Прошу извинить, некоторая тяжеловесность статьи объясняется тем, что писал я ее спросонья... Хм, хотя, какая тут связь?

***
Критика постфактум – благодарное дело. Разгул и торжество «заднего ума» (эта фигня в кавычках означает совсем не то, о чем вы подумали, а всего лишь производное от известного выражения «задним умом все сильны») заставляет сегодня призадуматься о степени честности современной критической мысли. В каждой области исследований прошлого – будь то общественно-исторические изыскания, переоценка философских концепций или искусствоведческий анализ – давно найден удобный путь для опровержения необходимости и важности любого явления. Для этого исследователю достаточно пренебречь возвратом в прошлое, на позиции, современные рассматриваемому явлению, и провести анализ только с высоты знаний дня сегодняшнего – о том, как повлиял какой-нибудь факт на историю, во что выродилась какая-либо идея и т.п.
Очевидно, что позиция критика, использующего подобный метод оценки очень удобна и дает большой простор для правильных выводов (ибо нет ничего правильней в таких случаях, чем взгляд на явление снаружи). Стремление к достижению некой суперобъективности перекрывает все остальные возможные цели и задачи исследования, заставляет проигнорировать интереснейшие, во многом парадоксальные вещи, сопровождающие любой значимый поворот в истории или в искусстве.

Возникший «тоталитаризм объективности» порождает любопытное явление, связанное с выявлением обратной связи между честностью критики и ее бескомпромиссностью. Очевидно, что понятие честности в нашем понимании в большинстве случаев связано именно с невозможностью идти на уступки лжесвидетельствам, формируя оценку и делая выводы с максимальной исторической неподкупностью. Под лжесвидетельством тут можно понимать любое мнение, сформированное современниками или даже участниками исследуемого факта или явления. Следовательно, историческая неподкупность – это абсолютная независимость от субъективных «голосов прошлого». Таким должно быть, на первый взгляд, понимание честности в процессе критического анализа удаленных во времени явлений. Но есть вещи, которые полностью опровергают такое определение.

В принципе, для понимания темы было необязательно погружаться в многословность двух предыдущих абзацев, так как последующий пример объясняет все довольно наглядно ?

Не помню кто, не помню, в какой книге приводит такую умозрительную ситуацию. Представим, что на какую-нибудь конференцию по оценке последствий фашизма приезжает Федерико Феллини. Он приходит на заседание, слушает душераздирающие свидетельства узников концлагерей, шокирующие вычитки из архивов, обличающие выступления экспертов, историков, политиков. Потом доходит очередь сказать что-нибудь и до самого кинорежиссера. О чем он может поведать? О своей юности в Италии, о метровом слое снега, выпавшем в провинциальном городке в середине июня, о чуть перезревшей красотке – заветной мечте всех мальчишек, о том, как все горожане ночью выплыли на своих утлых лодчонках в открытое море, чтобы поближе увидеть проходящий лайнер-гигант, об единственном в городе антифашисте, который давно бы уже расправился с коричневой чумой, да только вот жена не пускает, заперла калитку… О том, как было хорошо. И в этом вся историческая правда для конкретного человека. Да, она звучит чудовищным диссонансом, да она, может быть, даже кощунственна по отношению к жертвам того времени, но разве не будет ее умалчивание предательством собственной молодости?
Феллини поэтому-то и честен, что не говорит об ужасах фашизма в своих фильмах. И это несмотря на то, что существуют великолепные возможности буквально возопить о них, например в «Амаркорде». Но он только намекает на возможность пыток и куда более страшных деяний, а о существовании фашистов зрителю напоминает лишь раздувшийся фантом Муссолини в видениях одного из подрастающих героев, да сцена, где автоматчики расстреливают граммофон, вещающий антифашистские лозунги с городской ратуши.
И, как мы видим, честность тут совершенно не равна объективности. Историческая объективность – это выводы участников антифашистской конференции. Честность художника как исследователя (в том числе, и исследователя самого себя) – это отсутствие отвращения и осуждения по отношению к своей юности. Это принятие своего свидетельства как единственного верного… нет, не так… единственно органичного для оценки событий.

Таким образом, понятие критической честности обязательно должно включать в себя принятие и рассмотрение точки зрения «изнутри событий». А исследователь, претендующий на истинную объективность, обязан в определенный момент отмести все известные ему последствия рассматриваемых исторических или культурных событий и погрузиться в анализируемое явление так, будто оно происходит «здесь и сейчас». Выводы же должны являться компромиссом между «объективностью постфактум» и «честностью анализа изнутри».

Кстати, все сказанное о критической честности может быть применимо и к современному пониманию явления триеровской «Догмы». В комментариях к «Манифесту», который опубликовала Penny Lane в своих «Записках киноведика» я как раз и прочитал критику самого явления с точки зрения «объективности постфактум». Главное обвинение, насколько я понял, состоит в том, что «Манифест» был дезавуирован самим Триером, волна фильмов, снятых методом «Догмы» схлынула, и в остатке кинопроцесс ничего не получил. Я не совсем согласен с такими выводами, точнее – вовсе не согласен. И об этом пойдет речь в следующем выхлопе «Облака негодования».