Формула поля.

Вы любите это поле? если вы скажете да, я все одно, скажу вам, что за это я люблю вас. А если вы скажете, нет, я скажу что я люблю его вместо вас. И вам не встанется отрываться на то, что уже кто-то успел полюбить. Я, люблю это поле. Как люблю вас, даже в том случае если вам оно индифферентно. Ведь если бы не вы, оно бы интересовало меня меньше чем пыль стоящий вон там. Меньше чем сыпь на небесной тверде как сейчас, меньше чем красная шныристая мышь из моего подвала. Теперь позвольте, я расскажу вам про него. И может быть к концу моего слова, если вы усядетесь безотлагательно как можно покойнее и приятнее, вам станет понятно его формула. И тогда вас полюбят все, кого вы захотите приобщить к такому. Слушайте, слушайте меня. Тщательно слушайте и не спите, и не дремлете. Ведь я буду сейчас вам рассказывать то, что вам никто ни разу не сможет поведать, когда ни будь еще. Потому что я вас люблю.

Первое имеемое.

Вчера. Трава вытащилась из земли так скоро, что если бы он не был вусмерть знаем- это точно то самое поле, которое ему не раз следовало затаптывать чтоб достаться к одноглазой тетке, он бы пошел другим более лысоватым соседом. Такая травовысь заставит его теперь выложить в четверть толще времени, чем в прошлость. Он закатил штанины и зашагал в поле напевая. Солнце палило ему кучери и розовило кожу. Она ведь у него была нежностью и пряностью глубока, как и любая другая шкурка ребятенка. Он дался двигаться ходче, и это у него выходило очень смехотворно. Толстые локотки-качанчики для ускорения терли ему боки и купились выгоревшие брови. Я трошки пхнула его в спину, и он напал из за сего, на пышную траву. Но вместо расстройств расхохотался и перевернулся на спину. Я кинула в него жменей сахара, и он растаял на его горячем личике. Я и села рядом, погладила его, чтоб петь кое-что. Он сразу закрыл глаза и уснул. Он ведь очень устал.

Плюс

Второе имеемое.

Сегодня. Косодрыгий безпят, ворует этой ночью траву у дамы одной сулившей прити пополуночи собственно нагой. Прилететь и собрать эту мураву для корыстных целей своих обязалась оголенная, тем самым проститься мог безпятый со своим честно досмотренным урожаем. Говорила дама, что был плешивый у нее в печенках, и попадись еще раз на пути, грозилась она не удержаться да расправиться с чернорылым..

Посему той ночью косодрыгий спешившим был дюже. Но шкода случая. Вдруг возникло на пути его огорчение, что путь его стал прекращен. Что же, стало быть, встречным всего лишь деталия. А дама шедшая по том же направлении, повстречала молодицу, каковая востребовать стала услуг, естественно за выгодный барыш. Нагая, была согласна и путь свой к месту запланированному переложила, возможно, на позже, а возможно вообще на некогда махнув крысистым хвостом.

Звездам колыбель воспевала, в поле, прилегши на спину, сплела венок из затишья ночного и в волоса его скрепила, всекрасных исполать, красавица Лада. И так, полночь. А сухость летнего духу на жниве и ночью и днем сушило цвет его и корень. И казалось, засушит до смерти и урожая не станет. Но благая Лада, любимица множих, такому случиться не дала, ведь многие в просьбах про этое к ней обращались. И ночью той ясной, она олила на подсохшую за день ростимость немножечко водости и пряностей. За это и быть ей любимой у многих. И не случись бы такое, той ночью, взаимный неприход двоих хвостатых, примеченной ими двумя травке было б не сдобровать. Растилась она ими усердно, доглядывалась, и даже сдутыми на ней были пылинки и всякие хвори растений. А так, той самой ночью, красавица, Лада, пролила на травку, скверными примеченную своей тайной влаги целение. Так стать ей чудесной.

И вот уж Летавица, красных сапог ее блеск, над полем несется и сразу за ней спешиться рассвет и Лада ей рада. Венок свой снимает, спасительница жнива, и летуньи бросает в подарок. Приятен подарок пришелся летящей.

Плюс

Третье имеемое.

Завтра. Трава разошлась так цветно, словно она попала под милость праздной Лады. И если можно было смотреть с высокой верхушки оно, поле оборачивалось в пеструю пятность. Коляровую смятость, ассонансную пахость. Мне пролетится над ним и краешком платия премнутся его лепестковость. Мне станцуется на нем как в чашке с молоком. Серую тучу, завидю я из далека, что самогоном на поле несется, припадая, с удовольствием выдворю одною рукою и збрызну в нею солью. Ушастый крот выроется из норы с допомогой серебренной ложечки, совсем рядом со мной и на ощупь найдет, где я сижу. Тогда уседится он мне на коленях и будет стараться выпросить у меня немного меду, что скапливают мои пчелиные. Ему он нужен не в простую. Ему он нужен для лечения его жестенькой кротихи. У нее горе, у нее один глаз начинает зреть, пусть и мутно, но прогрессивно, и он побаивается, что если она вдруг начнет видеть, то плюнет на него и уйдет к зайцам, пошелковистей. Вместо меда я дам мягкого камедя. Да, дам лучше камедя. И велю кроту в нору. Теперь у него есть имя, имя Бомс. А потом, чуть позже из стебельков, корешков, поднорок и прочих жилищ, высунутся на встречу ко мне все остальные жизнеспособности. У них окажется масса вопросов ко мне и желаний. С чего мне их решать. Не буду их решать. Тогда они огорчатся, кормы свесят и удалятся. У них нет сил бороться со мной. И они смиряться со всем, что я им готовлюсь содеять. Ну, а если бы я срешила им всем помогать. Тогда бы они словно носилки часами носили меня по полю ежедневно и вострили укогоимеющиеся хвосты. И мне вдруг покажется поле живым и обитаемым. И то, что я могу ошибнуться подумая, что оно может стать совершенно моим и не чьим больше. Тогда я спалю его, и заново усею его, чем ни будь подобным. И возможно вам оно станет интереснее за прошлое поле. И я тоже стану для вас немного прочей.

А теперь, вы можете вздремнуть. А теперь вы можете сами решать. А я, а я, простите, уйду в мельницу и немного там побуду самой.