Тесный, узкий туннель. Хотя стенки были покрыты слизью, ползти было очень тяжело. Слишком тесно. Алекс задыхался. Ему хотелось закричать, но в этот момент стенки туннеля так сдавили его, что он захрипел и начал биться в судорогах. Пока не проснулся.

Некоторое время ему еще что-то мерещилось, будто они с Большой Рыбой пробираются через минные поля и вокруг висят туши боевых кракенов, готовые в любой момент наброситься, опутаться, утащить на глубину. Вязкий туман полз клочьями, где-то поблизости кричали вражеские нарвалы береговой охраны. Но им во что бы то ни стало надо было доставить груз. Груз с Большой Земли в маленький город, окруженный блокадой.

Раздался свист и потянуло свежим воздухом, закричали матросы - корабль поднялся на поверхность и команда, как обычно, собиралась освежиться перед погружением. Алекс лежал в своей каюте и мало-помалу приходил в себя. Очередной кошмар из цепочки снов, тяжелый и липкий, как мокрый парус, обвившийся вокруг тела, еще тянул вниз, туда, где растворяется реальность. Но реальность была уже здесь - дрожащие стены, мерное дыхание кита, тяжелый стук сердца. Тук. Тук. И корабль уже поднялся из воды и вдыхал свежий воздух каждым своим легким до последнего матроса, и жадно смотрел десятками глаз на горизонт, туда, где скрывался дом.

- Мне снился кошмар.

- Да, ты неважно выглядишь. Хочешь, я сыграю?

- Ради бога, не сейчас.

Алекс рассматривал горизонт. Ему было уже значительно легче, чем там, в тесной каюте, в которой он проснулся после тяжелого сна. Темная шкура кита лоснилась там, где ее уже успели прочистить. Боцман криком потарапливал дневальных, драивших палубу. Юнги с наставником бросали лот. Алекс и Заманухин стояли на мостике. А вся остальная команда, с криками, смехом, шуточками, плескалась в волнах, торопясь смыть с себя грязь и усталость. До горизонта и за ним - их окружал океан, бескрайний, вечный, глубокий.

Алекс показал рукой вдаль:

- Ты видишь?

- Острова?

- Нет, корабль. Такой же как наш. Он идет гораздо быстрее.

- Не замечал. В смысле, что? С Большой Рыбой что-то не так?

- Возможно. Берегись!

Проходящий корабль приветствовал их гудком. Затем, после некоторой заминки, Большая Рыба начала ответную песнь. Палуба завибрировала и, чтобы не упасть, капитан и акустик схватились за перила. Некоторое время оба корабля пели вместе. Встречный корабль, Зибой, совсем недавно вышел из гавани. Это было его первое путешествие, он вез сухие грузы в колонию. А дома все было нормально и идти осталось совсем немного - как раз на два перехода. Еще чуть-чуть и дома!

- Как красиво, - выдохнул Заманухин. - Если бы я мог повторить эту песню на своей дуделке.

- Рапануи никогда не повторит гудок корабля. Размер не тот, - ответил Алекс и, на всякий случай, все-таки посмотрел на раковину. - Да, совершенно не тот.

- Это ерунда! Да, мои легкие не так сильны, чтобы шкура кита дрожала от моих песен. Но мелодия, мелодию понимают сердцем. Ее-то я могу повторить. Слушай, - Заманухин схватился за раковину и поднял ее к губам. Алекс хотел что-то крикнуть, но Большая Рыба его опередила. С шумом и свистом ударил фонтан, и на некоторое время они оглохли и ослепли в бело-молочном сиянии брызг и окружившей их радуги.

- Большая Рыба не хочет, чтобы ты пел. - засмеялся Алекс и начал спускаться с мостика.

- Капитан! - крикнул Заманухин, перегнувшись через перила. - Капитан, у тебя слизь на волосах.

- В курсе. - ответил Алекс. - Сейчас ополоснусь. Возвращайся в рубку и прослушай глубину, через полчаса погружение.

На самом деле до погружения оставалось гораздо больше. Через полчаса Большая Рыба по-прежнему лежала на поверхности, шевеля плавниками, а Алекс сидел в кают-компании. Кроме него здесь присутствовало еще два человека.

- Капитан. - сказал священник снова. - Капитан, я сказал, все, что мог. Больше я не могу сказать - мне перед богом ответ держать.

- Хорошо, - ответил Алекс. - тогда просто повтори это для врача. Это можно?

Врач со священником переглянулись и последний закашлялся:

- Я, право, не вижу особого смысла.

- Тем не менее!

- Хорошо, - святой отец скрестил пальцы и начал: - Команду мучают кошмары. Да и каждого из нас. Проблемы одни и те же - удушье, темнота, теснота, судороги, смерть. Что-то тяжелое, сдавливающее со всех сторон. Началось это после первого выхода из порта. Но до колонии кошмары мучали лишь немногих. Стариков, вроде меня. Об остальных я не буду уточнять - прочитайте что-нибудь насчет тайны исповеди. Сейчас, на обратном пути кошмары мучат практически всех. Всех, пожалуй, кроме акустика.

- До колонии мы шли налегке, обратно мы идем с грузом. - сказал Алекс.

- Это всем известный факт, капитан, можно было бы не напоминать, - врач вытер пот со лба. Последние дни было жарковато. Но это всегда было так, когда корабль шел с грузом. Врач продолжил:

- Я знаю, что вы хотите услышать от меня. В чем, собственно, проблема кошмаров. Отравление, психоз, усталость? Но проблема гораздо глубже и шире. Она больше нас и она вокруг нас.

И он постучал по стенке. Стенка задрожала, на ней выступили капельки. Врач вытащил платок и одним движением стер влагу со стенки.

- Бедняга, - сказал он. - У него проблемы с сердцем.

- То есть?

- Сердце, капитан. Мы делаем все, что можем, но ему просто не хватает мощности. Большая Рыба стара и вам это известно. Перед выходом ее обследовали в порту и признали годной к плаванию. Но осмотр проходит, когда корабль спокойно лежит на поверхности. А сейчас мы идем с грузом. И сердце начало сдавать. Это последнее плавание Рыбы, как это ни печально. Она больше не сможет работать сухогрузом. Максимум - катать детишек. А лучше всего - пенсия на Янтарных берегах.

- Значит, наши кошмары - это кошмары Рыбы?

- В какой-то мере да. Не знаю, насколько вы помните историю судостроения, но между нами и нашим кораблем практически нет никакой разницы на внутреннем уровне. Когда Рыба идет глубине, к концу хода у него заканчивается запас кислорода. Точнее, он остается, но сердце снабжает мозг кита с перебоями. У Рыбы возникают приступы удушья, вплоть до кратковременной потери сознания. А поскольку мы все живем внутри него, мы чувствуем это в виде кошмаров. Я бы провел аналогию с материнской утробой. Мы дышим воздухом Рыбы, мы касаемся его тела. Химия наших тел идентична, и когда кит начинает задыхаться, его страх, его спазмы передаются нам.

- Да, сказать, что эта лекция познавательная - значит ничего не сказать, - заметил священник. - Я всегда замечал, как сладко спится на кораблях. Правда, я приписывал это не столь химии, сколь биению сердца и дыханию кита, которое убаюкивает, словно шум океана...

- скажи уж прямо, дыхание матери! - перебил его врач.

- Извини, я пока не готов к такой глубокой аналогии, по крайней мере, внутренне. - ответил священник. - Но, давайте вернемся к проблеме! Или нам ничего не надо делать? Кит выдержит до гавани?

Врач замялся.

- Ну же, смелее! - сказал Алекс. - Я хочу знать, может быть мы можем как-то помочь кораблю? Я всю свою жизнь водил Большую Рыбу и у нас не было безвыходных ситуаций. Мы выходили из боев с кальмарами пиратов и рвали сети вражеского флота во время войны. Мы слепли и простужались, болели почками, подхватывали паразитов и венерические болезни, но всегда, скрестив плавники, каким-то образом выживали. Я люблю Большую Рыбу и, право, не хочу заставлять ее страдать лишний раз. Может быть, мы укоротим периоды погружения?

- Не имеет смысла, - ответил врач. - Приступы удушья возникают с начала погружения. Сердце нашего кита на большой глубине работает с очень тяжелой нагрузкой. Он может потерять сознание сразу после выхода на рабочую глубину. Вы знаете, что это значит. Нам остается только молиться.

- Молиться - это хорошо. - заметил священник. - Однако живая паства мне ценней мертвой, хотя и благочестивой. Думаю, что такой аргумент, как моя собственная жизнь, тоже можно посчитать. Может быть, мы лучше скинем часть груза?

- Груз, груз... это было бы не так просто, но я думаю, мы смогли бы объясниться перед акционерами, - сказал Алекс. Они с надеждой посмотрели на врача. Тот нахмурился.

- Послушайте, вы просто, похоже не понимаете, что такое больное сердце. Мы можем снизить нагрузку, мы можем вообще выбросить весь груз, но мы не можем полностью исключить шанс, что кит потеряет сознание на глубине. Его мозгу не достаточно кислорода, его сердце и так работает на пониженных оборотах. Единственный выход - идти над водой, где кислорода достаточно, и даже в случае потери сознания мы сможем оставаться на поверхности некоторое время. Пока не приведем его в чувство.

- А привести его в чувство под водой вы не можете?

- У нас не хватит времени. Боюсь, все пройдет слишком быстро. Тем, кто будет спать - повезет больше.

Алекс не стал уточнять, почему спящим повезет больше. Он махнул рукой:

- В принципе, вы можете идти. Если будут другие решения, пожалуйста! Вы знаете, где меня можно найти. Команде, разумеется, ничего не говорить.

- Обижаешь. - ответил то ли священник, то ли врач, а может они оба сразу. Сердце кита билось как обычно, но теперь Алексу казалось, что он слышит в нем какие-то надрывные нотки. Тук. Тук. Или это только кажется? Ведь все было хорошо и они лежали на поверхности, и Большой Рыбе не надо было пробивать своим телом толщу воды. Как будто все было также, как всегда, как будто они впервые шли в далекие страны, и на теле корабля не было шрамов от присосок кракенов и ударов об скалы. Как будто будущее, словно небо в экваториальный полдень, снова было безоблачным, и на берегу их ждали.

Мне надо было лучше относиться к Рыбе, вдруг подумал Алекс. Годы, когда они ходили с двойным грузом, и годы, когда они пробивались через шторм, брали двойную плату за контрабанду и всплывали в районах морских сражений, все эти годы, опасные причалы, удары китобоев и погони не прошли даром. Все это не прошло. Живое тело помнит все. Но мне-то что, я всегда был надежно прикрыт телом Большой Рыбы. Только вот кита никто не мог прикрыть.

- Дыши, пожалуйста, - попросил он и прикоснулся к стене. И Большая Рыба дышала.

Протиснувшись в слуховое отделение, он застал акустика с раковинами на ушах. Заманухин сорвал их и отрапортовал:

- Глубина чиста!

- Отлично. Пока мы остаемся на поверхности. Проверь, пожалуйста, штормовое.

- Как на поверхности?.. Я уже проверил. Да и Зибой передавал, мы же вместе с тобой стояли на мостике! Не слышал? Тайфун приближается. По-хорошему нам бы уже идти так на уровне нижнего планктона, пока не началось.

- Сколько у нас осталось времени?!

- Два часа максимум. Давление быстро падает. - ответил Заманухин. Он выглядел удивленным, и явно хотел что-то спросить, но Алекс уже покинул слуховую рубку.

- Он не любит мою музыку, я знаю, - сказал акустик Большой Рыбе. Он полагал, что кит может его слышать, и часто разговаривал с ним в своей рубке.

- Я знаю, никто не любит мою музыку, - продолжил Заманухин. - Да и признаться, что в ней такого, чтобы слушать. Уж куда приятнее слушать твои песни, друг. Когда ты поешь, будто поет море. Моя рапануи никогда не сможет кричать так громко. Да, если честно, песни китов на этой ракушке звучат слишком уж смешно. Как будто если бы вместо меня говорили вши. Ты понимаешь, что такое вши? Я полагаю, что ты считаешь нас чем-то вроде морских вшей. Правда, мы лечим тебя и гоняем других паразитов. Что мы можем еще для тебя сделать? Да ничего. Даже песню спеть не можем...

Так он бормотал и бормотал в своей рубке, поглаживая блестящие музыкальные раковины рапануи и тусклые слуховые раковины ронго, в которых время от времени раздавались звуки обитателей глубины, да непрерывно растущий вой летящего к ним тайфуна.

- Ты знаешь, зачем нужны священники на корабле? - спросил Алекс.

- Я мог бы прочитать тебе об этом лекцию, - ответил священнник. - Но не буду. Нам дорога каждая минута.

- Хорошо. Тогда сделай то, ради чего ты здесь. Возьми груз врача и очисти его совесть. А потом можешь прочитать надо мной все, что сочтешь нужным.

- Я всегда считал тебя безбожником, - произнес святой отец. - Но хорошим капитаном. Я думаю, такой хороший капитан мог бы однажды повести райский ковчег.

- Если попадешь на этот ковчег, замолви перед капитаном словечко за меня.

- И даже два. Как ты думаешь, почему врач не перебивает нас. Вроде бы ему надо торопиться?

- Потому что я измучен, - подал голос врач. Он и вправду выглядел неважно. - Как врачу, мне приходилось часто лечить самые разные формы жизни. Но ни разу мне не приходилось отнимать жизнь.

- По крайней мере, ты знаешь, что делать, а что нет. Повтори пожалуйста, я постараюсь еще раз убедиться, что не зря предстану перед небесным лоцманом.

Врач вздохнул. Он объяснял это несколько раз, но знал, что капитану, как и всем им, нужна уверенность. Нужна стопроцентная гарантия.

- Ты правильно заметил, что всегда есть выход, - начал он. - Выход есть всегда...

- Тайфун не ждет, сын мой, если можно не повторяй очевидные вещи дважды! - сказал священник. Врач взглянул на него, но продолжил:

- Мы не можем оставаться на поверхности и не можем нырять. Сверху к нам приближается ураган, а снизу нас ждет удушье. Жаль, святой отец, что ты не можешь остановить ветер, но зато я могу остановить удушье. У меня нет запасного сердца кита, чтобы заменить больной мотор Большой Рыбы. Да и условия для операции не те. Но я, со своими помощниками, вполне могу избавить кита от приступов, подпитав мозг Рыбы дополнительным кровотоком. Я только не могу понять, почему это должно быть за твой счет?

- Потому что это последнее плавание Большой Рыбы. - ответил Алекс. - И это мое последнее плавание. Многие капитаны умирали со своими кораблями. Мое же последнее плавание даст Рыбе шанс пожить еще чуть-чуть. И вам тоже. Я не хочу, чтобы кто-то из команды уходил в последнее плавание. Не в этот раз. Это мое слово, слово капитана.

- Хорошо...

- И еще вопрос!

- Да?

- Вот это лекарство, что ты мне дал сейчас... Если это наркоз, то он не действует. Я все еще чувствую.

- Не волнуйся, это не наркоз. - ответил врач и дал знак своим помощникам. Святой отец вышел из операционной и присел у дрожащей стены, закрыв глаза. Затем он достал четки и начал быстро-быстро перебирать их. Все это правильно, нужно только убедить себя в этом. Себя и врача. Большая Рыба будет спасена. Команда будет спасена. Все это правильно. Если, конечно, они успеют до начала шторма.

- Погружение! - раздалось по кораблю. Заложило уши и все, как по команде, начали тут же зевать, чтобы выравнять давление. Схватившись за ребра поручней и хрящи переборок, матросы пытались удержаться на ногах. Большая Рыба уходила вертикально вниз. Кто-то забыл закрыть свой сундук - сверху полетели вещи, стуча по затылкам, плечам, спинам, встречаемые ругательствами и шутками счастливчиков, которые избежали ударов. Но как бы то ни было, все вздохнули с облегчением. Откладываемое по неизвестной причине, погружение наконец состоялось. И пусть наверху беснуются морские черти, здесь, на глубине, все будет тихо и спокойно.

Когда корабль вышел на глубину, корабельный врач и его помощники отцепились от переборок и проверили швы. Небольшое местное кровотечение, но в целом нормально. Некоторое время Большая Рыба будет чувствовать небольшую боль, когда начнет расходиться анестезия, но приступы можно купировать. Главное, что сердце будет биться. Там, в теле Рыбы, на небольшой жилке, ведущей к мозгу кита, будет биться сердце. И хотя оно слишком мало для корабля в целом, его достаточно, чтобы Большая Рыба не теряла сознание от недостатка кислорода. Пока оно бьется чаще и его даже можно расслышать, если приложить ухо к швам на стенке. Но постепенно ритм второго сердца замедлится и будет биться в такт с главным. Тук. Тук. Вот так.

- А потом, Железный Человек, акустик Заманухин уволился с корабля. Потом Большая Рыба отправилась в последнее плавание, к Янтарным Берегам. А акустик пришел на пристань и спел песню песен на музыкальной раковине рапануи. И хотя это было лишь жалким подобием песни настоящего кита, над ним никто не смеялся. С тех пор все акустики поют песни и все их слушают. Вот так люди научились играть на раковинах рапануи.

- Хороший рассказ, - кивнул я. - А ты можешь сыграть мне песню Заманухина?

- Обижаешь. Конечно, могу. Все акустики должны знать ее. - и он поднял рапануи и начал петь.

Тягучая, глубокая, словно океан, мелодия затопила комнату и полетела на улицу, и, казалось, даже шум порта притих во время песни. Только вдали что-то повторяло мелодию - то ли отзывались корабли, то ли заблудший акустик подхватил мелодию, а может, это было просто эхо.

Некоторое время, пока звучала песня, мы с геологами сидели не шелохнувшись, боясь помешать певцу. Завтра мы возвращались обратно, и, ей-ей, мы не жалели, что пригласили на прощальный вечер исполнителя и знатока местных преданий. Когда же песня закончилась, я спросил:

- Как и в песнях китов, в песнях рапануи есть слова. А в такой длинной и красивой песне, наверно, рассказывается вся история капитана Алекса, акустика Заманухина и Большой Рыбы?

Акустик засмеялся: - Нет, что ты! Для людей вашего измерения там почти нет слов. Ваш язык слишком беден, в нем нет и малой доли языка рапануи. Даже наши имена приходится называть укороченными.

- Нет, но все-таки!

- Я скажу тебе на ухо, чтобы не портить впечатление твоим людям. Обещай, что не расскажешь.

Я обещал, и он сказал мне слова Первой Песни, которую пел акустик Заманухин уходящему кораблю Большая Рыба, в котором билось два сердца. Свое сердце и сердце ее капитана. Я действительно никому их не рассказал. Я их записал. Вот они.

Тук. Тук. Плыви, мой друг.