На небе Афина Паллада
Рыдает над падшей совой,
Рыдает над обликом града,
Сраженным безумной ордой.

Теперь же телячьего жира
Сто свеч на руинах из слёз,
И бродит бесстыжая лира,
Врагам обнажив плоть из роз.

А варвары рьяно и жутко,
Вконец охмелев и до дна!
За косы дерут проститутку,
Что раньше гражданкой была.

И строем безглавым уходят
Беспечные греков сыны.
Быть может, Аид их обмоет…
Жестокое бремя войны.

А вдовы данайские плачут
И головы клонят к земле.
А победители тащат
Их станы на ложе к себе.

Младенцев враги перебили,
Бросая с остатков стены.
Из стали и желчи слепили,
Отродья восточной степи.

И даже данайскую землю
Они истязают и бьют.
И каждый убийственно внемлет,
Что платы стальные поют.

Они окропили туники
И крутят теперь на шестах
Под лозунги, краткие крики,
Как знамя течет кровь в мечтах.

И толпы тупых северян,
Сломав фалангийские спицы…
Разрушен всяк греческий храм,
Осквернены даже жрицы.

Туман над руинами Спарты,
Над Грецией падшей туман.
Хмельные враги бьются в карты
И северу кличут пеан!

И муз четырёх уже нету…
По свету развеялось пять.
Здесь жизни нет даже поэту,
Чего от других ожидать?

Олимпу немного осталось,
Есть Бог лишь один – Рагнарек.
И Гера нагая прижалась
К нему, чтоб отсрочить свой век.

Но нету героев – данайцев,
Век бронзы отжил своё.
Перестреляли как зайцев,
Доспехи сорвали и – всё.

А где-то, где “лук” – это флора,
Где дети играют в мячи.
Войны нет, коварства, раздора,
И тьма там есть только в ночи.

И храмы, и Боги священны,
И люди довольны землёй,
И десять заветов – нетленны,
Искусных сарисс частный строй.

Поля изумрудной зелёнкой,
Раскинулись, лес обхватив.
Синь неба прозрачною плёнкой
Являет всем божий мотив.

И нету руин, нету пепла,
Пороков, мольбы, воровства.
Данайцы попали под пекло,
Сариссы спустив на дрова.

Пускай удивляется критик!
Данайский народец просил,
Но краем тем правил политик.
И греки побиты, без сил…

А общий же враг, что есть мочи,
Душою пред боем на хмель.
Бросает алчные очи
На деньги свободных земель.

Когда-то был край этот божьим.
Смесь леса, лугов и тепла.
Но конь был свободный стреножен
Средь пепла – пустынного льда.

А я был глухой созерцатель,
Теперь созерцатель немой.
Я – возрожденья создатель
Во мгле я – светоч ночной.

Я варварам, варварам этим
Учитель, советчик и бог.
И скоро искусство мы встретим,
Как подобает, у ног.

И варвары эти не злые,
И камень души их иссяк.
Настали часы золотые:
Всяк воин ценитель, добряк.

У варваров честь появилась.
Создали божеств всех трактат.
И часть Богов возродилась,
На северный, новый, уклад.

Но путь мой имеет пределы,
Скитаюсь сто тысячный год.
Прощайте небесные сферы,
Прощай ненавистный народ!

Теперь же последние силы,
Как ветер швыряет песок,
Исчезнут во мраке могилы…
Старался. Я делал. Как мог!

С тех пор уже осень с весною
Сменились тысячи раз.
Олимп осквернён пустотою,
Как бронза молитвенных фраз.

Забытые боги, титаны
В лучах погребальных костров,
Словно монгольские ханы
На перепутье миров.

И нету нектара, амброзии,
Нет храмов, готовых служить.
Бессмертные падают оземь,
Чтоб разум последний убить.

Но новых людей уж предтечи
Заботят не боле наук.
И алчны, и матерны речи,
Но меч не касался их рук.

Зачем воевать? Ради шутки?
Кому нужен этот “кубизм”?
Данайские проститутки
Младенцам привили нацизм.

Зачем? Мы и так всех сильней.
Сильны мы, враги это знают.
В их венах кровь скифских свиней,
В крови их пороки гуляют.

Навек отреклись от сарисс,
Осталось в цене одно злато,
Из стали настроили “крыс”,
Доверили жизнь автоматам.

Что, нравственны стали? Ничуть!
Дуэли, попойки да оргии…
Избрали туманную муть,
В цене катафалки и морги.

Когда-то свободой обьятые,
Их предки неслись по степям.
Посмертной лишь маской богатые,
Как Боги являлись богам.

Теперь же тупые, обрюзгшие
   Катаются на понях.
Мечты о свободе, заблудшие,
Сплелись лишь с мечтой о деньгах.

Теперь Бог – един. Дело – делает…
Смешит… и смеётся плебей.
И сотни лишь гордые веруют,
Что Бог всех сильней, всех мудрей.

Жаль имя его неизведанно.
Мы знаем, что Он – это туз.
Людьми остальное всё предано,
Как сын его предан Исус.

На мили здесь длани раскинулись
Бетонной пыли городов.
И тверди небесные ринулись,
От гулливеров - домов.

И чёрной рекою стремительно
Под тонной асфальт заблестел.
С тех пор для людей оскорбительна
Ухабов дорога из сел.

Поэту нет даже развития,
Белый лист ему простынь за то,
Стихотворство – есть с Музой соитие…
Тогда что поэту перо?

Обычный человек обычного столетия
Задумчиво плетётся вдоль аллей,
Попавший под эгиду долголетия,
Он хочет сгинуть, умереть быстрей.

Он был когда-то болен, без амброзии
Душой б он воспарил, а телом пал.
Но щедрый дар богов… и вот, коррозия
Запёкшей кровию упала на металл.

Вот Он идёт, и взгляд его ласкающий
Скользит по платине пылающих проспектов,
По гепатитности природы увядающей,
Как бытия бездонный груз аспектов.

Вот Он идёт асфальтною дорогою,
И вспоминает, как Он был любим,
Сенатской как объятый был Он тогою,
Как изгнан на войну Он был другим.

А сколько войнам удалось осести,
В глубинах памяти война с войною.
Когда-то люди бились ради чести…
Теперь же бьются с честью иль мечтою.

Он помнит Гавгамелов битву,
Как Ганнибал Он помнит пал,
И как последнюю молитву
Наполеон во мрак шептал.

Он помнит роты своих братий,
Их хмель и боевой задор.
Не разделяя двух понятий,
Он верил, что все чувства – вздор.

Погибли все, без исключенья…
Свободны стали от оков.
А Он - “невинник” преступленья –
   Проклятый выкидыш богов.

Он помнил бронзы лязг и стали,
Ружьё кремнёвое, мушкет…
Когда-то войны воевали,
Теперь войны открытой нет.

Теперь политиков полемика,
Меж грозных ядерных держав
Решается, как пульт от телика:
Бабах… кто первый, тот и прав.

Он бродит, ветром, вспоминает,
Что Он здесь есть, кто Он такой.
Душа плетётся, сам – летает,
В гробу стоя одной ногой.

А вот и идёт обыватель,
На марганец ртутных полей
Бросает он взгляд как мечтатель,
Их нет для него красивей.

Рождён он средь нового мира,
В витрине комфорта и мер.
И богом хранимая лира,
Не знает покоя и вер.

Оптимистичен до жути,
Ему что ни небо – лазурь,
И даже в туманностной мути
Не видит он бед или бурь.

И счастлив в сем мире безмерно,
Доволен он каждой чертой.
Но почему же так нервно
В припадке, как быдло с толпой.

Воистину – шут одноразовый,
Его мне никак не понять.
Ты хочешь глаголить – рассказывай,
О нём я не буду писать.