- Макс, послушай меня, ты носишься со своим рассказом уже, по меньшей мере, полгода…

- С романом…

- Ладно, с романом. Ты твердишь мне о нем с нашей первой встречи. Люди со студии выделили большую сумму на экранизацию. Поднято множество людей, молодой талантливый режиссер, ждет, не дождется твоего «Сна», но его до сих пор нет. Я не видел ни одной страницы.

- Френки, не горячись, на днях я написал еще две главы…

- При всем моем к тебе уважении, Макс, мне кажется, ты не понимаешь всю серьезность ситуации – Френк достал пачку «Драма», свернул самокрутку и закурил.

Змейки дыма поползли в пронизанном солнечным светом воздухе. Френк прошелся по приемной, раздвинул жалюзи на окне и посмотрел на город. На беспокойные, монотонные улицы, на уставшие дома. Скоро жара спадет. Конец августа. Из-за Макса пришлось отложить отпуск. Конечно, жена была расстроена. Да, что себе позволяет этот ублюдок? Френк затянулся и повернулся к писателю. Кажется, Макс продолжал думать о своем. С некоторого времени, он стал напоминать ленивца, волосатого, сытого, безмозглого ленивца. Отвратительно. А еще год назад все было на мази. Роман за романом, как из пулемета. Читатели недоумевали, сходили с ума от его безумных фантазий. Сейчас – сон, дремота, анабиоз, спячка, все что угодно, только не сосредоточенность на работе. Макс превратился в кусок дерьма. И все же списывать приятеля в утиль было рано, тем более, что на Френке лежали обязательства перед «спонсорами».

- Френки, я знаю, к чему ты клонишь, но дело в том, что мир не насыщен. Мне приходится собирать материал по крупицам. И это того стоит, поверь мне. Стоит немного подождать. У меня получается нечто выдающееся, особенное…

- Я знаю, что получается Макс. Я знаю. Поэтому эти люди и дали нам деньги. Они ждут серьезных результатов, они надеются окупить свои вложения.

- Да о чем ты говоришь вообще? Я пытаюсь взорвать мир, а ты щебечешь о каких-то там вложениях.

- Макс, мир давно взорван – Френк затушил самокрутку, поднялся, напялил солнцезащитные очки и, не попрощавшись, вышел из приемной.

Макс остался сидеть в кресле.

Вечерело, воздух чернел, за стенами комнаты тек город, сверкал автомобильными фарами, переливался неоновыми огнями. Писатель чувствовал, как вселенная пульсирует у него в голове. Кажется, сегодня он напишет еще одну главу своего романа.

Владимир работал на судостроительном заводе токарем. После окончания ПТУ два года вкалывал грузчиком, потом, когда мать умерла, пришлось искать что-нибудь серьезное. На завод требовались молодые специалисты, не долго думая, он достал свой диплом, и без особых проблем устроился токарем в седьмой сборочный цех.

В городе отцветало лето. После работы Владимир покупал бутылку пива и по сухому асфальту шел домой. На улицах играли дети, а в воздухе парили горячие ветра. Токарь поднимался на второй этаж блочной пятиэтажки, открывал дверь квартиры большим ключом, на пороге скидывал ботинки и садился в кресло посреди единственной комнаты. Он не спеша пил пиво и смотрел, как за окном колышутся тяжелые ветви сосны.

В лес он вышел рано утром, в субботу, солнце еще не встало, на домах и дворах лежала печать смутного покоя, а в воздухе колыхалась сладкая истома. Владимир шел медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный, с асфальтовой дороги, он свернул на грунтовую, изъеденную сухими выбоинами. Когда солнце поднялось и висело на небе подобно резиновому мячу, застывшему в невесомости, он добрался до поляны, на краю небольшого озера, на которой росла гигантская ива. Владимир перекусил и разжег костер, потом разделся и нырнул в мутную воду.

Это было примечательное место, примечательное из-за ивы. Огромное полувысохшее дерево было полым внутри, его могучие ветви накрывали поляну целиком. Со времени смерти матери, Владимир приходил сюда каждые выходные, он рыдал перед костром, и нередко оставался ночевать между мощных корней. Но теперь все было по-другому, ветер был холоден, а солнечный свет колюч. Владимир вылез из воды, посмотрел на старую иву, огляделся вокруг, чтобы получше запомнить место, подошел к дереву и залез внутрь. Он не вернулся никогда.

В комнате прохладно, за окном – жарко. Печатная машинка трещит как кузнечик, дрожит при каждом ударе, растерянных пальцев. Под потолком орет моя обезьянка. Она орет сутки напролет. Ее детская мордочка, искаженная упрямым недовольством, напоминает расплющенный плод киви, а цепкие лапки с морщинистыми ладонями, уцепившиеся за прутья, заставляют чувствовать себя распорядителем концлагеря. Клетка предназначена для попугая, а не для обезьяны. Ей, конечно тесновато, но и мне не сладко. Она должна попытаться войти в мое положение, я же привык к ее выходкам. Через два часа закроется почтовое отделение. И я снова не успеваю дописать рассказ вовремя. Я отложу писанину на завтра. А завтра будь, что будет.

Встаю из-за стола и высовываюсь в окно. Солнце швыряется золотым песком, небо раскалено добела, трудно понять, как город выживает год за годом, век за веком в этой пустыне. Под моим окном течет обезвоженная толпа людей, одетых во все белое, серое, кремовое. Погонщики верблюдов гонят стада за горизонт, охрипшие торговцы щурятся, застыв на месте, женщины с гигантскими тюками на головах плетутся по своим делам, я высунулся в окно и жду наступления вечера. Обезьянка кричит. Машинка отдыхает, пытаясь переварить принятые за день удары. Пора спуститься в магазин. Я хочу впечатлений. Мир слишком беден, чтобы удивить меня, но есть способ удивить мир.

Иду по этим желтым узким улицам. Щербатые, изъеденные ветром стены, хрустящий песок под ногами, выцветшие вывески, сморщенные, потрескавшиеся губы прохожих, черные капли нефтяных зрачков, потупленные взоры. Я петляю, спускаюсь, взбираюсь, лестницы идут одна за другой, из окон торчат головы незнакомых мне людей, они любуются увядающим городом. С балкончиков, над моей головой доносятся запахи кофе, табака, гнилой рыбы, пряных блюд, ароматических масел, старого белья, мочи…

Приподнимаю занавеску из глиняных шариков, оказываюсь во фруктовой лавке. Рамма, сухой долговязый старик в сером пальто, смотрит на меня.

Я смотрю на него, медленно подхожу и наклоняю голову вперед. Выпрямляюсь.

Рамма:

- Здравствуй Джейк. Ты можешь купить у меня все, что пожелаешь.

Я достаю купюру в сотню рупий. Рамма слегка закатывает глаза и продолжает:

- Я вижу твои деньги. И могу предложить кое-что, как дополнение. Ты никогда не встречался с ним, но сердце подсказывает мне, он ждет именно тебя. И еще я дам тебе фруктов.

Выхожу со свертком винограда и абрикосов. Во внутреннем кармане пиджака – несколько грамм гашиша и зеленоватый гость (я еще незнаком с ним). Пересекаю улочку, проникаю в домик напротив, в прохладе и полутьме нахожу заветную комнатку. На полу, опершись на стены тут и здесь сидят старики, сморщенные, словно сухофрукты, с багровой от возлияний кожей. Валюсь в уголке, женщина в лиловом халате приносит кальян, и я раскуриваюсь. Гость в кармане начинает нервничать, но я выжидаю, время не пришло. Струи синего дыма расползаются вокруг меня, шея удлиняется, глаза холодеют, горло высыхает, дым поселяется в носу а потом, дрожа, падает на пол. Я чувствую эту атмосферу, воздух колышется черными лентами, тяжелый немой сухой, песчинки на полу со скрежетом перекатываются по полу. Дольше не выдержать. Достаю гостя, высыпаю в воронку с жужжащим, алым угольком. Весь. Дым тает, я прихожу в себя. Трезвею. Ко мне подходит долговязый худой юноша, наклоняется и смотрит на меня в упор. Пронзительный взгляд голубых глаз.

Я:

- Привет

Лицо гостя оживляется, улыбка проскальзывает между тонких губ.

- Привет, привет, как себя чувствуешь, человечек?

- Неплохо, только чего-то не хватает…

- Кажется, ты совсем себя потерял, да?

Меня слегка настораживает этот тон, это не то чего я хочу.

- Это не то, что я хочу.

- Ты хочешь не то, что тебе нужно. Тебе нужно пойти со мной…

- А если я решу…

- Тогда я пойду один.

Он отворачивается. Боже, как он отворачивается! Так, будто я ему больше не нужен, или так, словно меня нет. А я здесь, сижу в темной комнате и не могу пошевелиться. Он отворачивается, а я смотрю. Он подходит к печатной машинке, а я смотрю. Я смотрю, как он нежно берет ее в руки и с аппетитом, с азартом засовывает себе в рот. Он жует ее, перемалывает своими чудовищными челюстями, выплевывает невкусные детали. А я смотрю. А он глотает ее и переваривает. Затем Гость открывает клетку и отрывает обезьянке голову (все это время она молчала, она думала, что пришел ее час, пришел ее спаситель). И я смотрю. Даже когда Он подходит ко мне (огромный и неуклюжий, напоминающий дождевого червя), и глотает меня целиком.

Макс сидел в центре комнаты в полной темноте. Кресло было неудобным и скучным, но вставать не хотелось. В одной руке он держал сигарету, а в другой пустой стакан. Спать не хотелось, ночь пугала и уговаривала остаться бодрствующим. Ветви сосны тревожно раскачивались за окном. Максу чудились индийские узоры на залитом дождем стекле. Сырой ветер стучался в дом. Кто-то стучался в дверь. Макс игнорировал галлюцинации, он подозревал, что новое средство, принятое им накануне, заставит дергаться с непривычки. Очень скоро входная дверь с треском вылетела, в квартиру вошли двое мужчин. Высокий обратился к Максу:

- Эй, писатель, ты чего не открываешь? Извини за беспокойство. Мы пришли за тем, что тебе не принадлежит.

Мужчина лукаво улыбнулся и вплотную подошел к Максу. Писатель задыхался от страха, ему показалось, он видит призраков.

- Кто вы?

- Мы твои музы, не узнаешь? – мужчина достал из-за пояса короткую черную дубинку, скинул на пол блестящий от дождя плащ и наотмашь ударил Макса по ребрам.

- Ерни, принеси стол и печатную машинку, и прошустри дом как следует.

Когда боль в боку стихла Макс начал различать движение в комнате и шелковистые тугие голоса, жгутом мечущиеся по комнате. Перед ним поставили стол с печатной машинкой «Юнгер». Вспыхнул электрический свет.

Высокий мужчина продолжил:

- Итак, продолжим. Кажется, ты испуган, и не зря. Видишь ли, ты задолжал приличным людям роман, и сегодня ночью ты его напишешь или умрешь. Как тебе такие условия.

- Послушайте, я не могу – голос Макса дергался, словно сбитая автомобилем собака – у меня ничего нет, ни одной страницы, ничего, но я напишу, скоро, очень скоро…

- Видишь ли, это нас не устраивает, у тебя есть только ночь…

- Никто не может написать роман за ночь…

- Я уверен, ты справишься, ты же настоящий гений.

В дверном проеме появился Ерни, он тащил манекен из розовой пластмассы. Женская фигура была одета в алое нижнее белье, на правом запястье сверкала золотая цепочка, черные лаковые туфельки красовались на ногах.

- Смотри, что я у него нашел, извращенец хуев, любит кукол. Она вся искусана и измазана помадой.

Губы Макса вздрогнули, и он прошептал:

- Не трогайте ее.

Когда холодное утро проникло в квартиру, пропахшую кровью, потом и человеческим ужасом, два человека в кожаных плащах покинули развороченное жилище писателя, оставили его рыдать над искалеченным телом Марии, куски пластмассы были разбросаны по всему дому, тут и там валялись отрезанные пальцы, уши, соски, ошметки горелых волос, окровавленное нижнее белье. Гости унесли с собой 117 машинописных листов и пару ядовитых теплых улыбок.