у жаждущей буренки.
– Ты кто и чем живёшь? – спросил Роджер Грёзарь. – Виола Драйф, живу фотосинтезом, не боясь осени. – Рехнуться можно. Куда следуешь? – В одно место. Я нашла книгу, могу почитать вслух по пути. – Прыгай, одно место всегда по пути. Виола Драйф запрыгнула в баржу, и они поплыли ещё далее. Книгой была рукотварь Андрея Семеро «Три фазы мигранта: столовая, диета и ностальгия», напечатанная по одному слову на одну страницу (832 с.).
ТРИ ФАЗЫ МИГРАНТА: СТОЛОВАЯ, ДИЕТА И НОСТАЛЬГИЯ (рукотварь)
Требуется еда. Особенно необходима в обеденный перерыв. И желанна. Особенно при такой работе, где затрачивается много энергетических единиц. И психических. Не знаю, что за должность, но это работа ума. Мигранта ума дело. Мигрант открывает дверь универмага. Стеклянная дверь. До того шага, как войти, замечает за ней (ведь стеклянная же) девушку, отходит назад (дабы пропустить), наступает на ногу человека сзади (не зная, какого он пола), по факту казуса искренне просит простить, и прощение обретает – у той девушки, поскольку это она была снаружи, и просто отразилась в двери. На первом этаже ему ничего не нужно. Коньяки, вина. Тазы, химия быта. Сувениры да утварь. Он хочет есть – вот он и идёт в столовую, она на четвёртом. На четвёртом этаже универмага. Ступени лестницы производят от до-ноты до си-ноты с полу- и микротонами, унося его высоко, аж до второго этажа авангарда, особенно при спонтанных спотыканиях, достигая алеаторики. Но это пустое, он понимает: еда сейчас – самая адекватная музыка. На втором этаже, в отделе техники, он замечает трансляцию себя, своё изображение, – появляется желание купить этот телевизор с собою в главной роли происходящего на втором этаже в отделе техники. Но урчание духовых в желудке подстрекает мигранта спешить на концерт, он на четвёртом этаже, в этом же здании. Взбираясь по верёвочной лестнице, он достигает третьего уровня универмага и такого же уровня чувства голода. На этом этаже секция тюлегардинная и ковровая. Ковры его как-то особенно трогают, и почему-то именно запахом. Цвет, форма, рисунок его никак не трогают; не трогают вообще. Но при виде лика Иисуса и лика Николая Чудотворца на ковриках метр на два, он рефлекторно осеняет себя крёстным знамением – и тут же начинает обращать внимание на цвет, форму и рисунок, отчего у него появляется желание примерить шкуру тигра, выполненную из искусственного волокна и имеющую иной целевой прицел, а именно: покрывать пол и, чаще за все остальные, именно в детских комнатах. Но он сам понимает, что не прав, заходит в лифт, и добирается до заветного этажа. Мигрант приближается к двери столовой, на ней табличка «Санитарный день», и, более того, заведующая, повара, раздатчицы, плюс криворукий мойщик посуды, – все они уже умерли, пока он шёл. Понимает он или нет, но работа его ума запутала их до смерти. И вот – он сыт по горло. Мигрант увольняет себя и проходит мимо. Позже он замечает, что шёл не один. Это когда все одновременно подняли лица кверху. Даже те, кто в метро, они также подняли. Ничего там и не было в бездонном обшире. Ни салюта, ни «Графа Цеппелина», ни радуги, ни Хаттабыча, ни явления смертным. Взяли да и подняли фасы с готическими носами, и ведь никто за шпиль не тянул. Кто за рулём был и кто сгорблен был, а на спине кто да на лужайке лежал – те вообще заблаговременно. На небе и солнца-то – шиш. Затянуло чем-то. Что высматривать? А всё равно – факт. Горы с плеч посыпались; звук был, каменных пород не видать. Сбросив пару лишних, у мигранта включается ностальгия, место приступа её – сквер, что у посольства того государства, о котором ни слова не сказано в СМИ в связи с событиями, ни цифры не явлено в статистике в связи с тенденциями. Тут же он обращается за получением визы. Ему говорят, он уже там. Мигрант присаживается на скамью под фонарём. На скамью того сквера у посольства того государства, о котором не слыхано: «совсем того». Мигрант сидит, болтая носком ботинка, и от фонарного света выделяет кислород всею своею кожею. Из двери охраны обнаруживается милиционер. Он невысок, упитан и похож на милиционера с усами. Неудивительно – у него усы. Он прохаживается по тропинкам той манерой, чтобы не ходить по ним, а теряться. Там, где он проходит особенно теряясь – как грибы до грибников, появляются вороны. Множество ворон. И даже странно, что вороны пасутся стадом. Не странно – они едят корм. Корм сплачивает, и тут не до горделивости. Корм определяет ворон как они есть. А милиционер их подкармливал. Он делал это украдкой, но мигрант видел. Стараясь быть незамеченным, но мигрант видел. Не уличённым, но не получилось. Он сказал своим: «выйду покурю». Но, выйдя, не курил. С наступлением темноты мужчина в пижаме выходит с другой точки сквера. Он выгуливает скотчтерьера. Питомец состоит из двух связанных между собою позвоночником частей, которые двигаются не синхрон. При ходьбе его пружинит наподобие малолитражки с приплясывающими амортизаторами. Мужчина в пижаме сказал своей жене: «схожу выгуляю пса». Она заметила, что пёс выгулян до конца времён, это предлог, и на улицу его гонит нелёгкая. Он ответил: «лёгкая». В зоомагазине он спросил собаку. У него спросили какую. «Достаточно смешную. Мне для сквера», - он сказал, мигрант слышал. На ухо продавцу, но мигрант это слышал. Даже одной мимикой, но достаточно разборчиво. Тополь, который остановился в сквере на время жизни, воспроизводит из себя тягучие извилины бас-кларнета. Куст шиповника, торчащий спящим ежом, излучает среброструнную арфу. Раздвоенная берёза берет на себя рекордер и синтезатор. Ива ладна на терменвокс. Садовники сделали это, провели акустику в зелень. Бригадир – лидер квартета. Квартет пошёл на это из соображений музыки. Что сказывается на получении визы того государства, которому нет имени, там вообще нет слов. Доподлинно известно.
Виола Драйф читала вслух, по слову в день, пока Роджер Грёзарь правил баржой джойстиком. Когда же он становился на якорь, чтобы ловить на блесну овощи, она играла на аккордеоне и пела всякую чушь. Роджер Грёзарь смеялся и хрумкал при этом уловом. Виола же Драйф, как она сама заявила, питалась иной формой пищи. Так продолжалось плавание в одно место. И так оно осуществилось, когда они юркнули в море, а баржа разошлась по швам. Виола Драйф и Роджер Грёзарь остались на автономном плаву и 40 дней гребня гребли, пока не достигли состояние атмосферы, где море впадает в небо, что происходит благодаря трамплину испарения. Но вообще-то просто-напросто утонули они чисто-начисто.
Если хотите узнать составляющие коктейля «капитуляция», и то, как принято уходить в Беловежской чуще, прочтите последнюю главу.
Глава 10
КОКТЕЙЛЬ «КАПИТУЛЯЦИЯ»
Буль-буль-буль
Аккумулятор NEC иссякал. Адаптера у меня не было – мобифон я нашел заряженным, но без аксессуаров, даже без симки. Зарядки элемента питания хватило почти на год, жаловаться тут не на что. Я дал объявление на форуме: «нуждаюсь в зарядном для NEC», чтобы закончить дзуйхицу и разослать его по издательствам sms`ками, остерегаясь, конечно, получить в ответ kissmyass`ки. Сообщение пришло из заставы Хвойники. Покинув Гродно, я отправился на юг до Пружан, где одолжил у байкера Мишуги его одержимый диббуком автобус из семейства ЛАЗовых, и пробрался, как кабан, в Беловежскую чущу. Там я нашел гостиницу, в стенах которой должно было состояться приобретение зарядного устройства. Был уже вечер, встреча намечалась ближе к полуночи. Мне дали ключ от номера, где я решил дождаться назначенного часа, а заодно, если зарядное не подойдет, подумать над заключительными словами. Или одним словом. Но чтобы это была точка. Стойкая точка, не блоха. И вот я в номере, значок питания мигает, а пробку, чтобы заткнуть повествование, пока не нахожу. Тогда я принимаюсь осматривать комнату. Вместо зеркала висит объявление: «Уважаемые командировочные, шкафов нет, но стены оборудованы гвоздями». Вот, то что надо, думаю я, и убиваю время, развешивая всё, что на мне надето, на гвозди. Внешняя одежда становится ещё более внешней, нательное – настенным. Вспоминаю, что во внутреннем кармане пиджака есть картина голландского мастера, но не вешаю её, потому как силы покидают меня, и я валюсь в клевер. Вокруг меня пасутся пятнистые говядины и вырабатывают йогурт. Также мне снится моя не первая вторая половина, у неё фантастическая грудь, при этом данная в ощущениях. Меня завораживают её округлые перламутровые зубы. Будто это и не рот вовсе, а раковина моллюска. Зубы при этом цитируют Марка Даблдарка:
Выстроить комнату из слов, комнату без дома. Возделывать землю в цветочных горшках ногтем лопаты. Называть облака в потолке именами горных пород.
Обидеть муху сомнением в ней самой. Выплеснуть содержимое зеркала вместе с ребёнком.
Не докурив, погасить память.
Прикурив сознание, я просыпаюсь, и обнаруживаю, что дверь в моей комнате затянулась бетоном. На солнечных часах полнолуние. Время встретиться с владельцем зарядного для мобифона NEC. Я стучу в стену, где раньше была дверь, – никто не отворяет. Пиздарики, решаю я. Но тут же одним прыжком достигаю кровати, ставлю её напопа и, словив за ручку дверь в полу, отворяю настежь, и, нырнув внутрь, оставляю её за спиной. Некоторое время я стою и привыкаю к запаху. После прохожу вглубь и заказываю у тётки за стойкой разливное пиво «Жигул олд-скул святое». – Что это за место? – спрашиваю. – Пивнуха «У Святага Духа», - отвечает она. – А где хозяин? Она вручает мне полную кружку, оставив вопрос без ответа. Очень хорошо, думаю я, именно здесь мы и должны встретиться. Значок питания ещё мигает, это тож хор. Завсегдатаи переговариваются очень громко, часто слышны металлический кашель от холодного пива и деревянный смех от скверного курева. Внешность мужчин выдержана во фрик-стайле, одеты они по трэш-коду. Высокие столики без стульев провоцируют на ходьбу для обмена мнениями, стрельбы сигарет, и пущую компанейность. За угловым столиком Сартр с Камю играют в «кости и ящик». Мужик с вмонтированными в строительную каску оленьими рогами пытается быть им не судьёй, но советчиком, и заботливо наполняет хрустальные стопарики беловежским самогоном «чущанкой». Заметив рога, я начинаю беспокоиться. Тут почти у всех рога, на касках, в рюкзаках. Некоторые даже расплачиваются ими с хозяйкой, извлекая их из дырявых карманов. Меня это забеспокоило, потому как тот человек, с кем мне надо непременно встретиться, сказал, что он будет с рогами. Оленьими. И вот откуда мне было знать, что тут перевалочный пункт собирателей оленьих антенн. Рог им в зад. Ещё я понимаю, что мне нечем расплатиться за пиво – я стою без одежды. Поэтому спрашиваю у тётки за стойкой, где тут выход, чтобы сходить за деньгами из пиджака на стене. Она говорит, что я отсюда не выйду, пока не возмещу деньги за пивас. Я гол как сокол, говорю. Значит, продолжай пить пивас, говорит, пока кто-нибудь не заплатит за тебя. И тут она протягивает мне ещё одну полную кружку. Я принимаю её, потому как уверен, что человек с зарядным заплатит за меня, а после я возмещу ему это вместе с деньгами за его вещицу. Подходя к своему столику, мне замечается, что за ним уже кто-то стоит. – Замерз, как суслик, - говорит тот. Я не реагирую, я не знаю такого выражения. Но он, видимо, знавал того суслика, что так замерз. – У вас есть зарядное к NEC? – спрашиваю. – Не на того напал, - отвечает он. На нём плащ-палатка-спальник-рюкзак. Видно, он дауншифтер, буккроссер и лайфхакер, - ибанут на все три полушария. Он говорит третьему: – Каждый день человек спасается от обезьян. – Это как же? – Выстраивает скользкие стены и ставит решетки под напряжением. – Это зачем же? – Потому если он будет бить баклуши, обезьяны выследят его, поймают и как следует отобезьянят. – Худо. – Мимезия, эт-те не шутки. После – таких даже в метро не пускают. Следует остерегаться обезьян, а они не такие уж и глупые, хоть их и в метро не пускают. – За обезоруживание обезумевших обезьян, - говорит третий, и мы согласно сталкиваемся пивными кружками. В руках у нас остаются лишь стеклянные ручки. Вроде и не пасха, думает тётка за стойкой, но приносит нового пива в новых кружках, и выпроваживает третьего: – Ты уже налупился всруль, - свидетельствует она. – Да, я налупился всруль, - отвечает тот. – Иди ты с миром, - говорит она. – Да какого бешенного, я тока зашёл? – Ты уже налупился всруль. – Да, я налупился всруль. – Налупившемуся всруль не положено. И тут тётка из-за стойки избивает его титьками, брызгая молоком из сосцов. Статисты вытирают рукавами молоко с лица, мне же приходиться делать это языком, ибо гол. Увернувшись от натиска, третий завладевает выгодным положением и проникает в неё константою своей страсти; в атмосфере восстанавливается гармония. «Снято», - говорит Роберт Гудин, и подходит к нам. – О чём кино? – спрашиваю. – О связи бэби-бума с бабьим бунтом. – Какие новости? – У Марка Даблдарка умер кот. – Как это случилось? – Кот беспросветно угасал, он был уже стар. Худ, трачен, в левом глазу растворился зрачок. Электричество уже не видело в нем проводника. Потух, вспыхнув к свечению вечному. После того, как мы обмыли потерю беловежской «чущанкой», Гудину пришлось ехать на другую локацию продолжать съёмку, а я обошел всех, кто был с рогами. Зарядного для NEC ни у кого не оказалось. Было уже далеко за полночь. Я спросил у тётки, где уборная, но она сказала, эта дверь также заросла. Итого, питание заканчивалось, отлить было негде, и я застрял. Тот, что замёрз, как суслик, потирал ладони и пританцовывал вокруг пламени, исходящего от столика. O temperatura, о moroz, повторял он нараспев. Столик горел, но огонь не обжигал, когда я на него облокотился, чтобы попить пивка. – Нету, - говорю, - ни у кого нету. Скорее всего, он не придёт – его напрочь загрызли зубры. Видимо, пора ставить пробку. – Смею предложить коктейль «капитуляция», - говорит он и достает из кармана своего плаща-палатки-спальника-рюкзака флакон польского одеколона Demon, - Здесь написано Eau de Cologne, что в переводе с арабокадабры означает «из Кёльна уходить по Рейну», - пояснив, он выливает одеколон Demon в мою кружку со светлым пивасиком «Жигул олд-скул». Я ладно глотаю, при этом отмечаю, что давление обстановки как-то возрастает, видимо, это перенос давления внутри мочевого пузыря на стены пивнухи, и ловлю себя на том, что хочу отлить и быть отлитым одновременно. Выпрастывание. Стоя за соседним, огромным, как и его планы, столом, Диавол ковыряется в носу, вычищая его от копоти. – Злюсь много, - заключает он, глядя на чёрный от копоти мизинец. Я охоче хохочу, потс он потешный, однако прошу его не тратить символы, ибо аккумулятор даёт знать о нуле, а ничего путного, чтобы закончить, он не говорит, но он, конечно, отмахивает мою просьбу и говорит, что кровля у меня протекает, ничего, говорю, крыша едет – дальше будешь, и тут я допиваю коктейль «капитуляция», гляжу на флакон польского одеколона Demon, и читаю, что там ещё написано, верно, кумекаю я, надо уходить по воде
Сена – Темза – Гудзон |
Библиотека // Объявления
