Что? Как зовут? Звать-то меня Степаном. А вот если фамилию свою скажу, так может, сразу и не поверите. Фамилия у меня редкая, чудная, можно сказать. Сорока я. Хотя, если разобраться, фамилия как фамилия. Это для здешних мест она странной кажется, а у нас на Украине (сам-то я из подо Львова родом) и не такие встречаются: Качан, скажем, или Тарас. А то и вовсе Саранча. А я, значит, Сорока. Птичья, выходит, фамилия. Отец мой Сорока. И дед был Сорока. И дети мои с той же фамилией. А что? Не в фамилии дело, в человеке. Главное, что б ты сам с добром к людям относился. Тогда будет тебе и почет и уважение. Я вот, к примеру, своей очень даже горжусь.

Хотя, если честно говорить, были неприятности и у меня по молодости из-за фамилии такой. И не по тому, что в школе, как мы под Москву переехали, девки меня Сорокой-Белобокой (сами видите, что волосы-то у меня светлые) да Сорокой–Вороной (нос-то у меня и впрямь не маленький) дразнили. Я из-за фамилии своей чуть в тюрьму не попал.

Да погодите вы смеяться. Думаете, быть такого не может? Я и сам так думал до поры до времени. Вы лучше слушайте, как все произошло.

А стряслась со мной эта беда, дай Бог памяти, не то в пятьдесят первом, не то в пятьдесят втором. Я тогда первый год в партии работал. Ну да, значит точно в пятьдесят первом. Да нет, не в той партии. Геолог я. Тогда это модно было. Север Тюменский не освоен еще, только – только геологическую разведку на месторождениях вести начали. А я что? Мальчишка! Романтики захотелось. Нас ведь тогда как воспитывали? «Человек должен преодолевать трудности!» Вот я и преодолевал. Сразу после школы поступать никуда не стал, а завербовался на Север, рабочим на три года. Так на буровой и оказался. Это уж я потом техникум закончил.

А вели мы разведку, а если выразиться по-проще - скважины разведочные бурили, чтобы определить, есть ли породы, которые нефть содержат, если есть, то сколько там чего в них содержится. А точка наша была в недалеко от того места, где сейчас город Н-ск стоит. Городом он недавно стал, а тогда поселок был. Это недавно модно стало юбилеи всякие устраивать, вот и понапридумывали – городу такому-то столько сотен лет… Вот от него километрах в двадцати мы и бурили. Кругом лес да болота. Глушь. Комаров, гнуса тучи. Ну что я вам объяснять буду, сами про это в книжках читали, кино видели. Да еще сказать следует, что все эти работы наши в секрете держались. Конечно, местные знали жители, что геологи что-то в тайге ищут, ну а что конкретно, им не известно, да и на буровую посторонние если вдруг появятся, сообщать было велено немедленно начальству по рации.

Начальником у нас был Кохман Лев Рафаилович. На всю страну человек известный. Кандидат наук! На все научные совещания его вызывали, то в Тюмень, то в Омск, а то и в Москву. Потому в поле он почти и не появлялся. Приедет, работу проверит, даст задание и опять уезжает.

А всей работой Сергеич заправлял – наш буровой мастер. Хоть он и без особого образования был, а всю работу отлично знал, многому я у него научился. А всего трое нас в бригаде было, я, Сергеич и Андрей Чернов.

Под осень, когда полевой сезон уже к концу подходил (в те годы еще зимой разведочное бурение не вели – методики такой не было), вся эта катавасия завертелась. Кохман в это время в Москве на каком-то научном конгрессе был. И надо ж было так подвернуться, что у Сергеичева сына свадьба наметилась. Сами понимаете, что Сергеич при таких обстоятельствах понурый ходит, на нас ворчит. Охота ему у сына на свадьбе погулять, да как? Отпрашивается у начальства без толку – не отпустят, раз Кохмана нет. Вот он на нас и срывался. А Андрей Чернов, мужик с пониманием был.

- Что ты, - говорит, - Сергеич, взбеленился? Поезжай себе потихоньку. Погуляешь пару деньков, и назад. Степа – парень толковый, мы тут и без тебя как-нибудь управимся. Кохман еще не скоро появится, а если появится, так что-нибудь придумаем. У не го не мы одни, и других проверить надо, да и он ведь, сам знаешь, не задерживается долго – поля как огня боится.

Уехал Сергеич. Работаем мы с Андреем потихоньку. Прошло несколько дней, мы уж работу доканчивали. Сергеич, видать, загулял малость – все еще не возвратился. И тут, как на грех, авария: шарошка в забое застряла. Шарошка – это инструмент такой буровой. Кой-как устранили мы аварию, а запасной шарошки нужного диаметра у нас не было. Неприятная ситуация получилась: а вдруг начальство какое-нибудь нагрянет, за простой могут и из зарплаты прилично вычесть. Это говорят только, что геологи получали много. Когда уже добыча пошла, вот тогда только и платить по-человечески стали. А так бывало приедешь с поля и должным остаешься. Идешь домой и думаешь: «Хорошо б хоть жена не выгнала бы».

Сидим и гадаем: «Что делать?». Можно было, конечно, на базу по рации сообщить, что шарошка нужна. Да вдруг кто из начальства приедет, а мастера – то на месте нет. Да к тому же без его подписи могут и не выдать – бюрократия, она всегда была. Решили телеграмму Сергеичу дать, что б скорее приезжал. Андрей меня в поселок на почту послал. А мне только в радость. Я ж три месяца с буровой не вылазил, думаю, хоть на людей погляжу. Только вот одна беда – дожди уже начались, дорогу развезло, а идти-то не ближний свет. Но да я не унываю. Прям в чем есть, в том и подался.

Добрался до поселка и прямиком на почту. Бланк заполняю, и тут до меня доходит, что фамилию Сергеича я не помню. Адрес знаю, а это из головы вылетело. Ну хоть убей. «Ну, - думаю, - не назад же возвращаться». Пишу адрес: улица такая-то, дом такой-то, Мастеру. И далее: «Шарошка в забое! Возьми на складе! Срочно приезжай!» Наставил восклицательных знаков, чтоб он сразу понял, что торопиться надо; подписался: Сорока. И с этим-то посланием к окошечку. Там мужичек сидит. Интеллигентный такой, в очках. Прочитал он мою телеграмму, посмотрел на меня внимательно. Спрашивает:

- Что, прям так и отправлять?

- Так и отправляйте.

Он мне:

- Вы погодите минуточку.

- Да, пожалуйста.

Встает он из-за стола, как-то странно на меня поглядывает, сам бочком – бочком к выходу продвигается. «Что это, думаю, - с ним?». А он вдруг как подскочит к выходу, и шасть в двери. Только я его и видел. Растерялся я. Думаю: «Может, плохо с человеком стало, надо посмотреть». К дверям подхожу, а он, подлец, оказывается, меня снаружи запер. Сел я на стул, жду, что дальше будет.

Десяти минут не прошло, как появляется этот очкастый, а с ним два милиционера.

Очкастый на меня показывает:

- Вот, товарищи, это и есть тот самый гражданин подозрительный.

Сам телеграмму мою показывает:

- Вот, посмотрите.

Я, было, засмеяться хотел, но тут соображать начинаю, что дело по-серьезному оборачивается. Я с поля, как вы сами понимаете не в парадном костюме приехал: сапоги на мне стоптанные, куртешка, кепочка, весь в грязи, да еще и вымок по дороге. Сам не бритый, по молодости мне на взрослого уж очень походить хотелось. Как же – геолог! А какой геолог без бороды? Ну и я себе отрастил. Правда, не борода у меня тогда была, а бороденка козлиная. Словом, вид у меня и в самом деле неважнецкий оказался, если не сказать, бандитский. И, как на зло, в поселке никого не знаю, никто за меня и слова не скажет в защиту. Милиционеры только на меня взглянули, сразу документы спрашивают. А я что, паспорт с собой в поле ношу что ли?

- Нету, - говорю, - у меня документов.

Они меня сразу под руки:

- Что ж, придется вам, гражданин, с нами пройти. А вам, товарищ, - это они очкастому, - спасибо за бдительность.

«Черт бы побрал твою бдительность», - думаю.

Привели меня в отделение, а начальника на месте нет. Заперли меня в камере. Посиди, мол, пока начальник придет, он разберется, что ты за фрукт такой. Только он не больно торопился, начальник ихний - до утра мне ждать пришлось.

Наутро ведут меня к нему. Смотрю, сидит за столом младший лейтенант. Здоровенный, морда красная, как из бани живот как на сностях; курит и кольца к потолку пускает. Развалился на стуле небрежно и ну на нем покачиваться. Я еще подумал, как его стул выдерживает? Хоть и не до веселья мне было.

Посадил меня милиционер меня напротив него на табурет, а сам из кабинета вышел.

А этот знай себе на стуле покачивается, взгляд в потолок. Затем глаза опустил, посмотрел на меня, будто только увидал, и вроде как обрадовался.

- Ну, говорит весело, - думаю, сам сознаешься, а? Рассказывай давай. Ишь, Сорока выискался! Тоже мне. И перед самым моим носом злосчастной телеграммой вертит.

Я ему:

- Что рассказывать-то? Что я сделал такое?

Он ко мне наклоняется, к самому уху и тохонечко так поясняет:

- А про все. И про забой. И про шарашку вашу. И про Мастера, и про то, на какой склад он брать будет. Не забудь, кстати, и про себя. Для начала скажи, как зовут тебя, Сорока, как я понимаю, кличка!

А сам мне тем временем листок чистый и ручку подсовывает. А потом правую руку на затылок положил, ласково так поглаживает. Мол, давай, пиши.

- Какая еще, - говорю, - кличка?! Фамилия это моя такая. Авария у нас, вот мастеру буровому Сергеичу дать знать и хотел.

Он меня по затылку погладил, а потом как даст, что я чуть со стула не упал. От меня отодвинулся, лицо серьезным сделал. Голос сразу повысил:

- Значит, авария?! А слова зачем такие странные? Шарашка! Это ж надо додуматься. Да и фамилия ваша, как вы утверждаете, прямо скажем, странная какая-то. А чем вы, собственно говоря, подтвердить это можете? Документиков-то у вас нет!

- На работе остались!

- На какой еще работе?

И тут до меня доходит, что если расскажу я ему про буровую, то еще не известно каким боком все это выйдет. Мастера-то нет на месте, за это и Сергеичу припаять могут кой-чего.

- Ну, что молчишь? Да потому что сказать тебе не чего, - и опять меня ладошкой по затылку – хрясь, так, что аж искры из глаз, - ну ничего, дружок, ты у меня про все расскажешь. Занят я пока, а вот вечерком, с тобой еще побеседую.

Тут уж я не выдержал, вспылил, думаю, будь, что будет:

- Вас, - кричу, не для того здесь держат, чтобы честных людей сажать. У нас там авария серьезная. Объект, между прочим, государственной важности! Вас за это тоже хвалить не будут, если из-за вас мы в график не уложимся.

За такие слова, конечно, можно было еще больших неприятностей огрести, да уж понял я, что так просто меня не отпустят, даже насчет «государственной важности» ввернул. И что очень даже подействовало на него. Китель застегнул, ремень поправил.

- Успокойтесь, гражданин, напрасно у нас никого не задерживают. Запрос сделаем на место вашей работы. Кто ваш непосредственный начальник?

- Кохман Леву Рафаилович начальник партии в геологической экспедиции.

Тут только до него дошло, кто мы такие, и что в лесу делаем. «Разберемся, - говорит, - а пока все же придется вам у нас пока побыть».

А тем временем на буровой Андрей Чернов в панике. Работа стоит. Сергеича все нет, а теперь еще и я пропал. И в поселок не сходишь – буровую не на кого оставить.

Дня через три приезжает Сергеич. Шарашки не привез конечно же. Узнал что к чему, тоже расстроился. Тут нежданно–негаданно появляется Кохман.

- Почему работа стоит?!

Пришлось Сергеичу все, как есть, ему рассказать. Он, конечно, отругал их с Черновым, как следует:

- За вами, - кричит, - как за малыми детьми смотреть надо! Один, понимаешь, на свадьбе пляшет. Другой в милицию попал!

Это он уже знал, что со мной случилось. Сделали запрос в Тюмень. Подтвердили в экспедиции, да, числится у нас в Тюменской партии Степан Сорока. Кохман для того и прилетел, чтобы личность мою подтвердить. Документов – то у меня с собой не было. А без документов разве поверят человеку у нас - то? Вот и я про то же.

Как увидел он меня, сразу же и давай отчитывать:

- Ты что это вытворяешь? Конспиратор нашелся! Надо было не Сергеичу, а мне телеграмму дать. А теперь вся экспедиция про ваши фокусы знает. Моли бога, что бы дальше не ушло, а то – прощай твоя характеристика, да и техникум заодно.

Отпустили меня, конечно. А как же? Кохман – человек известный. Ему еще сам Калинин орден вручал. И передо мной даже извинился тот младший лейтенант красномордый. Мол, простите, товарищ Сорока, ошибочка вышла. Сами понимаете время какое – востро ухо надо держать.

Что ж вы, однако, не смеетесь? Смейтесь на здоровье. Теперь мне и самому порой смешно, как вспомню. Ну а тогда, честно скажу, испугался я. Знаете, какое время было. Сколько народа зазря сидело. Вот я… я бы тоже… Да ладно бы из-за чего, а то из-за собственной фамилии.

Ох, и ругал меня тогда Кохман! А потом, когда поостыл малость, говорит серьезно:

- Эх, Сорока ты Сорока. Я на твоем месте давно бы фамилию сменил. Пропадешь ты с такой фамилией!

Я тогда, понятно, в расстроенных чувствах был. Подумал: «А может и вправду?!» А потом поразмыслил: отец у меня Сорока, и дед Сорока. И ничего, жизни прожили – не жаловались. Так и остался я Сорокой. И дети мои с той же фамилией. Потому как не в фамилии дело, в человеке!..