Ночь. Безмолвие улиц. Фонарь за окном.
Город спит – он устал от пронесшейся бури.
Это только Любовь упивается сном.
Одиночество чиркает спичкой и курит.

Я не знаю, как нужно писать про Любовь.
И возможно, молчание – лучшие строки.
Если сердце не чувствует ритмику строф,
Все слова малозначимы и неглубоки.

Ночь терзает безумием, утро – тоской.
На рассвете, открыв заметенные двери,
Я пытаюсь поверить, что мир не такой,
Но ему безразлично, во что я поверю.

Он пинает под ребра носком сапога,
Как букашку, которая лезет под ноги.
А Любовь… Это то, что доступно Богам,
И наверно поэтому люди – не Боги.

И наверно поэтому я не права.
Нужно просто закрыть деревянные ставни
И не думать о тех, кто меня предавал,
И о тех, кого я предавала, подавно.

И смириться с безрадостной ролью вдовы.
Чьей – не важно. Вдовы уходящей эпохи.
И изъять навсегда из больной головы
Безрассудной надежды ничтожные крохи.

Не писать о Любви, не стремиться наверх,
И вообще никогда ни к чему не стремиться,
Быть такой же, как все. Незаметнее всех.
Кто не может взлететь – a priori не птица.

Но, разбившись о камни, нельзя позабыть,
Как ласкается к телу разряженный воздух.
Мы – бескрылые птицы. Но мы не рабы.
Быть хозяином трудно, а слугами просто.

И поэтому я провожаю закат,
И, бессонная, жду возвращения солнца,
Даже если вокруг пламенеющий ад,
Я не верю, что Свет никогда не вернется.

И потоками слов я пишу о Любви –
Я не помню ее, не ручаюсь за правду,
Только если Творец нам ее не привил,
Я сама… я снесу, уничтожу преграду!

Буду молча смотреть в онемевшую твердь
Бесконечного неба чернильного цвета.
Я не знаю, за что я хочу умереть,
Но, пожалуй, достойнее будет за это.

Только время упрямо сжимается в круг.
Я считаю удары – дурная привычка.
Ночь – безумие, стрелки все ближе к утру…
И во тьме загорается новая спичка.