Рассказ

- Наталья, сегодня Вам вынесут приговор. Ваше дело официально уже закрыто. И Вы, наверное, понимаете, какова мера наказания.

- Понимаю, Оленька, понимаю. Тяжело будет?

- Суд не признает ни одного смягчающего обстоятельства. Вас отправят в колонию строгого режима с пожизненным сроком заключения.

- Ну, и что же, Оленька, такая значит судьба. Так было решено. И не нами.

- Наталья, я веду Ваше дело с первой заявки от первого потерпевшего. Мы искали Вас четыре года, два года шло следствие, полтора года суд разными составами решает Ваше дело. Я знаю Вас близко уже семь лет.

- Да, да, Оленька, мы прекрасно друг друга знаем.

- Я не о том. Наталья, Вы видите, что в комнате нет диктофона, я не виду никаких записей. Мы тут вдвоем.

- Ну, к чему ты клонишь, дорогая?

- Объясните мне, в чем причина Вашей жестокости. И кто действительно совершал те преступления, в которых Вы признали себя виновной?

- Ой, как серьезно! Я, Оленька, я. И мотивы, как ты говоришь, я указала.

- Расскажите мне всю правду. Полную. А не обрывками, как Вы делали при даче показаний. Я не прокурор и не судья.

- Не понимаю тебя, я же все рассказала. Сама же говоришь, что дело закрыто.

- Наталья, сейчас самое время рассказать, что же с Вами действительно произошло, кто обидел.

- ….

- Не молчите. Сейчас в этом уже нет смысла.

- Молодая еще, ничего не поймешь.

- Пойму, Наталья, все пойму. Факты мне известны досконально, только бы понять причины.

- А сколько времени еще до последнего слушанья?

- Сейчас семь утра, слушанье – в три.

- Рассвет ведь, Оленька! И полосочки розовые, сиреневые по небу. Конец марта ведь?

- Да, Наталья.

- Вот и тогда март был. Холодный, почти февраль. Ветра какие, Оленька, дули злые! Я тогда хозяйкой рядов была на Центральном Колхозном Рынке.

- Это было в уральском городе Перми. Вы владели двадцатью палатками с одеждой и обувью. Сезонные распродажи. Туфли, костюмы – к сентябрю школьникам. Меховые сапоги, джинсы – к зиме. Босоножки, кроссовки, купальники – к лету. Прибыльное дело было?

- Ты, какая умница, Оленька, все ведь знаешь! Да, прибыльное. У меня в личном пользовании две иномарочки были с шофером молоденьким. Еще три «Газели» для грузов. С перекупщиками я быстро работать перестала. Такие комиссионные брали!

- А не страшно было с китайскими поставщиками нелегально работать?

- Нет, я и тогда уже никого не боялась. Жизнь одна, и я только сейчас живу. Почему тогда не ломать стены.

- Не ломать головы, Наталья.

- Ну, хоть бы и так, Оленька, если голова плохо на шеи держится, можно и сломать.

- Вы говорили, что тогда март был. Когда «тогда»?

- Тогда, милая, когда Никита познакомился со мной.

- Потерпевший.

- Ну, почему, потерпевший? Я его всю жизнь, как нас связала судьба, любила, помогала, чем могла. Ножки мыла. Штанишки покупала. Волосы целовала.

- В марте Вы познакомились с Никитой Сергеевичем Санниковым.

- Да, не я, Оленька. Он сам.

- Сам?

- Конечно. Помню, я сидела у себя в кабинете, выручку считала. А он так осторожно постучался. И я внимания не обратила. Ко мне все чаще вбегали, потом топтались, плакались. А он, знаешь, так осторожненько постучался. Дверь приоткрыл, зашел, что-то там про аванс спрашивал.

- То есть Санников работал у Вас?

- Работал, Оленька. Он продавцом был, только наняли той весной. Я тогда уже лично никого на работу не принимала. На то у меня два толковых управляющих были. Одна – моя подруга старая, Нинка, умная толстая баба. Второй – бывший военный, Александр Иванович, злой, как собака. Вроде Нинка Никиту на работу и взяла.

- Как же так получилось, что Санников начал работать от Вашего лица. Был Вашим заместителем?

- Оленька, что ты! До того времени много – много воды утекло. Я же на Никиточку и внимания сначала не обращала. Он знаешь такой тихий, скромный. Заходил ко мне, бывало, доброе утро пожелать. Я могла быть и с похмелья, и не причесанная. А он, знаешь, подойдет, в глаза заглянет и с улыбочкой: «Доброе утро, Наталья Петровна!».

- Значит, он оказывал Вам знаки внимания, пока Вы его хозяйкой были?

- А как же, Оленька! Он поток и цветочки какие-то таскал. Только мне их в кабинете девать некуда было. Я их в банку из-под кофе ставила. Он заметил. Стал конфетки приносить, а потом прознал у кого-то, что я шпик люблю и колбасу копченную. Только откуда у него на это деньги? Я – то знаю, какая у него зарплата. Сама ее и назначала.

- И как долго продолжалось это ухаживание?

- Долго, я помню месяца три – четыре, может и дольше.

- Вы пытались прекратить такие действия?

- Ой, ну ты, Оленька, и выражения выбираешь. Конечно, я смотрела, удивлялась, а потом и на разговор его вызвала. Говорю ему, брось ты это дело, денег – то, небось, и на самого себя не хватает. Говорю, хватит меня кормить, я сама кого угодно прокормить могу. И прокормить и купить. А он молчит, смотрит на меня своими коровьими глазками, и молчит. Ну, я и отстала от убогого.

- То есть Вы его уволили?

- Нет, Оленька, не зверь же я. Пожалела. Перевела его к себе поближе, на место хлебное. Начал Никиточка ходить со мной, проверять ряды, срок годности товара, сохранность упаковки. А я смотрела за ним и приметила, что хоть и худой, а не глупый. Стала одного отпускать.

- И насколько качественно он выполнял свои обязанности?

- Хорошо, Оленька. Если товар просроченный, клеил новые этикетки. Кто из продавцов пьяный, выгонял, мог и за него постоять. Со свадьбой собачей разобралась однажды.

- Простите, с чем он разобрался? С какой свадьбой?

- С собачьей. Ну, были у меня несколько палаток с продуктами. Зимой я мясо скупала у тогдашних колхозников. Мясо хорошее, а стоило копейки. Куда им пьяницам деревенским много денег! Но не об этом рассказ… Знаешь, Оленька, на рынке какие твари водятся! Между деревянными, железными ящиками, контейнерами шныряют. Голодные, гнойные. Собаки, люди. Как будто ад на земле. В самом центре города.

- Наталья, спокойно. Спокойно.

- Да, я спокойна, Оленька. В душе у человека еще больше помоев бывает...

- Наталья, Вы хотели рассказать о какой-то собачьей свадьбе.

- Так вот, около моих палаток с мясом начали собаки шнырять. Сначала одна, потом две, потом три, а потом целый свадебный караван. Штук двадцать. Кто-то из продавцов их подкармливал, кто-то гонял. Но дело дошло до того, что они стали покупателей пугать, мясо таскать, рычали на продавцов. А потом как-то, под вечер дело было, опрокинули палатку с мясом. Продавец, молодая девочка была, пыталась защитить товар, а собаки ей руку прокусили. Она голосить начала. Страшная картина: на снегу мясо валяется, уроды эти собачьи жрут его, девка - в крови, кости, зубы. Тогда – то Никита и прибежала, уже с двустволкой.

- Откуда у него было оружие?

- У меня в кабинете как-то заметил, выпросил. Я и дала. Казалось мне, что он и мухи не обидит. Волосики у него были беленькие, глазки – прозрачные, брови и ресницы – белесые. Ну, как я могла знать, что он стрелять будет?!

- В кого он стрелял, Наталья?

- Прибежал Никиточка к той палатке. А около нее уже народ толпился. Девку кто-то оттащил, а к собакам боятся приближаться. А он: «бах», еще раз «бах». Потом тихо стало. А потом еще «бах», еще раз «бах». Дымно. Я как первые выстрелы услышала, в чем была, выбежала из кабинета. А когда поспела, уже все закончилось. Помню, дыма было много, молчали все. Один Никиточка стоял посреди мяса и собак мертвых, болтал что-то, болтал. Семь собак он застрелил.

- То есть Санников умел обращаться с оружием?

- Видимо. Как иначе то? И патроны купил, и двустволку почистил. Научился как-то.

- Наталья, а не страшно было с таким человеком в кровать ложиться?

- Что ты, Оленька! Почему мне страшно должно быть? Он такой беззащитный, ранимый был.

- Как стрелял в собак, также и в людей мог стрелять.

- А что, Оленька, если некоторые люди как собаки или того хуже?

- Наталья, по Вашим рассказам, это был агрессивный, неуравновешенный человек.

- Не то ты, родная, говоришь. Знаешь, бывало после ссор и скандалов с продавцами или грузчиками приходил ко мне, ласки просил. Придет в кабинет весь красный от злости, положит голову на колени и ревет. Я его глажу по голове, успокаиваю. Он уткнется мне в колени, всю юбку замочит. Жалуется, рассказывает, что никто его не слушается, никто не боится.

- Вы состояли с Санниковым в интимной связи?

- Перестань-ка выражения какие-то уродливые выбирать. Мы с Никиточкой были любовниками.

- Как часто вы встречались с потерпевшим?

- Да, не потерпевший он, Оленька. И с чего ты решила, что мы вообще расставались? Утром в одной кроватке просыпались, завтракали за одним столом, работали на рынке вместе, с работы – домой вместе, и каждую ночь он на груди моей засыпал. Как голубки, каждую секунду вместе.

- Наталья, у Вас мужа не было?

- Да, был… Когда-то. Только с Никиточкой все по-другому было.

- А в чьей квартире вы с Санниковым жили?

- В моей, конечно. Он, любимый, до меня в каком-то общежитии жил. С мужиками грязными. Была я там. Жуть, да и только. Дети маленькие орут, тряпки висят - сушатся, на кухне – все комфортки включены, на каждой сковородке жир кипит. В комнате он жил, в маленькой, зашарканной: три кровати, две тумбочки, табуретка и календарь на стене. А у меня знаешь, какая квартира отличная была! Трехкомнатная, мебель везде новая, подушки большие, мягкие.

- Как долго Санников проживал в Вашей квартире?

- Долго. Год, может полтора. И всю жизнь бы прожил под моим крылышком. Если бы только эта сука не соблазнила его.

- Елена Александровна Малых?

- Тоже знаешь ее? Вот сука, да?

- Ваша первая жертва, Наталья. И, кажется, не она сука, а Ваш Никита – кобель.

- Не так все было, Оленька. Эта сука крашенная напоила Никиточку, соблазнила. А потом еще и шантажировала. Противная такая! Глазки маленькие, сама плоская как доска, юбка жопу не прикрывала. Сапоги – под уши. Хохотала как гиена. Как вспоминаю, тошнит.

- Как Вы узнали, что Ваш сожитель изменяет Вам?

- Она соблазнила его, не хотел он мне изменять!

- Как Вы узнали, что Малых соблазнила Санникова?

- Весна была. Ранняя, шальная. Под ногами снежное, водяное месиво. С неба - то дождь, то снег. А около канализационных люков снег оттаял. День прибывал. Но не об этом… Никита отпросился с работы, сказал, что спину ломит. Я отпустила. Помню, день тогда очень тяжелый был. На рынок сначала налоговая приходила, потом наряд милиции. Говорили, что опять кого-то ножом пырнули. С моими палатками, продавцами, конечно, все в порядке было. Но шмон общий, каждого хозяина так или иначе касается.

- Наталья, мы знаем, как Вы вели торговлю. Расскажите как можно точнее, что случилось с Малых?

- Я вернулась с работы. Продукты купила, бутылочку бальзама. Подхожу к подъезду, вижу, горит в нашей с Никиточкой спальне свет: значит, ждет меня любимый. Поднялась на наш пятый этаж, захожу. А он не выходит, как обычно, не берет сумки… А знаешь, Оленька, у меня сердечко как застучит. Я все поняла сразу же, все почувствовала. Сняла сапоги, поставила свои рядом с сапогами этой суки. Прошла в комнату. В нашу спальню. А они лежат рядом, в обнимку, спят. Утомились, наверное.

- Так это действительно Вы ее убили?

- Я. Эта сука жила с нами на одной лестничной площадке. Я в тот вечер ушла в кабак, напилась до блевоты, вернулась утром. Никиты не было дома. Помылась, переоделась. Взяла ту же двустволку. Никита ее теперь дома хранил. Постучалась в дверь к этой суке. Она минут через пять вышла, сонная. В халате коротком, дранном. Волосы жидкие спутанные. На ногах тапки мужские. Ничего не понимает. А чего ей было объяснять?.. Я в квартиру ее пихнула, дверь за собой закрыла. А она голосить начала. В живот ее пнула, задохнулась. И как одну из тех собак пристрелила.

- Выстрел же, как грохот. Жильцы в доме должны были заметить.

- На работе большинство были. Часов одиннадцать утра было. А еще у соседей на шестом этаже ремонт тогда был. Уже полгода так грохотали. То стены ломали, то сверлили.

- Как и куда Вы спрятали труп?

- Позвонила своему шоферу, он пригнал «Газель». Я завернула суку в простыню. Знаешь, Оленька, у этой суки оказались очень грязные, какие-то желтые простыни. Шофера домой отправила. Сама все сделала.

- В двенадцать часов дня Вы тащили тело, завернутое в простыню, от подъезда до машины?

- А кому, какое дело, Оленька?

- …

- Кому, какое дело, Оленька?

- А что, Наталья, между первой и второй – перерывчик небольшой?

- Чего? О чем это ты?

- Через месяц после первого убийства Вы совершили второе?

- Разве месяц прошел? А мне казалось год… После того, как эта сука крашенная перестала нам мешать. Мы снова душа в душу жить стали. Никиточка приумолк как-то, ласковым, послушным стал. И у меня на душе – покой.

- Это было двойное убийство.

- А что я должна была делать? Я ходила в администрацию района, надо было договориться об одной общественной инициативе. Взятку дала такую огромную! Это была моя выручка за два месяца. Не об этом. Я хотела до ночи поить администрацию коньяком в бане. Как положено. Там девки мои – продавщицы их ублажали. Но кто знал, что пить и жрать эта интеллигенция будет так много? Я должна была вернуться в кабинет, деньги взять. Захожу. Слышу сопение. Вижу Никиту. Он сидит на моем стуле. Штаны спущены, лежат на ботинках, которые я ему купила. Рядом на коленях две продавщицы сидят: одна старая баба, лет сорок, вторая молодая, еще восемнадцати нет. И сосут у него. Блядство какое! Я ведь обеих знала, они рядом в палатках работали. Хорошо работали, не гуляли, не воровали… Никита глаза закатил. Постанывает. Я зашла. Девки оторвались, потом вскочили, Никита сидит, глаза выпучил, не двигается. Молодая заревела. Старая взяла ее за руку, вывела. А я стою, не двигаюсь. Никита ширинку застегнул, встал. Молчит. Вышел.

- Адреса своих работников Вы знали. Смены тоже.

- Те две девки жили вместе. Квартиру снимали недалеко от рынка. Вроде из Березников обе были. Там тоже в соседних домах жили.

- Как Санников реагировал на то, что его любовницы исчезали?

- Оленька, да не любовницы это были. Соблазняли они его. Он же слабенький. И телом и душой.

- Конечно, Санников мог решить, что Вы просто уволили убитых или что те вернулись в свой город… Климову Вы задушили подушкой, А Краско – руками?

- Да, кажется, так было. Знаешь, Надя мне дверь открыла. А я как ее увидела, Никиточка сразу же перед глазами встал со штанами спущенными. Помутнело все. А она хорошая баба была. Но хотела сманить его. Она что-то говорить начала, а я как в бреду. На кухню, помню, прошли. Я вроде спокойно. Но она как Никитино имя произнесла, так я бросилась. А Таня спала. Я знала, что обе - дома. Как Надя дергаться перестала, я в другую комнатку заглянула и увидела Таню.

- И что хватило сил голыми руками здоровую женщину задушить?

- Знаешь, Оленька, у меня вот только из памяти веревка с чистым бельем не выходит. Квартирка – то у них однокомнатная, балкона, конечно, нет. А там, где Таня спала, была веревка протянута, на ней кофточки, футболочки, халатик ситцевый старый висел.

- Наталья, успокойтесь. Спокойно. Спокойно.

- Да, мне нечего жалеть. Я же за Никиту боролась.

- Он объявил Вас невменяемой, выписал из квартиры и перевел все документы на свое имя. За что, Наталья, любить такого человека?

- Оленька, так ведь сердечко за нас решает. Кому, что на роду написано. А я своей любви не стыжусь. И ни о чем не жалею.

- За что Вы побили Санникова?

- А вьюга какая была! Господи! Как будто весь воздух - в маленьких мошках. Носятся роями. Холодно было. Февраль. И ветер. Поднимает сугробы выше человека, несет куда-то. Стихнет. Кинет охапку снега куда захочет.

- Наталья, за что Вы избили Санникова?

- Я ходила за бутылочкой, хлеба купила, колбаску, картошечки. Тортик еще бисквитный. У меня ведь племяшка приехала. Из Иванова. Любимая самая. Мы когда все одной семьей жили, все время дружили, гуляли и за ручки держались. Так я иду домой с котомками…

- Наталья, прошу Вас, успокойтесь. Давайте закончим. Хватит правды.

- Нет, Оленька, я тебе все расскажу. Я захожу домой. На кухню… На кухонном столе… А он залез на мою девочку и вбивает в нее. Она кричит. Я слышу, как ей больно. Я подбежала, откинула его. Пнула, по лицу ударила. А девочка моя сползла на пол, стонет.

- Наталья, хватит.

- Хотела все услышать? Получай. Так оно бывает, Оленька.

Старший следователь милиции Ольга Александровна, вышла из желтого четырехэтажного здания. Остановилась на крыльце. Коллеги – двое мужчин из соседнего отдела курили. Попросила у них сигарету. Потом еще две. Закурила. А уже два года не курила, потому они с мужем решили завести ребенка. Надо было беречь здоровье. Они с мужем вдвоем проходили очень дорогое профилактическое лечение. А теперь к черту.

Курила. «Ява Золотая». Нормальные сигареты: и дешевые и мягкие. Курила и думала. И пепел сам падал. Затушила окурок, выкинула.

И как дальше? Как жить с таким грузом? С такой кривой правдой? Почему тридцатилетняя практичная женщина с сильными руками и толстыми пальцами полюбила худого, тщедушного мужичка с наклонностями извращенца? Совершила три особо тяжких убийства. Таскала трупы, закапывала их. Потом скрывалась на каких-то облупленных дачах, пыльных квартирах. Отдала свое прибыльное дело, отдала все деньги, квартиру. На что ушло такие силы? Такие чувства? На какой человеческий гной! На какие отбросы!

Где оправдания? И где граница любви, граница сумасшествия?

Так оно бывает. Бывает и не проходит. Лупит по глазам и сердцу. Ладно, спокойно.

Прости, Господи, грехи наши. Винные и безвинные.