Глава I

Лес просыпается рано. Очень рано. Он словно взрывается от голосов тысячи птиц и начинает походить на балаган.

Сергей Ильич проснулся уже давно. Сквозь своды наскоро сделанного шалаша пробивало утреннее солнце. Мало у какого городского жителя есть опыт сооружать шалаши, не было его и у Ильича. Неказистую бесформенную конструкцию он собирал несколько дней из палок, картона и прочего мусора, которого в обилии в городских парках. Дрожа от утренней свежести под влажным от росы старым одеялом, он думал, что нужно все же позаботиться о будущем.

Поляну для землянки Ильич нашел быстро. Тихая и удаленная прогалина, в зарослях молодого клена приглянулась ему сразу.

Ильич посидел немного, словно приживаясь к этому месту, и сковырнул лопатой черноту земли. Лопнули одновременно под острием железа множество корешков, вдохнул Ильич кислый дух почвы и подумал, что управится он гораздо быстрее, чем планировал.

Когда солнце стало обжигать его взмокшую макушку Ильич отложил лопату в сторону и пообедал. Пообедал наспех, все время поглядывая на пузыри вздувшиеся на ладонях и яму. Отверстие в земле стало уж очень страшно выглядеть – узкое и слишком правильное для живого человека. Ильич торопливо прожевал последний кусок хлеба и колбасы, спустился на дно землянки и стал расширять ее, менять, мало ли, что могло придти в голову старому человеку, жилье оно и есть жилье.

Сыро было спать в свежей землянке, холодновато как-то, в шалаше было спокойнее. Ильич вылез наружу, посмотрел сквозь листву на луну и решил, что всю ночь просидит у костра.

Молчалив всю жизнь был Ильич, но сейчас ему захотелось с кем-то поговорить.

- Тебя не спрашивали, - не громко ответил он пискнувшей в лесу птице.

Он сидел и смотрел на языки пламени. Издалека до него доносились звуки городской жизни, они были совсем рядом, всего, наверное, в нескольких километрах. Нет, конечно же, он не слышал разговоры людей, но проехавший с надрывом автомобиль или резкий звук сигнала непременно был слышен, и Ильичу становилось от этого не очень одиноко. Ведь он никогда не жил нигде кроме своего города. Быстрого, меняющегося. Он даже и города-то своего полностью не видел. Как родился он в одном районе, так всю жизнь в нем и провел. Школа, училище, работа, все странным образом находилось рядом. Ильич никогда и не задумывался о дальних поездках, обо всем он мог прочитать в газетах и был этим доволен. Да и на что смотреть, люди везде одинаковые, а дома больших городов мало чем отличаются друг от друга, по этому бесполезные хождения он считал бесполезной тратой времени. Так он и ходил всю жизнь по привычной ему асфальтовой дорожке к работе, вдоль жидких кустов акаций и древней чугунной изгороди, которую каждую весну красили в черный цвет.

Костер утихал, успокаивался потихоньку и вместе с ним заснул и Ильич, подогнув к себе ноги.

Утром он достал из мешка чистую одежду, долго встряхивал ее, растягивал, он никак не мог себе позволить выйти в город неопрятным. Запасы еды заканчивались, нужно было искать работу.

Много за последнее время чего изменилось в городе. Такое количество разных магазинчиков, торговых палаток и продавцов с лотка появилось, что казалось, вот теперь-то никогда не придется голодать. Ильич прогуливался вдоль витрин, заглядывал внутрь, где в полумраке скучали продавцы, разглядывал людей и выбирал все, в какую же дверь ему постучаться.

Ильичу повезло, его взяли на работу сразу в нескольких местах. Он стал дворником. Собирал разноцветные обертки у палаток, битые бутылки и по вечерам помогал вытаскивать сильно пьяных за ворота летнего кафе и класть их у заборчика исполненного виде плетеной деревенской ограды.

Каждое утро он с первыми лучами солнца шаркал по асфальту редкой метлой и с грустью поглядывал на пустырь на месте своего дома – старой пятиэтажки. В тот момент ему снова хотелось уйти в лес. Шаркать каждое утро метлой, покупать еду и снова поднимать пыль. Какой от этого толк. В редки моменты решимости, он хотел все бросить и поехать к сыну, навсегда поселиться рядом с ним пусть в такой же землянке, но видеть его, хоть изредка. Но он не знал куда ехать, где он сейчас, что с ним. Все отправленные письма остались без ответа. Ильич обижался на несколько недель, переставал писать вовсе, но потом не выдерживал и снова брал тонкую тетрадь, вытирал тряпочкой засохшие чернила с кончика ручки и начинал как всегда: «Здравствуй, дорогой сынок…».

Весь день Ильич просидел на кладбище, возле могилы жены и на маленьком участке, на котором навряд ли мог поместиться еще кто-то.

Жена сбежала от него очень рано, не предупредив не поговорив как следует. Да и вести долгие беседы они уж очень давно разучились. Ильич всю жизнь просидел сначала в коморке мастерской с надписью на стекле «Срочный ремонт», а на пенсии полностью перебрался в маленькую комнату своей квартиры со всеми паяльниками, канифолью и припайками. Он не вывешивал никаких объявлений, но работы было всегда предостаточно, ему несли все начиная от разнообразных часов, до радиоприемников, фенов и прочей домашней утвари. Ильич мог делать все, только вот не научился он за всю жизнь денег за работу просить.

Он, конечно, надеялся, что кто-то, не спрашивая, даст ему чуть больше, чем он может спросить, но никогда не произносил этого в слух.

- Сколько с меня, Сергей Ильич? - спрашивала его женщина, поднося к уху часы.

- Пятьдесят рублей, - отвечал он и чувствовал, как лицо его начинает гореть.

Всю жизнь просидел, сгорбившись над столом, но он не был один. Он знал, что в другой комнате сидит жена, где-то сын занимается обычными молодыми делами. Только к вечеру, Ильич заходил в кухню, пропахшую за долгие годы табаком, открывал окно и садился рядом с женой, отодвигал подальше от нее пепельницу полную окурков и клал ей в карман половину заработанных денег – другую половину он откладывал сыну.

- Ты бы поменьше курила, что ж ты так. Врачи же обманывать не будут.

Из дальней комнаты раздался бой настенных часов, который словно волна разрастался и превращался в вакханалию – десятки маятников не в такт отсчитали вечернее время. Жена снова потянулась за сигаретами.

- Хочешь, я их все раздам?

- Мне все равно?

Они снова молчали.

Сергей Ильич боялся безразличия, он не знал, что ему делать. Ему было больше привычно, когда жена бранилась. Раньше она всегда и на всех бранилась, на давку в автобусе, на водопроводчиков, на капающую из крана воду, на погоду, а теперь все больше молчала. Ильич понимал, что виноват он, но ему непременно хотелось слышать ее голос.

Изредка он посматривал на входную дверь и невольно думал, что вот-вот скрипнет в скважине замок и в квартиру войдет сын, но он не вошел ни через месяц, ни через год.

Когда он пришел последний раз, схватился в коридоре за вешалку, шатался и пытался всмотреться в родителей невидящими глазами. Ильич слышал, как часто задышала жена, как она сразу вся стала одергиваться, поправлять рукава халата.

«Что же ты сидишь?» - Он ждал, когда она это скажет. Но она промолчала, на этот раз она не сказала ничего. Она ворвалась в коридор, схватила со стены резиновый шлаг и рассекая воздух опускала его на сына.

Ильич не мог слышать женскую брань, он была неприятна и грязна, в определенный момент он переставал понимать, что значат выкрики, все сливалось в одну бесформенную массу.

- Папа, - расслышал он выкрик сына, - папа, я убил.

Сергей Ильич не помнил себя, он не реагировал на обезумевшую жену.

- Я знала, дождался! - взвыла она.

Откуда, почему пришли ему в голову эти слова, он не знал. Но, первый раз в жизни он, схватил сына за отвороты куртки, стиснул их так сильно, что швы затрещали.

- Я не хотел, - лепетал сын.

- Не сын ты мне. – Он не это хотел сказать, но сказал. – Сам иди, иди и признайся. Иди, - хрипел на него отец и никак не отпускал куртку.

Целую неделю он жил не видя, не чувствуя, а потом пришла повестка. На суде он смотрел, не отрываясь на сына, но тот так и не поднял на него глаз. Ильич хотел подойти ближе, но конвой не пускал, а до ушей доносились бессвязные отрывки фраз: «высшая мера», «судья» и шепот, волной перетекающий по рядам.

Вслед за сыном, ушла и жена. Тихо не сказав ничего, заснула и не проснулась. Терялся первое время на кладбище Сергей Ильич, плутал бесконечными кладбищенскими рядами, с клочком бумаги с порядковым номером лини. Большие они, городские кладбища, заблудиться в них легко. Но все же выработал систему, обвыкся. Тут березу кривую приметит, там полумесяц на плите. Часто он приходил, делать-то все равно нечего, а работать не получалось, руки дрожать стали, а часы это тонкий механизм, ни твердой руки не прощает.

Приходил он затемно домой, включал светильник, открывал тонкую тетрадь и начинал писать письмо: «Здравствуй, дорогой сынок…»

Он ходил по квартире, осматривался и словно видел ее впервые. Он остановил все до единого часы и квартира замерла, первый раз за всю его жизнь. Он увидел на стене свадебный портрет - раньше его не замечал. Он вообще открыл много нового для себя. Много времени ушло пока окончательно освоился, пока пересмотрел все вещи в доме. Он даже пересмотрел все альбомы, в них оказалось очень много фотографий, отпечатков забытой, промелькнувшей жизни. «Фотоаппарат лучшее изобретение»: думал он, перелистывая хронологию жизни. В тот день он, написал объявление: «Сдаю квартиру» и стал ждать.

Позвонили следующим вечеров. Неожиданно и сильно жали на кнопку звонка. Ильич почему-то долго не решался открыть. Их оказалось двое. Один, скрипя черной кожаной курткой, прошел по комнатам, заглядывая чуть ли не в каждую щель, а другой все писал.

Потом они заперлись на кухне и долго совещались, пока наконец человек в черной куртке не вышел и посмотрев на старика сказал.

- Сколько просите, дедуля?

Ильич думал об этом и даже в конце уже точно спланировал, как будет вести разговор, но в один миг у него все смешалось, и он все забыл и сказал совершенно не то, что хотел.

- Что ж хорошо, - ухмыльнулся человек, - квартира действительно не стоит большего. По рукам. Только вот, со мной юрист, вы же понимаете, что на слово верит сейчас нельзя никому. Да и вам все спокойнее. У вас паспорт далеко? Вы приготовьте все бумаги, сейчас мы быстренько оформим сделочку.

- Но я же всего на несколько месяцев сдаю, мне только к сыну на Урал съездить.

- Вы меня удивляете, - широко улыбнулся человек, - взрослый человек, а говорите такую чепуху. Как же можно без документов.

Старик получил деньги сразу за три месяца вперед и уехал. Но сына так и не увидел. В одном месте ему сказали, что сына переслали в другое место, потом долго не могли определить в какое. Когда Ильич все же нашел его, тот ни разу не вышел к нему на свидание. Ильич передавал через проходную посылки, ждал и уходил. Однажды, через решетку забора он увидел как сын обернулся в его сторону. Они смотрели друг на друга – Ильич крутил себе пальцы, а сын стоял не шевелясь, потом отвернулся и нерешительно скрылся за кучей почерневших от времени опилок.

В свой город Ильич вернулся, когда повсюду пахло цветущей черемухой. Он подошел к своей улице и остановился. На месте его дома стаяла одна лишь изгородь и порушенная стена в три этажа. Дом разбирали.

- Как же это? - крикнул он через металлическую сетку строителю.

Тот обернулся посмотрел на старика с маленьким обшарканным чемоданчиком и ничего не ответил.

- Сынок, - вновь окрикнул он строителя, - что ж дом-то разобрали.

Делая над собой большое усилие строитель подошел к старику.

- Чего надо, дед?

- Я живу здесь.

- Уже не живешь, теперь ты живешь в другом месте.

- Как это в другом? Где же?

- Вот это, дедуля, я не знаю. Куда тебя переселили, там и живешь. Сходи в домоуправление или еще куда, подскажут тебе.

Ильич сходил. От туда его послали в другое место, заставили собирать кучу бумаг по разным кабинета. Измаялся он, находился, сел в углу в кресло и притих возле большой искусственной пальмы.

- Уважаемый, проснитесь, - растолкала его молодая худенькая девчушка с кипой бумаг. Вот, - она протянула ему лист. Вот где вы жили. Вот адрес в новом доме. Только…- она на мгновение осеклась, - вы ее продали, - почему-то виновато сказала она.

- Кому - не понял, слов девчушки Ильич. – Я не продавал, вы ошибаетесь.

- Все документы проверила. По всему значится, что продавали. Вот вам адрес, разбирайтесь сами. - Она вложила ему в руки бумагу и хлопнула дверью кабинета.