Я лежу в камышах. Облака задумались. Они не шевелятся. Они тоже лежат в камышах как и я, обнимая двух восковых волчат. Я смотрю в небо, я лежу лицом к нему и ищу там крылатых. Иногда они проносятся стаями иногда в одиночку. Я жду повидать средь них знакомое лицо, но еще пока не видел ни разу. Мой дед видел. Я еще нет.

Я колбаска в остывшей тарелке с супом. Так я себя чувствую.

Я закрываю глаза и вижу лицо того, кто за мной подглядывает у него длинные усы и широкое загорелое лицо. Так я никогда не сплю в камышах. Я засыпаю только когда глаза закрыты. Но это не для всех такое правило. Некоторым легче закрыть что-то другое. Юра чтоб заснуть завешивает уши. Люде чтоб уснуть хватает лишь закрыть рот и все. Она спит. Крепко как одинокий, затерянный остров. Люда и впрямь похожа на остров, особенно когда загорает у себя на огороде. Я могу заснуть только когда подглядывающий сам отправляется в пастель. Такой закон.

Молодой босоногий Ветр цепляет деревянной саблей кончики камыша и гонится за кем-то, кого мне пропитавшемуся речным болотом не видать. Рядом со мной лежит раненый здувшийся мяч. Краска его снялась и он давно тут лежит, возможно даже много лет. Если б не было зимы, мне бы легко лежалось тут также долго, как и ему. Иногда ко мне в штанину заползает старый уж и долго сидит в мокрых брюках. Ужик тоже хорошо. Раз в год мимо речки проводят животных. Разных и всяких. И каждый, выйдя из своей калитки может выбрать себе того, кто ему больше нужен, кто ему больше подхоодящ. Я всегда хватаю за хвост летучего змея. Полетаю пару дней и отпускаю его. Летучим змеям вредны хозяева.

После каждых шести часов к вечеру, я слышу чьи то шаги. Они проходят мимо меня. От них пахнет дымом и грустным сквозняком. Шаги уходят в воду и там тихнут. Я всегда думаю, что это один из невидимых музыкантов. Дети бояться, одинаково как призраков, так и невидимок. Объединяют эти виды. А они совершенно разные. Невидимки совсем не видны, это их желание не видеться. Я встаю, оставляю вмятость и стекаемо, норовя без шума, таюсь тоже к реке. Сажусь за перевернутую лодку и гляжу как что-то бултыхается. Я думаю, это невидимка, руками погружаясь, ищет свой утонувший инструмент, и так думают все мои зрители. Он не может, зайти поглубже и даже нырнуть, потому, что на нем надет концертный фрак, и если он его замарает в нашей рясной воде, его могут не принять больше в оркестр. Он все ищет и ищет, мне бы ему помочь, но тогда это будет вмешательство в его испытание. Я смотрю на него и страшно восхищаюсь. хоть мне и не слышалась их музыка.

Ива, заигрывает со мой, щекотя мою спину молоденькими веточками. Я оборачиваюсь к ней а она отворачивается и продолжает расчесываться. Ивы слишком взбалмошны и влюбчивы совершенно не такие как мы. На другом берегу реки ничего не растет. Одни камыши. Как и тут, потому мне не хочется переплывать туда хоть раз, на этой вот лодке, которую сперва нужно вычинить.

И я понимаю, что если он однажды отыщет здесь свой инструмент, он никогда не станет на нем играть тут, у нас. Он побежит, возможно, полетит, если у меня будет в наличии мой змей, вдоль речки, через степи, сквозь туманы, отмахиваясь от призраков в исполинский театр. В котором пахнет золотой кровью. И успевшим окажется на сцене, вместе с остальными невидимыми музыкантами. Что означать будет, что он справился и он настоящий.