Старший лейтенант медицинской службы Анна Каминская эти выходные проводила дома. С родителями и девятилетней дочерью Лидой. Собственно говоря, военную форму она носила только три недели. А до этого была обыкновенным хирургом в одной из городских больниц. Точнее, хирургом талантливым. Так, в крайнем случае, о ней часто говорили коллеги. Да и начальство с подобной характеристикой не спорило.

Так бы и работала себе дальше доктор Каминская. И, вполне возможно, года через три, после ухода на пенсию нынешнего заведующего хирургическим отделением, с полным основанием заняла бы освободившееся кресло.

Но на календаре была вторая половина июня, и неминуемая война стояла у порога. Конечно, из черных тарелок репродукторов все так же неслись веселые песни. И дикторы вполне серьезно заверяли советский народ в прочной и нерушимой дружбе с гитлеровской Германией. На долгие, долгие годы. Но, живя всего в нескольких сотнях километров от западной границы СССР, совсем не обязательно было слушать радио или читать газеты, чтобы знать истинное положение вещей.

Да и этот вызов в военкомат 3 июня тоже говорил о многом. Там, конечно, Анне рассказали явно наспех сочиненную «сказочку» о том, что армии тоже нужны хорошие врачи. А она, мол, в своем коллективе, по мнению начальства, одна из лучших. И возможность служебного и профессионального роста у нее будет лучше. Да и в денежном плане доктор Каминская только выиграет. Что для нее должно быть тоже веским аргументом: все-таки растит дочь без мужа.

Все это, естественно, было правдой. Только Анна почему-то не сомневалась, что одной из основных причин (если не главной) столь резкой перемены в ее жизни было хорошее знание немецкого языка. Она учила его сначала в школе, потом – в медицинском институте. А четыре года назад была еще несколько месяцев на стажировке в одной из австрийских клиник. Ассистировала тамошнему медицинскому светиле.

В последнем тоже не было ничего сверхъестественного. Больница, в которой работала Анна, обслуживала высших лиц республики. Как гражданских, так и военных. И они, по понятным причинам, заботились о том, чтобы уровень медицинского персонала там был соответствующим. На уровне, так сказать, лучших европейских стандартов.

Вот как раз тему ее неожиданного призыва на военную службу Аня сейчас и обсуждала с отцом. Они сидели на кухне у раскрытого окна. Лидочка уже давно спала в своей комнате. Мама тоже полчаса назад ушла в спальню. А они, как два заговорщика, с наслаждением пускали в окно тонкие струйки папиросного дыма и тихо переговаривались.

Стояла тихая субботняя ночь. Дневная жара уже спала, и слабые дуновения летнего ветерка приятно освежали лицо. Желтоватый свет одинокого уличного фонаря почти терялся в густой листве росших возле дома каштанов. Оставшись вдвоем с отцом, Аня выключила на кухне свет и теперь их лица в темном прямоугольнике окна казались какими-то причудливыми масками, освещаемые лишь золотисто-красноватыми огоньками папирос.

- Знаешь, дочка, не нравится мне все это. Более того, я боюсь. Боюсь за маму, за тебя, за Лидочку. – Витольд Каминский машинально покрутил в руке тлеющий окурок. – Если начнется война, а ждать, увы, осталось недолго, я не знаю, что со всеми нами будет.

Вообще-то, в детстве Аниного отца звали Витольдас Каминскас. Но после школы он уехал учиться в Минск, да так потом, женившись, и остался жить в Белоруссии. И, получая уже после революции новый паспорт, «забыл» написать в нем свои литовские имя и фамилию. Это было тем более предусмотрительно, потому что его родители так и остались жить на своем хуторе. Как говорили в те годы: в буржуазной Литве. Что в стране победившего пролетариата, мягко говоря, не приветствовалось. И лишь совсем недавно, после «добровольного» вхождения стран Балтии в состав СССР, он случайно встретил бывшего земляка. Который и поведал Витольду, что его родители умерли где-то в середине 30-х годов, так и не увидев больше своего сына. Тогда же обо всем этом впервые услышала и Аня, не подозревавшая до того момента о не очень пролетарском происхождении своего отца. Как оказалось, это была только часть правды.

- Понимаешь, Аня, я тебе никогда этого не рассказывал. Да и маме – тоже. У меня есть младший брат. Точнее – был… Или все-таки есть… В общем, я сейчас и сам не знаю. По слухам, он ушел в восемнадцатом к Деникину, а там то ли погиб, то ли… В общем, он вполне может жить сейчас в Германии, Франции или еще Бог знает где.

- Так мы-то здесь причем? – Аня недоуменно посмотрела на отца. – У нас же нигде в документах об этом не упоминается.

- Так-то оно так. Просто я хочу, чтобы ты об этом знала. Грядет большая и страшная война, и никто не знает, что будет с каждым из нас.

Молодая женщина непроизвольно вздрогнула, вдруг поняв, что имеет в виду ее отец. Никогда раньше она не задумывалась о жутких реалиях возможной войны. О том, что там любого могут убить, искалечить… Да и вообще, никто не знает, что с ним может случиться.

- Да, пап, все обойдется, - не очень уверенно промолвила Аня. – Здесь же никто об этом не знает. И я бы не знала, если бы ты сейчас не рассказал. Да и войны еще, может, не будет.

- Дай Бог, как говорится. Дай Бог. Ты только помни, что в СССР брат-белогвардеец – это, как минимум, лагеря, а для немцев – чуть ли не заслуга. Борец с большевиками, все-таки. Ну что, еще по одной и спать?

- Угу. Только ты мне так никогда и не рассказывал, почему навсегда уехал из родительского дома?

- Не сегодня, ладно? Не то настроение что-то.

- Хорошо.

Отец с дочерью молча выкурили еще по папиросе и разошлись по своим комнатам. А на рассвете их разбудил смертоносный визг несущихся к земле бомб.

Гул летящих самолетов и первые далекие взрывы они услышали где-то около пяти часов утра. И тут же втроем выскочили на кухню. Только Лидочка так же безмятежно продолжала посапывать в своей кровати.

Их район города пока еще не бомбили, и они молча сидели за столом. Потом также, не говоря ни слова, попили чай, приготовленный отцом.

Сказать, что случившееся было полной неожиданностью для Анны Каминской и ее родителей – значило слукавить. Но, одно дело рассуждать о приближающейся войне теоретически и совсем другое – окунуться в нее с головой. Когда вся привычная жизнь в одночасье встает на дыбы и потом несется вскачь, как ошалевшая от испуга лошадь. Не разбирая дороги, не задумываясь ни о чем. Лишь бы оказаться подальше от этого страшного места. От источника беды. И что случится по дороге с повозкой или седоками значения не имеет. Не до того. Потом разберемся.

Может быть… Если выживем.

Анна вдруг ясно представила, что должен был чувствовать в свои последние минуты жизни ее погибший под Халхин-Голом муж. Да, он был кадровым военным и, в принципе, понимал, что подобное может случиться с ним в любую минуту. Понимать-то – понимал. Но ведь в глубине души, как и любой человек, все же надеялся, что этого не произойдет. Хотя бы с ним. Или, уж, в крайнем случае, не сейчас.

Она машинально достала из отцовской пачки папиросу и, только глубоко затянувшись, поняла, что впервые курит в присутствии матери. Отец-то давно знал – Аня начала курить после гибели мужа, но жене не рассказывал. Зачем зря женщину расстраивать.

Но сейчас мама как-то рассеянно взглянула на дочь и ничего не сказала, погруженная в свои невеселые мысли. Да и какая теперь, собственно, была разница. Бомбам и пулям все едино: что курящий, что нет.

Анна же, очевидно что-то решив для себя, одним уверенным движением затушила окурок о край пепельницы и встала из-за стола.

- Так, дорогие родители! Мне через пару часов надо быть на работе. Тьфу, на службе. А вы думайте, как быстрее выбираться отсюда. Подальше, на восток. Вместе с Лидочкой. В армии вам все равно делать нечего. И возраст уже не самый подходящий, да и специальности у вас сугубо гражданские.

При ее последних словах отец словно проснулся. Вернулся на грешную землю из никому не ведомых далей, в которых пребывал последние минуты, глядя перед собой помутневшими, ничего не видящими глазами.

- Да, дочка, ты, наверное, права. Мы обязательно уедем. Ты только себя береги.

Еще не было восьми, когда пришел посыльный из военкомата. Старшему лейтенанту медицинской службы Анне Каминской было предписано прибыть к городскому военному комиссару в 14-00 для получения назначения по дальнейшему прохождению службы.

Она забежала домой еще на следующий день. Буквально на полчаса.

- Меня назначили начальником хирургического отделения в формирующийся санитарный поезд. Вечером мы уезжаем. И вы не тяните с отъездом. Немцы наступают очень быстро.

Больше своих родителей Аня никогда не видела. Санитарный поезд, где теперь было ее место службы, уже через несколько часов движения в сторону линии фронта был вынужден остановиться. Впереди, насколько хватало взора, были только искореженные взрывами рельсы и обуглившиеся шпалы. Их спас только расположенный рядом полустанок, давший возможность перегнать паровоз в хвост состава. Не будь этого, они бы все так и остались навсегда на этом безымянном разъезде.

Налет самолетов с черными крестами на крыльях застал их уже по дороге в тыл. То ли фашистские летчики имели другую задачу, то ли санитарный поезд показался им мелкой добычей, но они, пролетая дальше на восток, сбросили лишь несколько бомб.

Одна из которых разорвалась в центре последнего вагона. Погибли два врача и шесть медсестер. Анне Каминской на долгие годы врезались в память слова начальника поезда, сказанные им, когда они были уже в относительной безопасности: «Господи, легко отделались!».

Тогда ей это показалось кощунством. Ведь погибли восемь человек.

Сразу.

Мирные, безоружные люди, призванные спасать от смерти других.

Чуть позднее Анна поняла, что когда счет идет на сотни тысяч и миллионы, восемь погибших действительно выглядят чуть ли не подарком судьбы.

Как же все и всех в считанные часы изменила война. Даже на обращение к Богу советского офицера, коммуниста никто не обратил внимания. И, в первую очередь, он сам.

А через неделю после начала войны гитлеровские войска заняли ее родной город. И Анна так и не знала, где теперь ее родители и дочь. Что с ними. Отец собирался ехать к своему старому знакомому, куда-то в Приуралье. И даже записал Ане его адрес. Но на ее письма, посланные туда, никто так ни разу и не ответил.