Руки дрожали крупной дрожью. «Похмелье!» — кто-то обрадованно догадается. «Просто так», — возразит нерешительный внутренний голос. И так же, беспричинно, похолодеет всё внутри, и сердце, не выдержав напряжения, остановится. Но на лету нельзя, нельзя останавливаться! Крылья всегда должны толчками перегонять послушный воздух, иначе… А что же иначе? Неизведанная встреча с другим измерением, имеющим иной состав, нежели я? Насильственное соединение с этим измерением с чуждой плотностью? Нельзя останавливаться…

Во рту стало терпко и сухо. И в левом боку боль. Вначале совсем маленькая, новорожденная. Постепенно она учится сидеть, говорить «Я твоя» и ходить в школу. К тому времени, как она оканчивает университет, моё тело скручивается замысловатой арабской буквой. И она начинает биться. Биться во мне. Любая боль — это птица. Или не так: любая боль — птенец, который хочет вылупиться из надоевшей до зелёных глюков скорлупы.

Скорлупа… Маска, скрывающая боль. Но я-то знаю тебя в лицо! Вавилонская блудница, ещё не родившаяся, но уже развратная. А ведь это… А ведь это я скорлупа! Временное убежище для неокрепшего птенца.

Как странно! Жила, думала, любила, но, оказывается, только выращивала эту боль, отдавая ей свои жизненные, энергетические соки через пуповину нервов.

Скоро, потерпи, маленькая, уже скоро. Ласковая моя, пушистая, нежная. Тёплая… Вот уже глаза укрыты туманом, на вкус отдающим железными опилками, вот уже наманикюренные алые ногти впились, смяли своим наглым цветом снежно-хрустальную простыню, вот уже сознание выбралось, осмотрелось, слегка прищурясь близорукими глазами, и сделало первый пробный виток над телом.

Всё готово. Удар! Ещё удар! Какой же ты сильный, птенец! Сильный и гордый… И ещё удар! И вот, наконец, время опрокинулось, беспомощно и нелепо шевеля онемевшими пальцами, внутренний голос зашелестел, закричал, забился на все лады, изображая из себя толпу, и лопнула внутри струна, длинной и тягучей, как кагор, нотой ми.

В последний раз попыталось остановиться сердце, опустившись куда-то в район желудка, но уже телом управляло не оно, а тот самый послушный воздух, внезапно превратившись в деспота, но почему-то со светящимся лицом. И где-то, в самом отдалённом и паутинном уголке моей галактики — той, что внутри головы, всплыли странные и чужие слова: «Спазмалгон». Помог, наконец…»