Ты не верь и верь, а выходит, что всё острее,
а выходит – как будто последний бурдюк прострелен:
вот еще немного и я ведь сама из стремен –
нет, не выпаду - испарюсь.

Мне бы в реку свалиться ( да хоть и дважды) –
изнутри разъедает такая жажда –
и становится как-то уже не важно,
почему я еще в строю,

почему мерещится мне пустыня,
но такой тут холод, что пятки стынут,
но такой тут жар, что ложись на спину
и вертись – скоро станешь «гриль»,

как в гигантской сверхсовременной печи, но
кому интересны того причины –
не прошло и трех суток с моей кончины,
а мне мнится, что года три.

И всё это время не с кем поговорить.

Я лежу и грежу безводной пустыней,
караваны вернутся домой пустыми,
лишь верблюды уныло бредут по спинам
полинялых больничных пижам.

Коридоры местные бесконечны,
ухожу, вжимая голову в плечи,
понимая нутром, что никто, конечно,
и не думал меня держать.