Ты промокла в своем плаще, но никак не могла уйти,
А я держала тебя песней глаз, я была Крысоловом.
И тогда ты сказала мне что-то там про пути,
А я - что мы наверняка увидимся снова.

Ливень в лохани города мыл чешую на крышах.
Твои губы были красны, напоминая веточку вишни.

У тебя была тысяча лиц, но они сходились в одном:
На них жили глаза и губы, и неясно, что было живее.
Ты была на платформе, я – в вагоне, но мы были вдвоем,
Я подумала после, что прощаться так – неплохая идея.

Поезд стоял. Конвоир задремал, съежившись под шинелью.
Я любила тебя, и эта любовь выжила, так и не став самоцелью.

Я звала тебя… я никогда не звала, ты приходила сама -
У тебя не было имени, да и давать его не было смысла.
У тебя был кофейный запах, и ты знала, я от него без ума,
А ты была без ума от моих слов и моей любви к жизни.

Лето не выдалось. Я слегка прижала к стеклу ладони,
А ты улыбалась, хоть и вымокла на проклятом перроне.

И когда поезд ушел, ты тоже, наверное, сразу ушла:
Ушла свериться с картой – где ближайший трамвай до Парижа.
Я в поезде думала: вот – любовь, а все остальное – шлак;
И знала: когда-нибудь жизнь схалтурит – и я тебя вновь увижу.

Наручники жали запястья. Во рту конвоира тлела до фильтра «Ява».
Ты только губами сказала «Je t’aime» - и я на это имела право.