- Почему Она сидит у окна?

- Странный вы человек. Здесь каждый ведет себя так, как хочет. Она – не исключение.

Я оглянулся. Да, люди здесь действительно не заслуживают прозвища, данного им обществом – «умалишенные», они свободны – по-настоящему свободны и вовсе не заключены в своей болезни. Нет, все совсем иначе. Я подошел к ней всего на несколько шагов и тоже посмотрел в окно. Ничего особенного. Зима. Все в снегу. Очень холодно. Темно-серые точки внизу, в шубах и шапках. Скамейки. Деревья. Контрасты. Я отвел взгляд – не могу смотреть долго, как-то тоскливо становится, наверное, вижу мир таким, какой он есть на самом деле. А она продолжала смотреть. Но не на улицу, как мне сначала показалось, а на оконное стекло. Да, теперь и я увидел – на большом листе стекла замерла сцена битвы – чудные снежинки напоминали жестокую схватку угловатых снежных птиц – холодных, белых, ледяных, отрывающихся от острых игл и шипов внизу, на «деревьях» и «сугробах». Сотни птиц сталкивались друг с другом, вступали в смертельный поединок, от них лезвиями летели ледяные прозрачные перья, вонзались в уже остывшую плоть сугробов внизу. Я уже слышал их бешеное стрекотание, нарастающий адский шум, который мог свести с ума. Я впал в безмолвный ужас, почувствовал леденящий душу страх и противную боль где-то в животе – хаос, в котором сражались птицы, показался мне реальным…

Я поспешно встряхнул головой, возвращаясь к той реальности, в которой привык жить днем, вместе со всеми людьми.

«Брр! Моей фантазии следует знать меру! Ледяные птицы – бред!». Я посмотрел на Нее. «Она – сумасшедшая, раз может смотреть на это целыми днями и не… что? Не сходить с ума? Бред… я сегодня как-то слишком… мне лучше уйти…».

Я в последний раз взглянул на стекло и немного задержал взгляд на чем-то между этим стеклом и улицей, замер, погрузившись в некое туманное пространство моих мыслей.

- Нравится вид? – вдруг хрипло произнесла Она.

Я не смог сразу отреагировать и, упустив момент, растерянно молчал.

- Он многим нравится. Вот все говорят, что понимают человека, который любуется красотами зимнего города… - Она замолчала, и в Ее голосе что-то улыбнулось – тепло и забавно. На улице вышло солнце, но я не придал этому значения. – Зачем они мне это говорят? Я с таким человеком даже знакомиться не захочу. – И снова замолчала. Солнце скрылось, и в комнате потемнело.

- Я не люблю зимний город. Никакой не люблю, – я смолк, чтобы отдышаться. Удивительно, но говорить мне было тяжело, словно я никак не мог набрать достаточно сильного воздуха, чтобы он смог вынести мои потяжелевшие слова.

- На стекле …

- Что? Они снова сражаются?

Я внимательно посмотрел на Нее – Ее свободно раскинутые плечи, рассыпанные по ним коричневые волосы, свободная мужская клетчатая рубашка, непонятной формы брюки, совершенно босые ноги, одна из которых была обхвачена тонкой рукой; единственное, что я заметил на Ее руке - глубокие царапины.

Ее лица я не видел, но голос запомнился навсегда.

Он был…сорван.

Что-то с ней было… не так. Я не мог точно сказать, что именно, но она была необычной.

Совсем не такой, как все.

Она… отдыхала.

- Я говорю о птицах. Они все еще сражаются?

- Похоже…да.

Ее голос стал теплее, словно мой ответ Ей принес желаемое успокоение.

- Они опять застыли. Ты их напугал.

Я удивленно вскинул брови.

А Она продолжала:

- Да… я больше их не слышу. Но скоро ты уйдешь, и они продолжат бой…. Скажи, они все еще блестят? Много погибло?

Я внимательно посмотрел на стекло.

- Их не так много… но они блестят. Все до единой.

- Уходи.

Я попятился назад, но через несколько шажков наткнулся на врача.

- Она, что, с вами говорила?

- Да.

- Она… с ней нужно поосторожнее… она… еще и слепая… бедняжка.

Я невольно посмотрел вдаль, на окно.

- Ее не так давно к нам привезли. Всю избитую, в снегу, мокрую, горячую, в крови. И, к сожалению, уже слепую. Глаза были… тоже в крови. Мы ее выходили, и с тех пор, как она встала с постели, вот, сидит на этом подоконнике, глаз с города не сводит. Мы надеемся, что хоть солнечный свет ей немного зрения вернет…куда там. Вы ступайте, вам уж пора.

Я попрощался с доктором и пошел домой.

У меня в комнате, я помню, на оконном стекле тоже был рисунок. Просто потрясающий узор. Не включая света, я отодвинул занавеску и не увидел ничего, кроме мелких капель воды. За день сильно потеплело, и узор растаял. А ночью мороз прихватит, и там появится другой.

Внезапно меня осенило: а как же она могла видеть тот узор так долго? Да как она вообще могла видеть?

Я быстро распахнул окно и вдохнул приторно-теплый грязный воздух. Вспомнил ее на подоконнике и твердо решил пойти к ней завтра. Все узнать. Что-то же там было!

Но ночью мне приснился сон.

Словно стены моей комнаты несколько раздвинулись, и я увидел людей – соседей, друзей, коллег по работе, родителей, просто прохожих, продавцов, почтальонов, политиков и пр.

Все они влезали в окна и исчезали в них. Каждый в своем. А потом я увидел сотни монстров, в которых я с трудом узнал этих людей, и каждый из которых сражался с другими – жестко, до полусмерти. Они сражались в ярко-синем пространстве, но потом, когда ночь прекращалась, и их освещали холодные голубые лучи, их лица искажались гримасами адской боли и все они превращались обратно в людей, принимали свой человеческий облик. И тем же путем – через окна – возвращались обратно, в постели.

Я проснулся от боли и посмотрел на свою руку – она дымилась, но на ране плавились кусочки льда.

Вскочив с постели, я подбежал к окну и… ужаснулся. Оно было закрыто, и первые солнечные лучи освещали новый узор, похожий на паутину.

Через двадцать минут я уже был у Нее.

Доктор отвел взгляд и сказал, что ночью Она исчезла. Она почти выздоровела, и, очевидно, выбросилась из окна.

Я знал, что это не так. И пошел домой, дожидаться ночи.

Мне не было страшно увидеть в себе монстра.

Я знал, что приму бой, а наутро, наверное, как и Она, окажусь где-нибудь… полуживой. Но это не важно. Я многое понял, но рассказать об этом не смогу. У каждого свой узор на окне, кто-то видит сны, а кто-то их чувствует…