Городок был крошечный, симпатичный, словно игрушечный. Летом утопал в зелени и цветах. Собственно, летом только Зайка и бывала у бабушки. Хотя не каждое лето. И что делала одинокая старушка долгими зимними вечерами - об этом её внучка предпочитала не думать. Она жила от бабушки очень далеко с мамой, папой и братом. И еще у них в доме были две замечательные собаки. Отец брал Зайку за руку, за другую вёл своего сынишку и шёл с детьми к реке. А собаки весело бежали впереди, догоняя друг дружку, играя, и выражая всеми способами свою собачью радость. Там, на берегу реки, их ожидал настоящий рыбачий табор. Приятель отца был многодетен, словоохотлив, улыбчив и умел рассказывать очень смешные анекдоты. И дети были в него: всегда шутили, играли весело и, казалось, весь мир вокруг был полон добра и счастья. Взрослые ловили рыбу сетью, дети удочками. Вечером разжигали костер, вешали большой чугунный котел и варили в нем уху. Зайка любила, полакомившись ушицей, лежать на разложенной на траве отцовской телогрейке и смотреть на яркие звезды. Река убаюкивала её, и отцу приходилось относить дочурку домой на руках спящую. Просыпалась Зайка солнечным утром в огромной комнате с ободраными обоями, где над батареями под марлею на бельевых веревках была развешена сушеная рыба, а на газетах вдоль стены всюду были рассыпаны клюква и огромные зеленые яблоки. Во всем их обветшалом трехкомнатном доме на всех вешалках и в шкафах всюду были развешаны телогрейки, а по стенам холсты в простых деревянных рамах. Оказывается, дедушка у Зайки был художником. А почему в их доме столько телогреек, хотя папа по праздникам надевал военный мундир, она не знала. Огромный ящик с красками, как волшебный сундук, манил её и искушал неведомым чудом, и, как ей казалось, страшной тайной. Но на нем был замок, с которым было не справиться. Ящик лежал на простой, грубо сколоченной тумбочке, а над ним висел автопортрет деда в генеральской форме. Ребенком она определила, что у папы на мундире три средние по размеру звездочки, а у деда - три большие звезды. Впрочем, с годами отец перестал надевать военную форму даже по праздникам и лишь грустно улыбался, когда дети спрашивали его о том, кем был их дедушка. Он словно прятался от их распросов на других планетах, но потом вдруг резко поднимался, подхватывая детей на руки и говорил на одном выдохе:

- Ах вы, мои кровинушки! Да художником был ваш дедушка, разве вы сами не видите? Вот же его картины.

Но к своей бабушке они ездили очень редко, хотя письма от неё приходили каждую неделю. И в письмах она писала ласковые слова, и еще о том, что ждет - не дождется к себе своих внуков в гости. Иногда отец запирался от детей с матерью, и они о чем-то долго сердито спорили, иногда даже ругались. И доносившиеся через дверь фразы были всегда о дедушке, его картинах, бабушке. Иногда мама выбегала раскрасневшаяся, высоким голосом кричала:

- Да выкину я все это к чёрту: и эти проклятые телогрейки, и эту его бездарную мазню! Я ведь музейный работник, я вижу каждый день настоящее искусство, а это...

- Ну, что... это?! - повышал голос и отец, - и, вдруг, опомнившись, глядя взглядом побитой собаки в испуганные глаза детей, смолкал, сжимая зубы. И уводил за плечи рыдающую маму обратно на кухню. Потом оттуда доносился его просящий голос.

- Ради наших детей заклинаю...

- Так напиши же ей, чтобы сожгла, наконец, все эти чертовы телогрейки, и те самые его холсты, словом, чтобы порвала навсегда с прошлым. Да и приехала к своим внукам!

- Зося, ты же знаешь, что это невозможно. Ради всего святого. Она не оставит могилу отца. У неё в мечтах - лежать с ним рядом.

И вот Зая одна у бабушки. Родители уехали с братишкой на море, а она, совсем уже взрослая, в белом нарядном платье крутится перед старинным зеркалом в полный рост, любуясь собой. Платье ей к лицу и так славно облегает её стройную фигурку. Сегодня она впервые идет на танцы. Входит бабушка, охая и вздыхая.

- Красавица ты моя! Неотразимая, неописуемая.

Зайка, смущаясь, краснеет.

- Да, ладно, тебе бабушка. Ты не представляешь...

- Глупышка! - улыбается беззубым ртом бабушка, - это ведь телом человек только старится, а памятью...

- Так ты помнишь? Помнишь свой первый...как там это тогда называлось. Расскажи, бабуль, ну расскажи, - Зайка опять превращается в маленькую девочку.

- Да ты ж знаешь, что не расскажу. Рассказала бы, коли матери твоей слово не давала. Ты вот что, дочка. Что-то на сердце у меня неспокойно. Ты долго в клубе-то не задерживайся. Как только смеркаться станет...

- Знаю-знаю. Ты не волнуйся,я ж с подругами иду.

- С кем это?

- С Ирой и Светой.

- Подружки. Наглые девки, бессердечные. Ты на них особо-то не надейся. Ты оглядись прежде...

- Да знаю я, баушка. Не бойся за меня. Я ж взрослая!

- Дурёха ты моя городская. От того вот и боюсь, что взрослая. Да, ладно. Ступай себе с Богом! Дурой-то, слышь, не будь, оглядись прежде.

- Оглядюсь, бабусь, оглядюсь.

И она выбежала из дома.

- Упорхнула.

Бабушка сняла с головы цветастый деревенский платок, подошла к зеркалу. Сморщенное старушачье лицо, высохшая грудь, выцветшие глаза, и в них слёзы.

- Ну, вот, Никитишна, ты и дожила. Упорхнула твоя голубка в весенние годы. Господи, охрани и спаси её от недобрых людей, дьявольских искушений!

Сестры-близняшки Ира и Света ждали Зайку у своего дома. Увидев её в таком платье они едва скрывали свою досаду. На них самих были брючные костюмчики "под джинсу".

- Ну ты и вырядилась, подруга, будто бы на бал.

- Ну, дык, она ж генеральская внучка, мы с ней рядом не стояли.

- Да, будет вам, девочки! Мне просто больше не в чем было идти. Вот бабушка и перешила свое старое платье. Ну что, побежали?

- Карета не подана! Кучер пьян. Поскакали кобылки. И-го-го.

Всю дорогу до клуба они дурачились, чтобы скрыть друг перед дружкой волнение. На танцы все трое шли первый раз в жизни.

В зале было накурено и парней было больше чем девчонок. Играл местный ансамбль. В городишке было всего три школы. Одна из них для детей из "лучших" семей. В классах там преподавали музыку, и единственный во всем городе настройщик фортепиано часто налаживал по домам учеников нарочно расстроенные балованными детьми инструменты. Но они, как и их отцы и старшие братья когда-то брали в руки электрогитары и исполняли весь репертур от битлов до диппёрпл. Увидев хорошенькую девочку в белом платье, один из гитаристов взял в руки микрофон и возвестил на весь зал.

- А сейчас... Вальс, товарищи!

Он положил на сцену свою гитару, подошел к Зайке, улыбнулся своей мальчишеской улыбкой и пригласил на танец. Через мгновенье они кружились в танце вместе с немногими парами. Вальс считался старомодным танцем и вместе с ними почти никто не танцевал. У Зайки кружилась голова. Не столько от самого танца, сколько от своего партнера. Он был опытный танцор, совсем не то, что мальчишки в той школе, где она училась. И странным было еще то, что ей почему-то представилось, что так вот они и будут с ним кружится в этом танце целую вечность. И как в детстве на каруселях ей хотелось, чтобы это продолжилось ну хотя бы еще чуточку. Но музыка внезапно оборвалась. Парень галантно ей поклонился и вернулся на сцену. Толпа требовала рок-н-ролла. И музыканты грянули рок-н-ролл. К Зайке тут же подскочил какой-то странный тип с сигаретой, но потом какой-то другой выше ростом, плечистый и мускулистый цикнул на него и рявкнул баском.

- Ну, что, крошка? Потанцуем.

Он схватил её за руки словно стальными клешнями и ей ничего не оставалось как выделывать коленца, наплевав на то, что она не в брюках. По залу покатилась волна восхищения её стройными ножками и одновременно гул возмущения.

- Эй, ты, сучка комендантская! Совсем стыда не имеешь?! - закричал кто-то из полумрака не предвещавшим ничего хорошего голосом. Зайкин партнер по танцу бережно опустил её руки и заслонил своей широкой спиной. Отработанным движением, он отсегнул массивную бляху ремня и через мгновение широкий кожаный ремень оказался обмотанным вокруг его здоровенного кулака-кувалды. Трое или четверо здоровенных парней бросились на него. У кого-то в руках мелькнуло что-то металлическое. Визг девчонок заглушил децибелы звука и началось побоище. Зайкин кавалер, словно рыцарь мечом, наносил удары пряжкой налево и направо и когда удары приходились по его противникам, пространство дискотеки оглашалось отчаянными воплями и в воздухе вдруг запахло свежей кровью. Зайка стояла, словно окаменевшая, стуча от страха зубами. Наконец, её кто-то дёрнул за руку и потащил за собой на сцену, а потом дальше каким-то чёрным ходом, пока она не оказалась на улице. Здесь у неё градом хлынули слёзы от обиды на этот мир, который до произошедшего с ней только что, казался таким славным и добрым.