Непонятно что получилось. Радуга внизу – цветы сверху. Парят. Ага. Радуга тверже камня – цвета – вырви глаз (оба сразу) И дети или люди – везде, как горошины рассыпаны в свободном пространстве. Не шедевр, естественно, но с претензией. И непонятно что. А когда не понятно – это уже с претензией и считай - шедевр.

Только Ленька не художник, по сути. По сути, он – футболист, конечно. «Расфутболил» людей, наваял цветочков, как учили, и снизу, для поддержки – радугу. Какую в рекламе видел. В рекламе Конфет.

С конфет, по сути, все и началось.

Ольга Ванна – преподаватель, и по совместительству бабушка Леньки – жестокий противник сладкого. Всю жизнь у станка. Всю жизнь у палки. Всю жизнь в зеркалах, из которых твои изъяны прут, как русские в Париж. Балерина. Билась селедкой об лед, да так и осталась преподавателем хореографии в средней школе № 2 города Пупыринска. «Да ну ее» - скажет Ленька, ибо! Ах, ибо – лишился он детства через эту женщину и ее страстной нелюбви к конфетам. Лопал под одеялом взапой, как иные читают Лолиту или Мушкетеров. Наслаждался тайком, урывками. И заработал крепкий опыт по этой части. Где доставал – не скажу. Многие из них еще живы, как и Ольга Ванна, что чревато.

И был вторник. И по школе, как спецназовцы, юркали руководители детских кружков, вербуя в свои ряды неокрепшие детские души. Ленька записался сразу в четыре: радиолюбители (с Васьком за компанию), книголюбы (Виктория Николаевна – училка лит-ры одарила теплым и ласковым взглядом), живой уголок (тетка с хомячком пришла – хомячок сразил всех!) и театральный (ну и что?).

И был вторник, уже другой по календарю. «Масяня» (Машка с Анькой – подружки -неразлучницы) – болтали на переменке. Ленька дожевывал бутер, и, не прислушиваясь, слушал.

-А Зоя Ванна сама художница. Ой, какие картинки рисует – закачаешься!

- Ты видела, как она Оле – чирк-чирк – и яблоко, а та почти день над ним пыхтела!

- А у меня теперь дома все в моих картинах.

- В каких? Мы же только начали рисовать.

-А я дома рисую, я же жутко талантлива в художестве. Сама Зоя Ванна сказала!

-Я что-то не слышала.

-Да когда она конфетами угощала – мне так тихонько, чтобы другим не обидно было.

- Понятно... Завтра опять «каракум» будет? Я так грильяж люблю…

Ленька чуть не подавился бутербродом! Как! Вот здесь, за мазню – дают конфеты, а он цветы поливает в живом уголке! Дурак!!!

И была среда. И Ленька, прихватив набор карандашей, ластик и кисточку побежал на занятия кружка «Юный художник»

Зоя Ванна. Длинные тонкие пальцы, длинные тонкие волосы, длинные тонкие ресницы. И все в ней было такое длинное, тонкое, что кажется, она просвечивала на солнце, как паутинка. Тихая, легкая, холодная и теплая одновременно. Был бы Ленька постарше – влюбился бы всенеприменно. Одни конфеты чего стоили! Здесь, в хрустальной, хрупкой плошке навалено было: и леденцы, и ириски, и шоколадные, и с начинкой… – праздник просто!

Одним словом – все кружки были беспощадно брошены. Все, кроме театрального. Там его захомутали крепко.

Вцепилась в него горячими пальцами Сцена. Вцепилась за что-то, что в самой глубине – и не подозреваешь, что есть там, в глубине, что-то такое, за что можно тебя ухватить. Да так сильно и беспросветно, что уже и ты не ты, и небо ближе, чем земля, что под ногами. Вела кружок Галина Васильевна. И была она строга и добра. И пахла горько-сладко. Жена музыканта-виртуоза. Муж ее внешне походил на Боярского. Про таких бабушка Леньки Ольга Ванна говорила – «Мужчина на сто и одну ночь!» или «Не мужик, а сказка» По Леньке – дядька как дядька, но все-таки особенный. Играл на всех известных Леньке инструментах и руководил здешней инструментальной группой, где старшие ребята и девчонки перепевали весь модный репертуар.

Театральный кружок. Это был мир праздника. Долгого-долгого, становящегося бытностью, бытом, но от этого не теряющего своей радости и волны.

И разделился Ленькин мир на четыре ровнехонькие части: школа и дом, футбол, рисование и сцена. Хотя Дом из этого списка можно смело вычеркнуть, потому как бывал он там редко – ужин, сон, завтрак. И все. Уроки делала между рисованием, сценой и футболом. А Ольга Ванна… была довольна. Ребенок при деле, под ногами не юлит. И жизнь была, как конфета. Не очень приторная, но очень вкусная!

Был у Леньки друг. Не друг даже, друзей полным-полно, а этот друг был самым лучшим! Васька. Васек-стебелек. Хилый, нервный и умный. Васька был младшим в семье. Мама его, теть Валя, болела очень. И давно – сколько Ленька себя помнил. Отца у Васьки не было, но зато был старший брат. Свой человек. Никогда Ваську не обижал и всегда за него вступался. Вратарь – «от бога» - говорили знающие люди. Звали его Володя. Темноглазый, широкий и резкий. Многие его боялись, в основном шпана. Но все – уважали. И Ленька его уважал! И ничуточки не боялся, как родного медведя, в котором уверен на все сто. Но случилось так, что огреб Ленька от Володи – мало не покажется. И вся «конфетная» жизнь закончилась в один миг. И валялся Ленька на песке, спиной каждую песчинку чувствуя, а над ним – радуга и цветы – все как на той треклятой картинке. А Вовка присел рядом на корточки и смотрел вверх, словно это же наблюдая.

- Ну что, дуэль закончена?

У радуги, а не у Леньки спросил.

- Нет.

- Дурак ты, малец. Полежи пока, подумай. Я ж ее обидеть не хотел. Тут сложнее все. И не дай бог, Ленька, тебе такую кашу хлебать.

- Сам дурак.

- Ну-ну. Еще поговорим.

И отошел. И радуга стала прозрачней, и больше солнца стало. И небо показалось белым и высоким. И где-то очень далеко в высоком небе мерцали цветы и люди с картинки, словно утренние звезды. Совсем невидно, но ты знаешь, что они здесь

И главное было - не заплакать. Но плакать хотелось как никогда. Лежал Ленька, опрокинутый навзничь, и загонял слезы внутрь, но они упрямо лезли наружу и тянулись вязко от уголков глаз в песок.

Еще вчерашний – тяжелый и влажный воздух, просвечен был сегодняшним юрким солнцем. И не было сомнения в том, что зонт не нужен, что к обеду все просохнет, прогреется, пропитается теплым. Потому и ветровка нараспашку и рюкзак на одно плечо небрежно. Ленька бежал в школу, а в нем булькал утренний чай и радостный задор. Задор не просо булькал, а шипел и пенился и потому Ленька не отказывал себе в удовольствии бежать, подпрыгивая и стоять, подпрыгивая и сидеть на жесткой лавочке трамвая-погремушки, подпрыгивая. Причин такой бурлящей радости было аж две. Первая заключалась в том, что сегодня в школе состоится выставка картин, где, среди множества работ, будет представлена и Ленькина «Радуга». Зоя Ванна сообщила Леньке об этом три дня назад, и за три дня Ленька поменял ровнехонько три настроения: страх, волнение, безразличие и вот сегодня пришла возбужденная, пенистая радость. Конечно, будет награждение победителя, и Ленька нисколько не претендует на награду, хотя, что таить, надеется. Но это первая причина. Есть еще и вторая. И может быть, эта самая причина номер два, и добавила в Ленькину радость этих искрящихся пузырьков. После выставки и сопутствующей ей лабуды с наградами и премиями вся группа «Юного художника» идет праздновать к Зое Ванне, по случаю чего Зоей Ванной был испечен пирог и накуплено море конфет. Вот он – счастливый день! И он только начинается.

Карусели и качели таят в себе жесткий обман. Это Ленька усвоил еще в глубоком детстве. Обман этот заключается в том, что за радостью мнимого полета следует пустота и головокружение. Потому качели-карусели Ленька недолюбливал. Теперь с вершины прожитых дней стало понятно Леньке, что счастье и радость кроют в себе обман, сравнимый с карусельной эйфорией. Дома, закрывшись в прохладной ванной комнате, пустив холодной воды на всю, Ленька начал новую жизнь. И первое, чему не будет места в этой новой жизни, это радость, которая привела его к позору и поражению. И вымела из нутра все. Второе, от чего было решено отказаться сразу и не всегда, это художество и конфеты. Вобщем, рубил Ленька под корень. Еще от чего-то решил отказаться, уже не упомнишь, но списочек получился «увесистый» и никак не помещался в голове, потому был сокращен до первых двух пунктов и так утвержден и принят к исполнению. Из промерзлой и влажной ванной вышел новый человек. Спокойный, решительный и холодный, замерзший и вымерзший. Радио бормотало какой-то тревожный марш, и Ленька промаршировал к дивану, замотался в плед, как в кокон и уснул. Сразу же.

- Соня, вставай! Мужик спит - дом проспит! – над Ленькой склонилась бабушка. Теребила за плечо, пощипывала ухо. Ленька открыл глаза и … заболел. Как кувалдой – «бух!» – жар, тело все деревянное, необструганное, в глазах песок, в горле ёж.

- Ы-ы..

- Твою мать. – прошипела Ольга Ванна., - где? Когда успел? Нет, Ленька, ты не только гениальный художник, но и гениальный оболтус! – бабушкина холодная ладонь легла на Леньки горячий лоб.

- Кхы-ы…- Ленька недоуменно пожал плечами.

- Так, вызвать врача, позвонить в школу, отменить занятия… что еще? – бабушка вопросительно посмотрела на внука.- Ах, да, чай, малина… Градусник! И укол бы тебе, вредителю – с шутливой угрозой закончила она.

Прохлада ладони покинула лоб. Бабушка с кухни ворчала на Леньку, то повышая голос, что бы ее «оболтус»- внук слышал, то понижая до шепота.

«Планов грамадье! И все рухнуло по вине тебя, слышишь, «товарищ заболемши»! (бу-бу-бу)… и всегда говорила! Говорила же, а? инвалид малолетний, реагируй, думай! Не мычи, горло береги» Засвистел чайник. Зазвенели чашки-ложки… Ленька хлюпал горячий чай, с горько-сладким малинным привкусом и думал, что болезнь эта кстати и вовремя, и его «грамадье планов», в отличие от бабушкиных, вовсе не нарушено. Уснул. Проснулся холодный и липкий. Был подвергнут обследованию и вписан в постельный режим на три дня. Первые два были похожи друг на друга как близнецы. Сон – книга – лекарство – сон – телевизор – лекарство - сон. Бабушка всегда была рядом и даже!, Ленька от удивления чуть не выздоровел, принесла больному внуку три! Конфеты! «Красная шапочка». Ленька отказался (смотри второй пункт списка новой жизни), что удивило бабушку, но Ольга Ванна отчасти была довольна: «Ну и правильно, Лень, конфеты – зло»

Снился Леньке сон. И все в этом сне было знакомым и пережитым уже, но словно Ленька в этом безобразии не участвовал, а был неким наблюдателем, смотрел со стороны. И видел даже то, что не мог бы Ленька видеть, ибо не было его там тогда. Вот – Зоя Ванна, в сиреневой кофточке и черных брюках. Тоненькая, легкая, скользит по широкой светлой рекреации, где по стенам в белых бумажных рамках на еле заметных нитках висят картины школьников. Скользит и замирает около одной. «Не моя», думает Ленька-сторонний наблюдатель. У другой. «Эта Анькина, конь в траве, а конь похож на утку» Проходит к другой стене, поправляет чуть съехавшую на бок работу. Идет дальше. «А где моя – то картина! А?... Может та, съехавшая? Нет» - Ленька так разволновался, что потерял из виду Зою Ванну.

Вот – школьный двор. Зеленая скамейка. На скамейке сидит ссутулившись Володя. К нему сзади подходит, ласково и печально улыбаясь Зоя Ванна, и касается ладонью затылка. Рука скользит к шее, по спине. Володя разворачивается к девушке, встает, обнимает ее. Большой, широкий, сильный, и Зоя Ванна в его объятьях, как фиалка, зажатая в грубой и неуклюжей медвежьей лапе. Они говорят. Тихо, почти не шевеля губами. Не отстраняясь друг от друга. Лица их близко-близко. Ленька никогда не говорил ни с кем так близко, лицо к лицу, касаясь щекой, кончиком носа, краешком губ другого. И потому для Леньки такой разговор – почти волшебство, таинство, чудо и чудачество. Ну, оседлали бы скамейку и болтали сколько влезет, а тут вот так, неловко, стоя, близко…

Что-то случилось. Пока Ленька разглядывал Зою Ванну и Володю, что-то произошло. Плохое. Ленька видит себя, веселого и подпрыгивающего. Рядом с крыльцом школы стоит несколько машин. Ленька бежит, лавируя между железными конями. Одна из машин ожила, рыкнула и вальяжно шипя стала выруливать в проезд за спортивной площадкой, за палисадником с зеленой лавочкой. Ленька тянет на себя тугую дверь и исчезает в прохладной темноте школы.

Взвизгнули тормоза. Машина встала. Двоих у скамейки словно что-то отбросило друг от друга. Дверца хлопнула. На зеленой скамейке неровным черным мазком застыла тень. Тишина. Ленька испугался. Но как-то не сильно. Не так, как испугался бы большой собаки, с лаем бегущей на него. Этот страх был ненастоящий, смешанный с тревогой и любопытством. Тень дернулась и заговорила. Громко, с вызовом. Она почти кричала. Какие-то невнятные обрывки фраз, как снежки, метко и больно били по Зое Ванне, по Володе. «Тварь!», «Я тебя вытащила из дерьма!», «Приползешь ко мне на коленях…!» И еще, еще. Хлестко, зло. Ленька пытается заглянуть в лицо Тени. Лицо бледное, мертвенно бледное, на скулах красные пятна, белые губы, упрямая прядь каштановых волос серпом по щеке. «Галя! Зачем, зачем ты так!»- Зоя Ванна отстраняет Володину руку. Галина Васильевна!?! Ленька ошеломлен. Он никогда не видел ее такой. Он привык принимать ее, как неотемлимую частичку Сцены, как проводок, идущий от Большой Сцены к его внутренней маленькой. Как руку, которая лежит на его плече, и с кончиков пальцев которой сквозь Леньку бежит тепло и сила. Сила Большого, Вечного, Волшебного. Но здесь, в его сне – комок больной ненависти, тугое сплетение обиды и боли. Он этого не может объяснить и принять и потому падает в черноту. Сон обрывается.

- Плохие сны? – бабушка нависает над Ленькой как большая птица. Бережно обхватывает теплыми крыльями руками, приподнимает.- Как ты, золотко? – холодный, долгий поцелуй, как глоток воды освежает Леньку.

- Они же вместе – бормочет он,- а она там зачем? А?

- Не знаю, Леня. Кто – она? – бабушка отстраняется и пристально смотрит внуку в глаза. – Что тебе снилось, крейсер Аврора?

- Знаешь, я же Володю на дуэль вызвал. – в Леньке лопнул какой-то клапан, и теперь хлынула из него, как из раны – все, что с того счастливого дня копилось и застывало в нем. Теперь все размякло и полилось. Не удержать.

-Володьку? На дуэль? Надо ж такому приснится…

-Не во сне, а после выставки.

Ольга Ванна нахмурилась.

- Зачем? Почему?

- Он Зою Ванну обидел. Она, она… Стоит рядом. А он подходит. Нет, она рада ему. И я тут еще – с тортом этим. И с призом. А он так ей – ты умеешь врать?, а она ему – то-се, не здесь, не сейчас. А я с призом. С тортом - Володь, зову его, пошли с нами к Зое Ванне чай пить, а он меня не слышит…-бабушка молчит, серьезно и внимательно. А Ленька захлебываясь, запинаясь:- а я как дурень. Зою Ванну за руку хватаю и Володю. Я же не знал ничего. Ни о разговоре. Ну как я мог знать?

- Не мог. – бабушка поправляет подушку.- Попал между двух огей?

-Ага. Между двух. Я же на поле знаю, как обойти, и на Сцене… ну тоже понимаю… немного. А здесь. Я рад был очень, бабуль. Приз, торт, Зоя Ванна. Это все радуга… Ничего не замечал! – и Ленька заплакал.

Ольга Ванна прижала к себе внука.

- Леня, ты… ты поплачь. И не серчай на себя. Просто тебя коснулось чужое горе. Бывает такое. И ты в него влез, сослепу.

Ленька выревелся, выговорился и ослаб. За окнами уже во всю расцветал третий день, щебетал, звенел и тенькал.

- Ну что, «мнимый больной», - бабушкина ладонь коснулась Ленькиного лба - потопали в кухню завтракать.

- Баб, а ты когда-нибудь говорила с дедушкой так близко-близко, вот так – и Ленька приближает свое лицо к бабушкиному. Ольга Ванна сначала делает попытку отшатнуться, но через секунду сама приближает лицо к Ленькиному и шепчет:

- Леня, совсем скоро все изменится и в твою жизнь войдет та, с которой ты будешь говорить только так.

- А кто это? – Ленька падает на подушку.

- А это ты решишь сам. Но я ей не завидую, ей богу.