ОБЫСК
Не шорох,
                   не стук,
                                     а грохот:
стынут
             на морозе
                                   слова.
Глаза блестят:
- Отворяйте!
Сегодня
                  забудьте о мире -
война
               объявлена дворцам.
В полночь,
                     не поздние гости,
мы
             с обыском
                                к вам!
Мы
                  с обыском
                                         к вам...
От белой
                   стены
                                тени,
скользнули,
                       ища
                                 спасенье,
от зимнего закона.
В углу
                      как встарь -
Спасителя икона.
Но
                 нет
                           спасенья!
Нет
                 спасенья
                                         вам.
- Контра!
Дуло
               глазеет
                           устало:
- Господи!
Что
               с нами
                                стало!
Разве
                  этого
                                       мало,
что брат
                на брата
                                  восстал?
Комната,
                 ощетинившись
                                           штыками,
стала
                      словно
                                              чужая,
холодно провозглашая:
- Посторонись, Старичок!
Угрохаем.
Где белячок?
Что же
                  не охаем,
                                       а?
Плачем
                уходит
                         старорежимное,
но что
          делать
                       тому
кто
            в то время
                                  жил?
Молчание.
Пустое
и
непонятное
                        отчаянье
бьется
                 по углам:
- Мы
             с обыском
                              к вам!
Мы
                 с обыском
                                        к вам...

С грохотом!
Летит
                   мебель.
В стенку
                   страхом
                               вдавлен
старый,
                    верящий в Бога,
русский интеллигент.
Белее
                 мела
                             лицо.
Потом
              сереет
                            оно
свинцом
                     гражданской
                                           войны,
человечьей
                     ненависти,
где сын
                   на отца
                                  восстал.
Звездою
                   ада
                              засиял.
Сейчас листок
                                   покрытый пылью
и
                   кровью измазанный
в биенье рук
                         тоскою прячется:
Указанного
                          и
Выше
               обозначенного,
за содеянное
                  беззаконие...
Взять!
По решению
революционного
                             трибунала
сразу же
                      расстрелять!
- Господи!
Старик
               ползет
                                по стене,
словно муха,
Страшная заваруха!
Его матрос подхватывает.
- За что...
- Что?
Нe понимает Старик,
что отныне
                          кончено
с буржуазным
                             либерализмом.
Он кричит,
                      срываясь
в предсмертный
                                    хрип.
Он
           от
                     тоски,
от непонимания,
                       моментально
постарел
                    и
                          охрип:
- Но, братишки!
Помилуйте,
а как же
                 с коммунизмом,
Бог с ним,
с буржуазным либерализмом....
Ведь человек
                     человеку
                                 брат?
Поверьте,
                     здесь ошибка.
Невинная кровь
на вас
                ведь
                               ляжет....
А что потомки скажут?
Она
             не отмоется...
Ох,
               не отмоется.
Ох,
не отмоется!
Сердце отца
                           мается,
не зная,
что
      за бумажкой
                      кроется.
Слезы-
                   предатели!
Краснели
                        на паперти.
Голос
           прыгал
высокими
                       нотами,
то вдруг слова,
становились
шепотом:
- Прадед его...
Да стойте же вы!
Декабристом был...
И каждый как мог
отечеству служил...
Моряк повернулся:
- Декабристом?
Это прошлое. Погодь,
а не в пятом году
он
                декабрился?
Рояль,
               беззвучным аккордом, -
в угол!
                   как шар бильярдный;
сильно ударился
впервые,
                     за двести лет
на глазах
                поседел,
                             состарился.
Будто хотел
                       головой о стену,
что б стыда
                        не испытывать,
не искушать
                            судьбу...
Книги,
хранилище
мыслей
                   и
                         афоризмов,
летели в кучу:
там Ницше
             лежал поверженный,
рядом,
в обнимку с Пушкиным.

Старик,
                  убитый отказом,
                                   садился на пол,
                                                     не находя сил,
представить сына
в роли
                     убийцы...
- Хотя,
                постой...
Угаром революций
в комнату дунуло:
и кровь была.
И жуткие муки...
Точно
                  родами
                                к земле
все
                    пригубило.
Нет революции духа,
есть движение земное,
где мрачная сила инстинкта,
ко сну
                       склонила многое:
и странные зигзаги истории
не приводили вспять,
значит
движение оное
                              можно
нормальным
назвать?
Не знает,
                        что сказать,
Старик молчит,
не знает что,
ведь сердца
                      от обиды,
                                           боли
словами не унять.
А что делать тому,
кто хлеб добывает пером?
Стоять ему надо
                                  тихо.
Если не хочет,
что по нему
                     заговорили
                                          свинцом...
А потом
                       терновым венцом
украсили голову
и провозгласили:
не
          доучли,
                     не
                          допоняли,
дескать...
Но что делать с отцом,
для которого и убийца,
остается
                     сыном?
Господи!
Спаси
                   и
                          помилуй!
- Но разве нельзя по-братски,
его простить,
а,
                брат -
                                цы?
Ведь сказано в
                         вашем
                                        писании,
все люди -
                       братья?
- Нельзя.
               Нельзя,
Папаша,
на то не воля наша
У нас приказ!
Народа наказ!
Ведь
                  с людей
шкуру,
                 как
                         с баранов
                                    сдирал…...
Старик молчал,
не веря
                сказанному,
а потом
                     запричитал:
- Он...
Никого
                  не тиранил,
он...
тихим
                  мальчиком рос...
Сделайте одолжение!
Помилуйте,
                      пощадите!
А если нельзя,
                     то в гроб
                                 обоих
                                              кладите,
ведь
          нельзя
                        пережить
своих
                детей,
                               идей...

Все к черту летит!
На
            смарку...
И место одно -
                                 свалка -
человеческой
                   несправедливости...
- Ну, этого не положено.
Виновен -
ответ неси,
                          нас не проси.
У нас предписание.
Своё
                    дело
                                   у нас...

Успокоился
                       грохот
                                  полночный.
Все темень
                     сожрала,
когда
               нестерпимым
                                      воем
надежду
                              Отца
алкала
                         она,
бессильем
                невинного
                                   слова:
- За что?
Что сделал он такого,
за что бумажкой
можно
                его
               расстрелять?..
Но никому
                  не дано
                           понять
весь ужас
                   гражданской
                                               войны...