Кошка сбивает машину. Несется по дороге, поскальзывается на повороте – наездник натягивает удила. Выгибается спина, покрытая множеством темных пятен, и лапы – на-ступают мягкими розово-черными подушечками на маленький автомобиль, случайно вы-скочивший из кустов сирени на обочине. Автомобиль теперь – кучка железа в луже бен-зина и черного масла. Кошка – недоумевающе смотрит с высоты своего огромного роста на мертвый металл под ногами. Мимо – несутся другие кошки. Кошек – множество на до-роге. Наездник – подгоняет ее, дабы – двигалась она. Дабы двигалась, двигалась, двига-лась далее – вперед по серому полотну, между рядами домов, в потоке других огромных кошек. Но она – стоит и смотрит на мертвую, раздавленную машину. И асфальт – темно-пегий. Небо – синее и немного пыльное из-за жары июля.

В небе же, пепельном от июля, кричит воробей – цвета индиго, цвета индиго все для него. Все – ничего для него, цвета индиго, летящего над дорогой, на которой стоит кошка, смотрящая на раздавленную ею бездомную машину. Воробей – летит далее. Несется он над домами, тополями и рекой. Он пролетает над мостом, кажущимся шевелящимся по-лотном серых извивающихся меховых спин. Кажущимся – шерстяной змеею. И летит, ле-тит, летит себе дальше – все дальше и дальше в небо цвета индиго. Пыльное небо – при-ветствует его изумленный крик, так не похожий на звуки, вылетающие из любого иного птичьего горла. Воробей – кричит, словно обезумевший от ужаса человек, проносясь пу-лей над раскаленным вечерним городом.

Стены же домов города – белы. Не то от жары, не то – от извести, но цвет их – бело-снежен, и если бы тень от стоящей на дороге, оставшейся далеко позади, кошки упала на них так же, как упала и – исчезла тень от крыльев кричащего воробья… Если бы это было так – то эти белые стены в месте падения этой самой тени стали бы пыльно-синими – как выцветшее небо наверху. Но теней – нет на стенах. Солнце – под несколько другим углом. Оно висит наверху – не так, как могло бы висеть, и от этого стены – бестенны. Они – как бы безводны, высушены и наполнены только лишь белым. Будто бы соль и песок в сердце пустыни. Людей – нет близ сих стен, нет маленьких машин, отдыхающих у их подножий, нет огромных кошек, воробьев, демонов, членистоногих извивающихся созданий и тре-угольников. Нет у стен в этой части города – даже звука, лишь кажется, что они шипят из-за жара, низвергающегося со все светлеющего и светлеющего неба. Стены – белы и немы.

И само пространство – так же. Невыносимо тягучее, беспредельное, растворяющееся в самом себе – наполно оно только лишь бесконечной белизною, проникающей в саму себя и в то же время – никуда не проникающей. Медленной, распластанной. Сонной. Горячей, словно лихорадка – как шершавая, твердая серая кожа. И белое – вокруг. Сам цвет – да-вит, прибивая к земле, но никакой земли, никакого неба и никаких домов – нет, и все – просто сжимает, выбрасывая куда-то вверх массу самого себя. Разогревает до невероятной температуры, но уже – исчезает само представление о том, что может быть не так жарко, и просто – увеличивает, увеличивает и увеличивает. Нечто – усиливает жар, нарастающий посреди бесконечного белого с каждой минутой. Кажется – что нет конца этому, и похоже оно, это горячее белое – действительно бесконечно, потому что времени – просто более не существует. Если бы был хотя бы какой-нибудь предел, какая-нибудь отправная точка, где все это началось… Но ее, этой точки повышения температуры – просто нет. Нельзя же считать подобной точкой – какого-нибудь глупого крикливого воробья, кошку или маши-ну. Да и вообще – нет такого, чтобы температура - не повышалась. Она просто растет, не-прерывно, увеличиваясь волной вместе с белизной белого, а белое – бесконечно, перекры-вает даже чистоту самого света, самого себя, его скорость и субстанцию, и все продолжа-ет, продолжает и продолжает расти.

Но тут – чей-то почти неслышный, но все же – существующий хотя бы по тому, что он есть, голос устало произносит:

- Paзвe ты нe видeл, кaк пocтyпил Гocпoдь твoй c влaдeльцaми cлoнa?

И тут все вокруг – меняется.