Среди тускло-белого марева тумана неторопливо поднялось солнце. Где-то кукарекнул петух, в третий раз. В рассветной, мрачной, почти могильной тишине послышались первые звуки: открывались ставни, шагали люди, шипели меха. Тихо, затем громче и громче начали стучать молотки. Хлопнула дверь. Вылили помои из окна напротив. Снизу кто-то выругался.
Тристино не обращал на эти будничные происшествия внимания. Он медленно, словно нехотя, натягивал на ноги льняные шоссы с пришитыми подошвами из толстой свиной кожи, продевал златокудрую голову в горловину невзрачной туники.
Внизу, на первом этаже, угрюмо звякнула оловянная посуда, напоминая, что это не сон. Он встал, опоясался кожаным, лучшей выделки, поясом, сел на дубовую кровать, устало опустив покатые плечи; сгорбил спину. Он томно взглянул в окно – в соседнем доме молодая девушка намывала деревянный пол мокрой тряпкой, водила ее вправо-влево, вправо-влево с характерным шорохом. Девушка распрямилась, смахнула пот со лба обратной стороной ладони, не выпуская из рук тряпку, и вновь нагнулась, даже не удосужилась поправить чепец. Тристино глубоко вздохнул.
Было бы лучше, размышлял он, чтобы этот день был обычным во всем, а не только рассветом, этим ознобным утром. В обычный день Тристино уже спустился бы к завтраку, после побрел бы по узкой улочке, уходящей ступенями вверх. Она выходила к цеху братства бочаров, в котором Тристино через месяц должен был получить звание мастера. Но нет, в это непрошенное утро бургомистр, меченный красным родимым пятном на лице, приказал ждать удара колокола на главной кампаниле. Эту высокую из черного камня башню со звонницей Тристино видел в щели между створками ставен. До стона медного колокола, возвещающего о первом римском часе, оставалась вечность. Мужчина почесал колючий подбородок и, откинувшись назад, попытался забыться в темноте закрытых глаз.
Несколько раз скрипнули ступени, взвыли дверные петли. Тристино открыл серые глаза. Агнезолла преступала порог комнаты. Поплыл душистый аромат ладана, такой усыпляющий, он призывал грустные мысли о долгой разлуке. Агнезолла поправила белый чепец. Тристино приподнялся на руках, чтобы взглянуть на невесту.
? Утром была в церкви, падре сказал, что…
Ее веки опустились, милосердно сомкнулись ресницы.
? Завтрак готов? ? хрипло спросил Тристино.
? Милый, ? терпимо произнесла она, открыв глаза, ? ты сам прекрасно знаешь… Неужели тебя так тяготит это?
Вздохнув, он поднялся. Неспешными шагами он подошел и обнял ее дивный, кошачий стан, уткнулся носом в дугу, образованную тонкой пленительной шеей и остреньким плечом. Агнезолла начала его гладить по спине, понимая, что в этот день, она должна отдать все тепло, всю любовь, все сердце, только бы он не мучался, не корил себя. Она любила его, как не любила мать. Хотела быть рядом, всегда… Но Агнезолла понимала, что это лишь мечты, желания, на которые никто не должен обращать внимания. Это только ее, личное; ее мирок, где она старается поддерживать равновесие. Женщина не имеет права отговаривать любимого, как мужчина не может опротестовать приказ цехового мастера.
? Не печалься так, ? ласково шептала Агнезолла. ? Живой ты будешь или мертвый, я буду ждать, сколько бы тебе…
Он отстранился, и уставился глазами стальными, чуть поблескивающими от сухих мужских слез.
? Я хочу отпустить тебя, ? выдавил Тристино, и резко отвернулся, не в силах выносить этот снисходительно любящий взгляд, с которым смотрела на него Агнезолла.
? Пожалуйста, нет! Не смей так говорить! ? кинулась на него невеста, облепив тонкими руками. ? Я люблю тебя, ? вновь зашептала она. ? Я стану ждать денно и нощно. Обещаю. Клянусь святой…
? Не клянись, ? буркнул мужчина, гневно засопев: его не понимают! ? Люби.
Спустя шесть месяцев Тристино вспомнил этот разговор. Холодный осенний ветер, что срывает с деревьев желтые, красные листья, трепал его золотые кудри. Басистое «Люби» ударило в мозг вместе с сигналом барабанщика к отступлению. Уже месяц они медленно приближаются к родному городу, теряя вымученные в тяжелейших битвах позиции. Враг предательски трубит в боевые рожки, словно насмехаясь над Тристино. Так ему казалось. Впереди уже виднелась монастырская часовня, позади которой узкой полоской с выглядывавшими шпилями мерещился город. Агнезолла любит его, он это чувствовал так же ясно, как в тот день, перед общим сбором.
Тристино закрыл глаза, представив ее лик: вздернутый носик; волнистый локон, он стыдливо выглядывал из-под чепца; большие небесно-голубые глаза, что наивно смотрели на него; небольшие, еле заметные ямочки, которые появляются, когда она невинно улыбается. Стрелой пронзительно ворвалось его голову слово, самое важное, самое дорогое слово: «Люби». Потеряв рассудок, позабыв, что кому-то он обязан, нарушив всякий приказ, Тристино пустил казенную лошадь галопом. Ему что-то кричали, но он уже ничего не слышал. Мелькали перед глазами всадники, кольчуги, мечи, свирепые лица, но ему до них не было дела. Тристино спешил к любимой. Он хотел ее увидеть, живой, ждущей его, любящей его. И будь, что будет! Ради нежных ее объятий он готов был умереть от пронзительной стрелы.
Тристино вцепился в луку седла, ужалил коня каблуками сапог, которые он стащил с убитого врага; нагнулся вперед. По сухой, давно не видевшей влаги земле копыта выстукивали: «Сколько бы…», - а кожаная подпруга протяжно скрипела: «Денно и нощно».
Сумеречное небо затянулось низкими облаками. Когда Тристино въехал через пролом в северной стене, пошел дождь, который заглушал топот копыт по брусчатке и по накинутым доскам в бедном квартале. Наконец, жених увидел ее одноэтажный дом. В окне, за ставнями мерцал слабый огонек камелька.
Агнезоллу разбудили слабые удары о ставни. Она поднялась. Отец еще спал, повернувшись лицом к сундуку. Невеста встала, укутывая плечи в шерстяной плащ. На улице барабанил дождь, но сердце ей подсказывало, что то были удары не капель, то были удары его, ее любимого. Отворив ставни, Агнезолла отпрянула – за окном стоял красивый иноходец, от которого исходил белый пар, словно призрачный, в седле восседал черный всадник в глубоком капюшоне.
? Кто вы? ? тихо спросила девушка.
О, ее глаза! Тристино был не в силах им противостоять, они околдовывали.
? Если ты еще ждешь кого-то, то садись со мною на коня, я отвезу тебя к нему, ? хрипло проговорил черный всадник.
? Тристино! ? ахнула девушка, и тут же обернулась, не разбудил ли ее возглас отца – тот перевернулся на другой бок и подтянул такой же, как у Агнезоллы, вздернутый нос к камельку. Далее девушка, зашептала: ? Я жду тебя, мой любимый.
Конь фыркнул, мотнул головой, смахивая холодные капли, и ударил копытом.
В белой шемизе, в накинутом поверх шерстяном плаще, Агнезолла взобралась на коня, обняла всадника. Тристино помчался вон из города. На размытой дождем дороге, всадник пустил коня шагом.
? Тебе не страшно? ? спросил Тристино.
? О, милый, мой любимый, чего мне боятся, когда ты рядом. С тобою хоть в родных, хоть в чужих краях спокойно.
Он что-то ответил, но взыгравший ветер унес слова далеко на восток, где уже светлело холодное осеннее небо.
Они проехали ветхий мост, и приближались к часовне, рядом Агнезолла заметила располагались шатры и палатки городского ополчения. Звездами мелькали костры. Всадник повернул коня в объезд. За монастырской часовней, позади монашеских келий, показался из-под земли утренний туман, укрывая собой погост. Лишь одинокий огонек, словно светлячок в белесом мареве указывал путь. Тристино вез невесту на кладбище.
Агнезолла сильнее сжала всадника, прижалась к его холодному телу, страховито осматривая свежие могилы, еще без крестов, но вдалеке уже слышались удары топора. Где-то перебирали струны лютни, наигрывая «Requiem aeternam».
Тристино осторожно спустил на землю невесту, спрыгнул сам. Отпустив коня в лагерь, он подошел к одной из могил и присел рядом.
? Любовь моя… ? протянула девушка, оглядываясь.
? Будь моей женой, ? сказал Тристино, скинув капюшон.
Агнезолла увидела во лбу черное отверстие, чуть вытянутое, оно расширялось к низу, но вновь смыкалось, подобно веретену. Девушка отпрянула, осеняя себя крестом, читая заклинание:
? “Благословенная душа, ступай с Богом — мертвая к мертвым. Господь тебя да успокоит в селении праведных”.
? Идем со мной, ? протянул он руки.
? Нет! Ты мертв! ? закричала девушка навзрыд.
? Тогда, я отпускаю тебя. Навеки нам расстаться суждено.
Она лег на могилу, и земля поглотила мертвеца. Агнезолла стояла, постоянно что-то бормоча себе под нос, поглаживая живот, в котором зарождалась жизнь.
? Призрак увидела, мона? ? спросил подошедший менестрель с испачканным кровью лицом.
? Скажи, ? пала она на колени, рыдая, ? умоляю, скажи, как он умер?
? Он молвил лишь одно: «Люби», ? ответил менестрель.
? Я люблю! Но почему…
? Лишь мертвых приемлет земля в объятиях могил.
? Но без него и я мертва…
? Но ты же носишь жизнь! Он отпустил тебя, живи! |
Администрация // Объявления
