Ему не было дела до того как проводят свои дела те, чьи дела так же земны как эти зимние ночи, которые он наблюдал из окна. Он давным-давно забыл о них, только иногда, когда слышал звон буддистских колокольчиков, вспоминал людей делающих из религии бизнес. Вспоминал и улыбался. Он вообще часто улыбался, когда вспоминал - ему была так интересна эта процедура - видеть, как атомы опыта кристаллизируются в убеждения и веры. Многочисленные веры, ничуть не похожие на те события, что их вызвали. Забавно - думал он. Занимательным он находил, и непонятное желание порой ощутить тоску, - от которой находился в необъяснимой зависимости, почти как от свежей крови - неважно была ли она кровью-буквами, кровью-клипами, или кровью-словами.. Он очень ценил свежесть. При его взгляде на природу вещей, свежесть обладала самым важным качеством -качеством нового, а это было немало, если не сказать - всё, в этом статичном мире неизменной динамики мегаполисов и порывов человеческих душ. Когда он думал о душе, улыбка на лице его сменялась гримасой озадаченности - это было единственное, чего он не понимал разумением, а значит не подвластное и ощущению - единственному чему он доверял. Он смотрел на кружение снега и проводил линии - они тоже занимали в его жизни неоднозначную роль. Они могли соединять, пресекать, портить, облагораживать, намертво сцепливать и таять - почти как снег, почти как межличностные отношения, почти как звуки, из которых рождалась семантика - единственный предмет, несущий в себе разность. А разность он также ценил. Разность позволяла делить неважное на несущественное и незаслуживающее внимания. В мире, где каждый ищет никогда не рождавшийся смысл - это было одной из немногих вещей, что могли вызывать интерес. Он то знал её цену, а люди скупали её, продавая порой всё что можно, люди верили в эту химеру и делились от слова, боролись от слова, от слова до слова любили и ненавидели... Люди играли, словом от которого всё началось, и метода игры позволяла делить их на классы. Классификация в целом - не интересовала его, но ей приходилось заниматься, так как без неё не получались фигуры. Те самые волшебные фигуры, что он чертил, используя лишь линии и память. Чертил, улыбаясь, а после смотрел как созданные им фигуры, воплощаясь - разрывали, или напротив вызывали к жизни, всё новые и новые ткани человеческих судеб и бытия. Логос геометрии был ненасытным божеством - он хотел подчинить себе каждого, и добивался поставленной цели. Логос умел создавать многоликости смысла - иллюзии бога - сильнейший наркотик из тех, что ему доводилось видеть.

Право власти, казавшееся ему достаточно грустным, чтоб вызывать тоску и полученное им по чистой случайности, позволяло ему создавать геометрию. Впервые увидев как линии пресекают, чью либо деятельность он, помнится, улыбнулся несколько иначе, чем сейчас... Его позабавила святая простота масонских взглядов, чья геометрия была точной копией этой и развернулась пред ним в этот миг в необъятности мощи своей. Он увидел как много забрал себе логос идей, как томление поиска приводило в движение циркуль, а тот, словно в насмешку писал законы... Да - это тоже было красочным воспоминанием.

Он не старался быть и не озадачивался бывать - ему вполне хватало существования как отсутствия формы и имени - в этом была слепота мира, а это, так точно отображавшее действительность свойство, он просто терпел для воспитания. Звон колокольчиков, возникший в его мыслях угас, улыбка скрылась... Он закрыл окно и, закурив ненужную ему сигарету, резким движением сгрёб равнодушие, скопившееся в сотнях бумажных листов разбросанных по старому конторскому столу и, не захлопнув двери, вышел вон...