После того, как душа ушла в пятки, ей ничего не оставалось, как затаиться.

Выждав чуть больше положенного, она внимательно и осторожно осмотрелась по сторонам.

Ба! Кто это?

- Сидишь? – вопросом на ее мысли ответил этот кто-то.

- С кем имею честь? – попыталась отвоевать утерянные позиции все еще напуганная душа.

- Сидишь, – вместо ответа подытожил незнакомец.

- По какому праву? – робко запротестовала душа.

- Сиди, ради бога, - не унимался некто.

- Какое бескультурье. Вы ведь не где-нибудь, а в теле величайшего из музыкантов современности. Могли бы и вести себя подобающе.

- Вот как? – усмехнулся незнакомец: - Величайшего значит? Хорошее начало. Я-то уж было подумал, как обычно, где-нибудь в психушке. А тут такое! Расскажу кому – не поверят.

Некто пододвинулся поближе, отчего душа неприятно поёжилась.

- Да ты не бойся. Свои! Я ведь тоже душа и, между прочим, не хуже тебя.

- К-как это? – не на шутку затревожилась душа.

- Экий, ты, брат, непонятливый. У нашего-то, крыша поехала, - многозначительно живописал самозванец: - Диссоциативное расстройство, раздвоение личности. Слыхал?

Так что придётся тебе потесниться, вдвоём теперь будем: не разлей вода, Бони и Клайд.

Понимаю, дело для тебя новое, потому помогать буду, чем смогу. Прорвёмся! – налаживал мосты новичок.

- Кончилось твое одиночное заточение, - уже совсем миролюбиво добавил он.

Душа лишь молча смотрела не в силах выдавить и слова.

- Ну-ну, оклемайся, а я пока осмотрюсь, - и новый знакомый умчался к самому верху.

Вернулся он не скоро, но душа и не торопилась ускорить следующее свидание. Следовало хорошенько поразмыслить о превратностях судьбы, об открывающихся горизонтах и закрывающихся перспективах.

Тридцать пять лет в одиночке – срок не малый. Больше половины из отпущенных шестидесяти трех. Одиночество успело уже стать частью самой души. И вот тебе – за примерное поведение, вместо того, чтобы скостить срок, подселяют неизвестно кого, привыкай теперь к новому раскладу жизни. И без того тесно было: никакого полёта, а теперь и вовсе не развернуться.

Грустно стало душе. Затосковала она сперва об одиночестве, а потом о свободе. Захотелось вырваться из ставшего тюрьмой тела: на волю, к звёздам…

В таких мыслях и застал её возвратившийся сокамерник.

- Да ты не плохо устроился, - с порога начал он, но заметив грусть-тоску, сменил тональность: - Ты чего сопли-то распустил? Жизнь – она только начинается! Со мной не соскучишься! Выше голову! Покажем широту русской души?!

И не дожидаясь ответа, вновь куда-то умчался. Спохватилась душа – натворит дел новичок – и вслед погналась. Да не успела.

- Мать честная, - только и смогла вымолвить.

А ужаснуться было чему: выхватило их тело - величайший музыкант современности – нож кухонный, да по горлу. Кровищи-то, кровищи, так и хлещет. Упал музыкант лицом в паркет полированный и шепчет что-то неразборчиво:

- Жмёт… ел… жмёт… мёт… тел…

- Да ты не переживай, - успокаивал душу новичок: - Бывает. Подсадят нас ещё к кому.