Я решилась. Покончить с этой жизнью, с этой мукой, болью, одиночеством и нелюбовью. На тумбочке уже призывно белеют флаконы со снотворным, на подушке рядом облегченно улыбается прощальная записка. Никого не винить. Не вижу смысла. Не знаю, где выход…

Ведь и правда не знаю. Какая ценность в этой жизни, если человек, ради которого ты готова пожертвовать всем, походя, небрежно спихивает тебя на обочину своей судьбы?

В последний раз тоскливо осматриваю обои в своей спальне – тусклые коричневые цветочки времен перестройки. Давно надо было сделать ремонт. Теперь уж ни к чему.

Вадим – модный архитектор из Москвы. В нашей глуши оказался случайно, проездом. Проездом вошел в мою жизнь, между прочим, разбил, раскроил ее надвое и, не заметив, вышел. Ведь у него там жена ресторатор, дети в частной школе. А я и не знала. Подумаешь…

Теперь они, белые флакончики, мои вечные друзья. Запустить внутрь себя сотню крошечных проворных снежинок-таблеточек, и все – свобода, свет, радость; боли нет, тоска не пожирает изнутри, как зловонный червь. Впереди только счастье, вечное счастье.

Тонкие пальцы нетерпеливо открывают крышку, на ладонь сыплются первые несколько таблеток спасения. Маму только жалко. Будет плакать, цветы на могилу носить, свечки в церкви ставить.

Зато я… Я уже буду далеко, меня поглотит поток света, он будет проходить сквозь меня, лаская каждую клеточку. Мне будет тепло и уютно. Я буду сплетать воедино пространство и время, постигать тайны бытия. Я буду вечно юной, бесконечно умиротворенной…

Сквозь сладкую пелену воображения слышу робкий стук в дверь. Может Вадим? На расстоянии почувствовал меня и приехал?

Ноги в тапочках шлепают в прихожую, замок дважды щелкает в надежде, через приоткрытую дверь врывается характерный подъездный запах кошачьей мочи. На лестничной площадке полумрак – опять кто-то выкрутил лампочку, а в моем дверном проеме – грустное усталое лицо с огромными черными глазами.

- Вы – Анна?

- Я. – недоверчиво озираюсь.

- Я Артур. Мне очень надо вам кое-что показать. Пожалуйста, я умоляю, отложите все дела.

Отложить самоубийство? Звучит, как пошлое название детектива.

Завязываю шнурки на кроссовках, наглухо застегиваю куртку, защелкиваю замок, ключ – в карман. Идем, Артур.

*

Шаги делят вечерний асфальт на равные отрезки. Бегу за Артуром, будто боюсь опоздать, потерять из виду субтильную мальчишескую фигурку в потертой джинсовой куртке. Взглядом выхватываю пыльные пустынные извилины провинциального городка, бараки без крыш, пепелища сгоревших сараев, старую пустую голубятню, газетный киоск. Вокруг ни души, только ветер играет опавшими листьями и старыми газетами. В мутных глазницах серых домов хрущевской эпохи отражается пустота.

- Еще далеко?

- Почти пришли. – его голос в полной тишине царапает стены.

Приближаемся к пятиэтажке. В окнах – разбитые стекла, обрывки грязных штор, на балконах сушатся-мотаются давно забытые там, застиранные до серого простыни. В сердце разливается тоска.

Артур открывает передо мной рассохшуюся подъездную дверь.

- Второй этаж, квартира семнадцать. Осторожнее на ступеньках, перила сломаны.

В жутковатом полумраке, переступая через гниющий мусор, прохожу два лестничных пролета и оборачиваюсь. Артура сзади нет. Впереди – дверь, обитая истертым дерматином с тусклыми цифрами 1 и 7. Жму кнопку: внутри звонок отзывается приглушенной трелью, но никто не открывает. Толкаю дверь – не заперто.

*

В тесной прихожей никого, только желтая лампочка, слабо, покачиваясь на проводе, глядит с потолка. На стенах потемневшие обои в полоску и треснувшее овальное зеркало, а в нем – мое искаженное бледное лицо.

- Здравствуйте! – это пустой прихожей тихонько возвращает мой голос, - Артур! Кто-нибудь!

Вглубь квартиры ведет темный узкий коридор, по бокам – двери с облупившейся краской. Делаю пару шагов к ближайшей двери. Сквозь прямоугольный проем сочится мягкий свет. Без стука заглядываю внутрь. В ноздри бросается затхлый запах старости, на коричневом полированном серванте – резные хрустальные рюмки под слоем пыли, на побитых молью кружевных салфетках – свечи т глиняные вазочки со слипшимися карамельками, со стен, из убогих самодельных фоторамок выглядывают пожелтевшие от времени незнакомые лица. На бурой в цветочек софе напротив сидит пожилая женщина. Морщинистое лицо безуспешно прячут от меня большие очки с синей изолентой на переносице, на худенькой шее – тонкая серенькая веревочка, но креста на ней нет, в руках юркие спицы творят что-то из коричневой пряжи.

- Добрый вечер.

Старушка поднимает голову, но глаза смотрят сквозь меня.

- Мне нужен Артур. Он здесь?

Женщина слабо и как-то горько кивает.

- Проводите меня к нему?

Вместо ответа она протягивает мне свое вязание. Не без доли брезгливости беру в руки пряжу и хмурю брови в недоумении. С длинного темно-коричневого шарфа на меня взирают ярко белые буквы, составляющие слово «ЗАПЕРТЫ».

- Вы заперты?

Кивает.

- Не может быть! Дверь же открыта, я сама сюда вошла!

Старушка молча берет у меня пряжу и невозмутимо продолжает вязать.

Бабуля выжила из ума, решаю я, и выхожу обратно в темноту коридора.

За другой дверью тоже свет. Наверное, этот чертов Артур там, а это его полоумная родственница. Снова без стука толкаю дверь. Открыто.

В светлой детской комнатке на полу разбросаны игрушки: куклы в платьях в горошек, желтые собачки, машинки без колес. На стенах бездарные рисунки – солнце с облачками, трава с цветочками. В центре комнаты на зеленом узорчатом ковре девчушка лет семи в синем платьице играет в кубики.

- Девочка, - окликаю я, - где Артур? Ты его знаешь?

Девочка делает мне знак подойти. Присаживаюсь рядом на ковре, разглядываю кубики с картинками и буквами.

- Во что ты играешь?

Девчушка выбирает несколько кубиков и, не глядя, составляет слово.

- «Наказаны»? – читаю я, - тебя мама наказала? За что?

Девочка встает, берет меня за руку и подводит к стене с рисунками. Среди прочей мазни взгляд приковывает одна единственная картинка: бабушка в очках и девочка в синем платье держатся за руки. Ниже подпись: «БАБА НИНА И ОЛR».

- Это вы с бабушкой?

Олечка кивает.

- А почему же ты ротики не нарисовала? Забыла?

Оля мотает головой и по детским щечкам катятся слезки.

- Господи! –выдыхаю я, - дурдом какой-то! Где Артур в конце концов?!

Маленький пальчик указывает на дверь, и я снова всматриваюсь в темноту прихожей.

Бежать из этого сумасшедшего дома, куда меня привел умалишенный незнакомец, из дома, где все молчат, где все завалено ненужным старым хламом. Опрометью несусь к входной двери, распахиваю ее настежь и оказываюсь… в прихожей, объятой полумраком, где обои в полоску и треснутое зеркало.

*

Бегу во мраке коридора на кухню, где хохочут крышки кастрюль, а из крана капает в проржавевшую раковину темная мутная вода.

Бегу обратно в прихожую, где в старой деревянной овальной раме смотрит на меня мое разбитое пополам лицо; мечусь в нехорошей квартире, минуя двери, где по прежнему тусклый свет и безмолвие; мотаю метры по темной кишке коридора в отчаянном поиске выхода.

Снова вылетаю во входную дверь и снова сталкиваюсь с собственным треснувшим отражением. Вдруг, как вкопанная замираю. Окно на кухне! Минуты борьбы с застарелыми рамами, раскачиваю взад-вперед, щеколду вверх, сквозь дребезжащие стекла смотрю в темноту. Еще немного усилий, и в ноздри ударяет запах ночи. Шаг, другой, моя фигура в оконном проеме, и вот я уже лечу навстречу ночному ветру с карниза второго этажа.

*

Сквозь узенькие щелки пробудившихся век струится серый свет пасмурного утра. Обнаруживаю себя на полу своей спальни полностью одетой. Боль в коленях сковывает движения, зеркало на дверце шкафа отражает развитую бровь и черную запекшуюся кровь на губах. На прикроватном столике – полные флаконы снотворного.

Не приснилось.

С трудом поднимаюсь на ноги, убираю в ящик никому не нужные таблетки. В гудящей голове рождается план. Сейчас я приму душ, выпью кофе, позвоню на работу, совру, что приболела и пойду искать Артура. Нужно срочно сообщить ему, какая чертовщина творится в его квартире.

Воспоминания о вчерашней ночи ведут меня узкими светлыми улочками. Походя, удивляюсь невредимым сараям, которые еще вчера были горой пепла; с заброшенной вчера голубятни шумно срывается облако белоснежных птиц; дворник в веселом оранжевом жилете покидает чистую улицу, зажав подмышкой метлу.

У подъезда страшного дома, куда меня привел Артур, словно снегири на ветке, щебечут на скамеечке старушки.

- Здрасьте, - изображаю улыбку.

- Ты к кому, милая? – извечный вопрос. Не уснут спокойно, пока не разведают, кто к кому и зачем приходил.

- В семнадцатую, - честно отвечаю я.

Бабульки странно переглядываются.

- Ничего не путаешь?

Мотаю головой. Ничего.

- А кто там живет?

Старушки с минуту молчат и разглядывают меня из-под очков и платочков.

- А там, детка, никто не живет. Уже давно.

Чувствую, как в желудке разливается ледяная жижа.

- И что там… произошло?

- Страшная трагедия, - отвечает пухленькая бабулька в зеленом платке.

- Жило там семейство Курских. Нина Петровна, бабушка ихняя, душевная была женщина. В позапрошлом году померла от сердца. Всем двором на похоронах плакали. Дочка ее, Светка Курская, осталась с двумя детьми. Олечку-лапоньку почти уж год назад отнесли. Она с самого детства болезненной была, а тут воспаление легких ее совсем подкосило – умерла, кисонька, не уберегли. Не успела Светка оправиться от горя, как и Артурчика не стало. Хороший мальчик был, ласковый. Всегда пройдет – поздоровается, о здоровье справится. А тут влюбился в какую-то грымзу, а она им поиграла, да и бросила, он вены-то и порезал, бедняга. Света тут совсем разум потеряла, такое говорить начала! Будто каждую ночь приходят к ней во сне Нина Петровна с Оленькой. Будто заперты их души в этой квартире, наказаны за Артура-самоубийцу. Что ни в ад, ни в рай не попадут и слова вымолвить не могут – ни помолиться, ни о помощи попросить. Мы-то в церковь ходили, с батюшкой говорили, спрашивали, что к чему. Отец Андрей нам объяснил, что за самоубийцу весь род кару несет – и живые и мертвые, и никому покоя не будет, пока он не получит прощение за свой грех. А Светлане в этой квартире всякие страсти мерещиться начали: то, говорит, всю ночь кастрюли на кухне гремят, то вода из крана капает. Приходит, мол, смотрит – все на месте. А в позапрошлом месяце рассказывала, будто Артурчик к ней наяву приходил, плакал, прощения, просил, кричал и зеркало в прихожей в сердцах разбил. Мы к ней заглянули, а зеркало целое. В общем, приехала к ней сестра Зоя, забрала Свету к себе в Саратов, а квартиру на продажу выставила. Только не берет ее никто, нехорошая она. Там и вправду страсти начали твориться: соседки слышат, будто ходит кто, а вчера ночью, говорят, будто кто-то из окна выпал. Жуть, короче. Так что, дочка, если ты хочешь купить эту квартиру – не вздумай, не будет тебе там житья.

Ошарашено кивнув старушкам на прощанье, шагаю прочь на ватных ногах. В кипящем мозгу никак не собираются, не укладываются жуткие мысли. Значит вот оно как: никакой свободы и легкости, никакого небесного света, а лишь вечная кара, вечное безмолвие. Так вот зачем Артур привел меня в свой мир, вот от какого греха уберег меня, пытаясь искупить свой собственный.

Провожаю взглядом белоснежных голубей, ловлю маршрутку, еду домой, в свою квартиру, которая чуть было не стала обителью молчания.

*

Дома наливаю крепкий чай, достаю из ящика два флакона с таблеточками-снежинками, отношу прямиком в мусоропровод. Звоню подруге, договариваюсь о встрече в кафешке за углом.

Я решилась. Я остаюсь.