Литературный Клуб, Читать: «квадратный город (красная точка)»

Этот. В последствии всего-то десяток строчек – последнее из того, что Он видел глазами, зрением – одним из органов чувств, уже тогда слабым и отсчитывающим своё дыхание на ладан, давая фору надвигающейся слепоте. Он что-то видел и до, начиная с того момента, когда прорезалась память, разрешая что-то вспомнить, и уже совсем кое-что видел после. Но после он ослеп. Ему было пять лет. Именно этого кота именно на этой улице он подробнее всего потрогал глазами. Тогда, когда они были живыми, и их ещё что-то трогало. Это была единственная лоскутная заплата запамятованной зрительной памяти и по причине своей единственности – яркая. Каким ярким должно быть небо, когда оно один раз и с овчинку. Последующие двадцать два года он трогал уже руками мысли классиков и предметы обихода и этот кусочек фасадов зданий с весенним котом, как на блюде, был уже и атавизмом, и фантомом и одновременно он был по ту сторону тьмы, а его воображение давно жило по эту. Но именно с него оно и начиналось. С кусочка зрения двадцатидвухлетней давности и именно оно научило Джоуи видеть точки на потолке. Только их он мог видеть своим нераскрытым внутренним зрением, в котором ещё до сих пор жил Рыжий кот. Джоуи снимал свои светонепроницаемые очки и смотрел. Смотрел, но видел лишь одно! То самое яркое, единожды ослепившее его. От кота осталось всего-то ничего – рыжее пятнышко во всей красе своей незамысловатой аляповатости. Зато пятнышко звали Джоуи. Позднее это имя он присвоит самому себе. Наградит себя званием одного из сынов Солнца! Ведь тогда, тринадцать лет назад и приключилось его теперешнее рождение, причём без участливых пап и мам. Не в муках, да в последующих мучениях. Рыжий кот слыл последним засвидетельствованным в зрячем мире, и он же становился названным отцом тому, кого он препроводил в мир однотонно чёрного цвета. Спустя время рыжеватое пятнышко слегка сгустит окраску, оплывёт формой. Станет красным кружочком в компании тёмного пейзажа. Не в силах тьмы будет прожрать эту маленькую багровую твердыню.

Этот закодированный заКОТированный мирок, на который Джоуи умилялся своими слепыми глазницами. Счастлив он был от своей единственной точки зрения. А в том мире, который и навлёк на него слепое существование, у мальчика имелось оба родителя.

Один из них, который Папа, нарёк своего первенца-последыша жёстким именем Рангвальд. Нарёк, не зарекаясь. Мама не то что не смела, она попросту не умела возражать папе - этому выдающемуся начальнику, с его эксклюзивным хобби почитать древнескандинавский эпос. Читать саги на языке оригинала, по рунам. Джоуи подрастёт и поймёт. Все эти сохатые варяжские разборки не про него написаны. В оригинале не про него. Например, Бодлер или Рембо, зачитанные, защупанные по методике Брайля. Те и коленкора другого, и выделки иной.

Папа не родил для себя викинга, но тшедушное тельце Джоуи родилось на недолгий свет. Его недействующий драккар так и остался в несуществующем фьорде на приколе у вечности. До приколотого увечностью Джоуи ему было слишком далеко плыть. Джоуи же до него так же далеко, да ещё и никакого дела. Мы не выбираем себе отчество, но за нас выбирают имена.

Безапелляционный приказ папы, чья-то недрогнувшая рука, чей-то красивый почерк в зелёной корочке свидетельства. Чернильная надпись утверждала, будто вопрошая: «Паустовских Рангвальд Наумович, 9 апреля 1975 года рождения». Фамилия классика. Вот только буква «х» была как будто лишней при том, что «й» отсутствовала в самом конце. Рангвальд – имя громкое, с намёком на повышенный тон - эдакая дребедень облачающегося в латы, противный железный скрежет готовящегося к войне. Та дань, которую папа любезно проплатил своим любимчикам норманнам. Джоуи поинтересовался слегка своими нежелательными крестниками, не имея к ним и толики тяготения. Пробежался вскользь пальчиками по историческим хроникам. И что же он узнал?

Эти бравые бородачи кушали на обед кашалотов, а на десерт вкушали галлюциногенные грибы. Переодев человеческий облик в звериную шкуру, спешили прыгнуть в свои вышколенные драккары, коими и таранили тогда ещё пожилую тётушку Европу по всей протяжённости её дряблой конфигурации. И сверху, и снизу, и во все её реки, и, захлёстывая через край, во все еси. Обладая куриными мозгами, по зёрнышку не клевали. Хищные носы их ладей отковыривали самые сальные шматки от лазурных побережий. Передозировка мухоморов - самая прямая дорожка к переизбытку холестерина. Слишком жирно им тогда обломилось! Всего! Местное население за скотину держали - за вегетарианцев в загоне. Дышали на них ровно, отмеряли, отрезали поровну слёз и голов. Тут уж перепадало и тем и этим и третьим - нибелунгам и бандерлогам, небожителям и кротам, полярным лётчикам- испытателям севера и шахтёрам Антарктиды.

Когда вас скопом ставят к стенке, то команда «на первый-второй рассчитайсь», как правило, не звучит. Рассчитают весь гурт без церемониалов и мемориалов. Норманны ведь и сами очередь на тот свет друг для друга занимали в вожделённую свою Валгаллу. И пошли они друг за другом в свою Валгаллу. Шхерилась бы эта братва по щелям фьордов - не написали бы про них героический эпос, не стал бы тогда Джоуи Рангвальдом. А стал бы Павликом.

Благом для Джоуи стало не то, что он в своё время ослеп, а то, что ослеп в нужном месте. В его родном городе Тельманске находилась лучшая в державе школа-интернат для незрячих детей. Богадельня элитарная, но и папа Джоуи был не лыком шит, а нитью золочёной прострочен. На первых порах Джоуи помучился со своим анкетным именем. Вроде бы школа слепых, никто никого в упор не видит, но от наветов за глаза это не спасало. Сверстники оказались едкими, как щёлочь. Они тут же переделали Рангвальда в Бухенвальда, но называли его соответственно сокращению – Бухой. Иначе никак не называли. Джоуи оставалось только отряхиваться после пистолетных залпов злых языков.

Крыть ему было нечем, прикрыться некем, а сдачи не находилось. Важные папы тут были у всех. Несмотря на обиды, именно Джоуи мог позволить себе роскошь великодушия, некое сочувствие к одноклассникам. Ведь все они находились под одним общим светонепроницаемым куполом, внутри которого всё поглощала мгла. Иначе говоря, они не видели ничего. Их слепота была в абсолюте. Абсолютно слепы. В отличие от Джоуи, который видел свой маленький красный диск денно и ношно.

Он не был под их колпаком. Он был не с ними. Он был один, но видел больше их всех. У него была надежда. Ему не верили, ему завидовали, его ненавидели и презирали. Именно за красную точку, а не за то, что папа при рождении его так обозвал. Их придирки с нападками не оставляли в душе Джоуи зуда и ран. А если что и было, то зарастало мгновенно, подобно жалким микропорезам на гиппопотамовой шкуре. Даже вредное скандинавское имя послужит ему по-доброму.

Школа, в которой учился Джоуи, доукомплектовывалась в течение года. Приходили новые люди, кого-то переводили в параллельные классы. Но Джоуи слыл паршой и изгоем, и половинка его парты всегда была пуста. Однако и в этом он пережидал собственную вечность.

Новенькая девочка, дочка дипломатических работников, была усажена к нему за парту. Именно за то, что Джоуи был Рангвальд, а она – Джеральдина. Именно Джеральдина. Джеральдина Карловна Заздравных. Даже фамилии у них были похожи. Рангвальд и Джеральдина. Маленькая деталь для рыцарского романа. Не более чем какой-нибудь раритетный носовой платок. Шёлковый такой, с ажурными краями, пересушенный от слёз и соплей.

Джеральдина была на голову и шею выше суженого ей Рангвальда. Более крепка и развита физически. Но Джоуи не мог находиться в её тени, потому что в отличие от него, она никогда не видела солнца, даже в солнечной Югославии, где слепой родилась в семье дипломата. В тот год имя Джеральдина было писком моды на Адриатическом побережье.

Педагогиня, авторша анатомического мезальянса, с издевательским придыханием сообщила: «Это наши Тристан и Изольда!». Остальной класс, злобно ощерившись, невидящим оком дразнился по-другому: «Бухой и Льдина! Бухой на Льдине! Бухой под Льдиной!». Кличка Льдина приклеилась к ней, как усечённый вариант её имени.

Первые минуты их знакомства навсегда отпечатались в памяти Джоуи; оттиснулись, как от рельефных букв, читаемых правой рукой. Он не мог видеть её улыбки, но переливчатую мелодичность смеха Джеральдины на всю жизнь записал его великолепный слух подобно японскому кассетнику папы.

Она первая спросила, как его зовут. Когда Джоуи назвался Рангвальдом, первый раз заливисто засмеялась. Потом она сказала, что вот если бы его назвали Боэмундом, то это было бы очень скверно, по её мнению. Так что с именем ему повезло, в отличие от неё. Джоуи смущённо промямлил, что, дескать, он сам себя называет Джоуи, а мама с папой Вальдюшей. Она расхохоталась ешё заразительней. Отдышавшись, пояснила: «Я бы предпочла, чтобы тебя звали Уилки. Но я буду обращаться к тебе, как к Джоуи. Ведь тебе это будет приятно, не так ли? Меня же называй как хочешь – хоть Джеральдиной, хоть Льдиной, хоть Джерочкой-Машерочкой – так называет папа. Да хоть Джейранихой, как дразнили в предыдущем классе. Но только не уничижительно – Джерри. Не хочу быть мышонком. Я давно превозмогла в себе эту ничтожную степень, и буду дружить с Джоуи. Надеюсь, что за это мне не устроят здесь тёмную», - в её смешке появились истерические нотки.

С тех пор она всегда всё делала первой. Не обременяла себя ребячеством, но была не по-детски циничной. Личной красной точки не имела, но, куда менее Джоуи, блуждала в потёмках. Была равной среди слепых, но лучше остальных считывала пространство, дружила с Джоуи до скончания школьных лет, но осталась для него слепой иллюзией. Его маленькое красное светило так и не растопило эту льдину. На этот раз она не была под его колпаком! Правда, телесного между ними было больше, чем личного.

В отрочестве Джерочка стала обожать непристойные штучки. Лишённые ласкать друг друга взором, не лишены рук, которые ласкающий взор и заменяют. В выпускном классе Джерочка, прозондировав дорогу на школьный чердак, брала Джоуи за руку и тащила его туда. Джоуи не упирался – не был промахом. Он, в отличие от Джеральдины, прочёл полку литературы по внеклассному чтению и обладал более чуткими пальцами. Зато фигура Джерочки была богаче и навсегда останется недочитанной книгой с вырванным финалом, пока не превратится в бульварную макулатуру.

Тогда Джоуи читал где-то посередине. В отличие от сонетов, он читал её выпуклые прелести пальцами обеих рук. Этот пухлый учебник анатомии он читал и читал запоем, слюнявя пальцы. Но что же предлагалось ей, в этом неравноценном книгообмене? Его тоненькая брошюрка буквы на три? Джоуи хотел, конечно, читать её не только пальцами. Но разве стала бы Джеральдина менять свою созревшую девственность на затюканную девственность какого-то Джоуи без всякой моральной доплаты и без живого источника текущих выплат. Слишком расточительно! Пусть Джоуи считает себя не промахом, но и она промашки не даст. Не дала!

Джоуи попробовал счастье на ощупь, но так его и не познал. По завершению учёбы они объяснились и расстались. Точнее, Джерочка сама ему всё объяснила: «Друг мой Джоуи Красно-Солнышко» - смело начала она – «Неким особенностям моего организма требуется скорая неотложная помощь, но не в виде тебя! Мне нужен видящий муж, много видящий. Я была для тебя поводырём, но за школьными стенами я хочу, чтобы поводырь был у меня. Не могу себя представить в роли жены слепого. А как это представляешь ты? Гуляние за ручку по тёмным закоулкам, светонепроницаемые очки на обоих. Наши тросточки постукивают по жухлым листьям, лежащим на тротуаре, в такт и накрапывающий дождь диссонансом. Что нового будет от тебя? Только запах будущих сигарет. Это патовая ситуация, Джоуи. Я хочу, чтобы на меня смотрели во все глаза, чтобы с меня рисовали картину. Забудь про меня, Джоуи. Легко забыть того, кого ни разу не видел! Тот, кто умеет смотреть и видеть, всегда оценит мои достоинства выше и выше».

Джоуи молчал, глядя в одну точку. Красную! Точку отсчёта и точку опоры. Пока снова не услышал смешливый Джерочкин говорок: «Молчание для двоих слепых совсем не золото, Джоуи. Молчишь - значит не существуешь. Ты уже не отзовёшься мне. Я произнесла свой монолог для кляксы – безмолвной, безмозглой черноты на антрацитовом фоне. У тебя несчастливый конец, Джоуи. Ты человек с несчастливым обрезанным концом», - Джерочка посмеялась немного и ушла на века.

Джоуи остался Джоуи даже когда стал Джоуи только для самого себя лично! Но держава отреклась от собственного имени. И от имени, и от державности тоже в свете прожектора сложного исторического момента. Заслуги перестали считаться заслугами и с ними перестали считаться, новыми же козыряли. Когда кто-то шёл в гору, ему навстречу обязательно попадался катившийся с этой самой горы с упором на незащищённую пятую точку. Его сторонились и он катился дальше.

Используя свои дипломатические таланты и каналы, папочка Джеральдины организовал совместное греко-российское предприятие. На пике своей горы выдал дочку за обрусевшего грека Хрисанфа Панаиди – номинального хозяина «Коринфбанка» - крупнейшего банка Тельманска. Джерочка организовала свою большую греческую свадьбу. Вскоре после этого её муж снюхался с другим обрусевшим греком – знатным столичным бизнесменом Модестасом Стилиану. Этот тандем организовал крупнейший строительный трест «Панаиди&Стилиану. Наша новая Эллада». Но это ещё что. По стране прокатились волны неонорманских вылазок, вплоть до напасти. Как и тысячу лет назад, их немногочисленные отряды властвовали в мегаполисах. Они переняли много чего от своих варяжских пращуров. Всё такие же безжалостно-кровавые мальчики в глазах обывателя. Нет больше старо-заветных драккаров, а есть подержанные «шестисотые трабанты». Мухоморы стало модно перетирать до состояния кокаина. Дорожка от него вела кривая. Утеряно древнее боевое построение. В Валгаллу друг вперёд друга лезут. Но зато те же аппетиты. Тот самый жор. Как они клевали на вкусную наживу! Подряжались наёмниками к богатым сюзеренам и ставили тем худую кровлю как компромисс почётной доброй войне.

Папа Джоуи переболел норманноманией и не был уже фанатиком своих воскрешённых кумиров. Кресло под ним захромало на все четыре ножки. Остро запахло жидким стулом. Его кризис был углублен до самого дна. В одночасье иссохли старые каналы, нити связей истлели, но старое доброе старое имя ещё КОТтировалось на кону. Его-то он и понёс в «Коринфбанк» в обмен на округлённую от нулей сумму кредита. Расфасовав банкноты по карманам костюма 60 размера, он спрятал их вместе с собою. Его бизнес-план был очень подлым планом в первую очередь по отношению к жене и сыну. Джоуи и его мама остались совершенно незащищёнными в четырёх стенах, как на семи ветрах.

Откуда дует ветер – было широко известно – норманнская крыша «Коринфбанка». Отряд Велизария Репетуха – ярла с именем византийского стратега. Себя он именовал Вэлом, но в народе прижился как Елизар. Велизарий, бывший кровельщик – специалист по жёсткой и мягкой кровле, крышевал не только «Коринфбанк», но и весь центральный район Тельманска. Репетух был знатоком не только кровли, но и травли – опять же, мягкой и жёсткой. Неизвестно, текла ли в его жилах кровь доблестных конунгов, но свою фирменную соколиную охоту ярл Елизар практиковал от случая к случаю, с пользой для дела. Бойцовские кречеты уже вовсю кружили над головой Джоуи и его мамы. Сам Джоуи чувствовал кончиками вздыбленных от ужаса волос их пыльные крылья. Мама всё прекрасно видела и активно принимала транквилизаторы.

В один из таких мартовских дней и началось затмение. Это был не конец света – конец света наступил для Джоуи тринадцать лет назад, а сейчас наступало начало беспросветности. В этот злополучный день он долёживал на своём любимом кожаном диване, уставясь в не менее любимую точку и чуть было с дивана не упал. Её начинала поджирать чернота. Точка больше не представляла из себя идеально правильный круг – левую её часть как корова языком слизнула, а может, слизнули телята, которых ранее не гонял сюда Макар. Не важно, Джоуи не аналитик. Он солнцепоклонник, трансформировавшийся в истерика.

Она меркла! Эта последняя частица ясного сознания сдвигалась в сторону и варилась в последней точке кипения. Оставшуюся минуту самообладания Джоуи потратил на то, чтобы бесшумно проникнуть в комнату спящей мамы и без скрипа выдвинуть ящик комода. Пластиковая баночка сама легла в его горячую ладонь. Джоуи не жадничал и не осторожничал, когда отмерил для себя четыре зелёные пилюли. Так называла их мама, а для него – это крохотные шарики на ощупь – четыре маленькие бессмыслицы, которые он проглотил, не запивая, и вновь вернулся на свой диван, уткнувшись в прохладу его кожи.

Всмотрелся. Красного убыло, чёрного прибавилось, но только как-то на это всё по толерантному параллельно стало. О Джеральдине больше думалось. Она найдёт для их лобзаний новый уголок, он вновь проштудирует её занимательную задницу от корки до корки – хотя это совсем не корки, а наоборот – мякиш. Джоуи всё больше начинал жалеть, что читал Джерочку слишком поверхностно, как-то неуглублённо, да и своей закладки не оставил: «Где теперь то самое интересное место, на котором я остановился? Где его искать? Я не был промахом, но стал недолётом. Что, по сравнению с Джерочкой, эта несчастная красная точка? Аморфно-эфимерная химера – вот что она».

Точка обиделась и стала отдаляться, покатилась в тёмную даль красным колобком. Джоуи встал и пошёл за ней, пританцовывая – в полярную ночь рассудка, благо ориентир имелся отчётливо-красный – за ним, как по наитию, шло осознание того факта, что белого света, намертво забытого, становится всё больше и больше. Через пару мгновений наитие воплотилось в осенившее его озарение. Белый свет резал глаза, исцеляя, да так, что любая микрохирургия отдыхала.

Пресловутая красная точка так же подверглась манипуляциям метаморфоз – из неё лепилось что-то другое! Её красный цвет обильно разбавили, и он порыжел. Что же касается формы, то она по высохшему руслу стремительно катилась к своим кошачьим истокам, пересчитав все ступеньки эволюции, вплоть до своего генетического праотца – рыжего кота. Да, но вот только Джоуи на тринадцать лет не помолодел. С той поры он половины не помнил, а вторую половину забыл. К нему ли вернулось драгоценное зрение?

Вымышленный белый свет вокруг него, как будто из чужой головы вынутый, смотрел на него не по-настоящему, всё равно что затылком – новая альтернатива светонепроницаемым очкам. Вместо них на его глаза нацепили Это! Этот ли это свет – высосанное из красной точки Нечто. Какое чудное несоблюдение пропорций.

Диван раздался в краях, кожа на нём избуравилась глубокими морщинками, чуть поменьше, чем окопы первой мировой - а на диване, как на троне, заседал кот под человеческий рост - не кот, а богатырь и таращил свои жёлтые глазища. Да он ещё был и экипирован.

Джоуи рассмотрел кота более внимательно, словно лампочка в голове зажглась. Кот был не только рыжий, но и полосатый, очень массивного телосложения. Передние лапы скрещены на груди, задних не видно - грязная пожелтевшая шкура зебры прикрывала их импровизированным пледом. Ещё одной деталью кошачьего антуража являлся старый армейский бушлат, штопанный, замызганный цементом и чем-то ещё. Но покатые плечи прямила парочка новеньких погон – лычки младшего сержанта тоже неплохо сохранились. Ну и совсем уж нелепо смотрелась на коте кепка-восьмиклинка.

Ряженый кот прекратил ошарашено пялиться на Джоуи и заговорил не просто человеческим голосом, но ещё и голосом родного папы:

- Ну, как прикажете это понимать? – услышал Джоуи с детства знакомый басок, в котором чувствовалась номенклатурная закваска, – посланник тьмы тьмутарканской решил заглянуть к нам на огонёк? Как же ты выкарабкался из всей этой чернухи, паря? Ведь там везде и всегда ниже нулевой отметки – прохладно и темно, как в холодильнике морга.

- Где это там? – разинул рот удивившийся Джоуи. Он ещё не смирился со своей ролью в разыгравшемся спектакле, поставленном в театре абсурда.

- Разверни гляделки на сто восемьдесят градусов, - отреагировал папин голос кота, - неужели ты не чуешь замогильного холода, дышащего тебе в спину?

Джоуи повернулся назад – кирпичная стена зияла искусственно выбранным отверстием – правильным квадратом, за окном которого было темным-темно.

- Оттуда ты и нарисовался, - по-папиному забасил кот, - как с известного полотна Малевича снизошёл! Долго щурился, всё тёр свои глаза на свету, будто сослепу. Теперь я вижу, что на твоей спине нет никаких крыльев и ты не чёрный ангел, ты даже не паршивая летучая мышь. Но каким образом ты досюда долетел – от самого дна рва долетел? Что это за лазейка с того света, которую ты отыскал?

- По-моему, я просто попал не в ту точку – всего лишь ошибся адресом, - ответил ему Джоуи.

- Ну и как же зовут моего непрошенного гостя? – продолжал расспрашивать кот своим до боли знакомым голосом.

- Уже, наверное, Лжеджоуи, ведь подлинный Джоуи – это вы, - смущённо пробормотал Джоуи.

Рыжий кот раскатисто захохотал.

- Не смеши меня так сильно! Я бродячий кочующий кот, за свой век сменил множество дворов и великое множество прозвищ – начни перебирать все их, то, может быть, и наткнёшься на эту дурацкую кличку – одну на добрую сотню других. Так что носи своё имя по жизни, как песню – с гордо поднятой головой и без оглядки на авторские права, - отсмеялся своё кот. Потом надвинул на глаза свою восьмиклинку и заговорщицки прошептал:

- Я попрошу величать меня не иначе как Барсалино Аурелио ди Сорди. На меня и документ соответствующий оформлен.

Джоуи внимательно выслушал всю эту мешанину, а потом решился на свой главный вопрос:

- Скажите, пожалуйста, мимо вас не пролетала моя красная точка? Круглая такая. Я ловлю её, словно отбившуюся овцу.

- Ты с какого неба упал, паренёк, что теперь ищешь свою летающую тарелку? – спросил кот, в голосе которого отыскалась и задумчивая серьёзность, - в нашем славненьком Квадратном Городе, да ещё в его самом медвежьем углу – в девятом секторе-квадрате? Проткнулся себе чёрных ходом и тихим бесом! Я проковырял этот лаз в стенке, как последнюю альтернативу тупику, но через него являешься ты, чтобы поставить меня в ещё больший тупик. Нас тут со свету сживают, в чёрную рамочку поджимают, у тебя же всё как-то не по-людски получилось – за шиворот навыворот. Не иначе как за шиворот вытащить себя из самого-самого дна тартара решил. Ну и на кой же выворот? На самый-самый огонь великого пекла! Откуда пришёл, туда и пойдёшь, да ещё ускорения придадут, - вертлявый жиганистый кот продолжал сеять свою ирреальную абракадабру, искусно пародируя папин голос.

продолжение следует

Postscriptum:

благодарность Рыссси за вдохновение и текст, выделенный курсивом, а так же за идею кота и точки