На конкурс "Из ночи в ночь"
|
Долго и старательно выбираюсь из сладкого тумана, размыкаю веки, впускаю мягкий, чуть дрожащий свет сквозь слипшиеся от такого странного сна ресницы. Попытка пошевелиться оказывается полностью провальной, поскольку руки и ноги туго привязаны к спинкам кровати. Хмм… огромной, антикварной кровати, на которой уместились бы пятеро. Приподнимаю голову: большая комната, почти без мебели, по полу, словно бисер кто-то рассыпал десятки маленьких круглых свечек. Их неверный свет мечется, вибрирует по шероховатым стенам, отливает золотистым шелком, играет случайными тенями.
Интересно, кому из друзей пришло в голову устроить мне такой сюрприз? А главное, где? Нам ведь для банальной сходки место трудно найти – так и сидим у метро да в парках. А тут такое…
А что если это и не друзья вовсе? Ведь там, где я вырубился… Стоп, а от чего это я вдруг вырубился? В еще затуманенном мозгу яркими всполохами проносятся слова «маньяки», «извращенцы», «серийные убийцы»…
Мысль отзывается подтаявшими кубиками льда в области солнечного сплетения. Снова дергаюсь, снова понимаю, что бесполезно. Слишком туго. Запястья начинают неметь.
- Ромео, верно? – вздрагиваю от голоса, - так, кажется, они тебя называют?
Теперь я точно понимаю, что это не друзья. Голос незнакомый, и уж очень… взрослый что ли… Хочу обернуться на звук, но чья-то холодная рука прижимает мою щеку к простыне, намеренно заставляя смотреть в другую сторону, на стену, где подрагивают тени.
- От любопытства кошка сдохла, - комментирует голос, - и вот только не надо сейчас ныть и задавать кучу дурацких вопросов типа «Где я?», «Кто вы?», «Что вам от меня надо?»
Если честно, именно это я сейчас и собираюсь делать. Причем, ныть тоже. Потому что это мне все меньше и меньше нравится. Потому что я окончательно понял, что это не спектакль и не розыгрыш. Потому что до моего девятнадцатого дня рождения еще далеко, да и нет у меня таких изобретательных друзей. Потому что паника медленно, но верно пробирается под кожу. Потому что я все еще не верю в происходящее, но уже начинаю осознавать себя и свое положение в пространстве. Потому что…
Длинные пальцы гладят меня по щеке. Неласково. Напротив, пренебрежительно, с долей омерзения.
- Значит, сбиваетесь в стайки? Наряжаетесь в черное, красите волосы, надеваете глупые цацки, прокалываете носы и губы, делаете дурацкие татуировки на тщедушных телах и называете себя детьми ночи, поклонниками Смерти?
В голосе столько холода, отвращения, наконец, ненависти, что я бесповоротно утверждаюсь в мысли: кем бы этот псих ни был, он не шутит. Впервые мне вдруг хочется отказаться от всей атрибутики и от всех друзей и подруг, надеть скромные джинсы и джемпер и отправиться на велосипедную прогулку. Даже когда в темных переулках пристает какая-то гопота, я до конца отстаиваю свои убеждения, но здесь… Паника уже не просто пробирается, она уже комфортно поселилась, и теперь рвется наружу позорными всхлипами. Что если меня порежут на куски за черные волосы и цепи? Стоит оно того? Да ни за что! Не любишь готику – отлично, сегодня же сожгу все эти шмотки, диски, медальоны, серьги, кольца, перекрашусь обратно в мышиный пепельный цвет и всех друзей обращу в праведную веру… только не надо ничего со мной делать!
- Я… понимаете…
- Помолчи. Не позорься.
Незнакомец убирает руку, обходит кровать и вытягивается передо мной в полный рост. Бледное лицо, обрамленное светлыми прямыми волосами, темные, широко посаженные глаза, жесткая линия рта. Человек без возраста, еще без имени, но с явными недобрыми намерениями. Борюсь с дрожью, подбираю нужные слова, но они давно перемешались в коктейль из страха неизвестности и жалости к себе.
- Вы сами верите в то, чему поклоняетесь? Вы сами понимаете, на чьем поле затеяли игру? Вы, глупые подростки, хоть немного представляете, что находится по ту сторону?
- Я просто… это как бы… - пытаюсь выдать фразу, хоть немного наполненную смыслом, но губы лепечут что-то отдельное от разума, - просто… имидж…
Он улыбается, все так же глядя на меня в упор. Улыбка делает его взгляд еще более недобрым, окатывает меня ледяной водой.
- Имидж, говоришь? А как же ваши дурацкие ритуалы на кладбищах? Заклинания, еще менее действенные, чем детские считалочки?
- Это…
- Это позерство, малыш. Вы пытаетесь влезть на чужую территорию, даже не зная, с чем можете столкнуться на самом деле. А если бы случайно столкнулись, то навалили бы в штаны, потому как поняли бы, что там, по ту сторону ночи, существует гораздо больше, чем известно вашим скудным готичным умишкам. Я не люблю позеров. Я не терплю позеров. Внешний лоск, но чуть ковырни – внутри-то пусто!
- Что вам надо?
Его монотонная речь помогла мне немного собраться с мыслями и задать хотя бы один адекватный вопрос.
- От тебя? – тонкие губы рисуют усмешку, - для начала совсем немного. А потом как пойдет…
- В смысле?...
- Ты только не дергайся, ладно? Если расслабишься и не будешь сопротивляться, будет почти не больно.
Что?! Да что этот псих анти-позер собирается… Слежу за каждым его движением, инстинктивно вжимаясь в кровать, будто она поглотит меня и спрячет от плачевных последствий позерства. Вижу, как он подходит к изголовью, садится на край кровати. Что бы он ни задумал…
- Послушайте, что бы вы ни задумали… не надо…
- Спокойно, - его губы почти не движутся, шепот доносится будто из динамика, обволакивает, вводит в состояние ступора. Но паника, она все еще там, внутри. И дикая унизительная жалость к себе, потому что придется страдать за то, во что я и сам-то никогда не верил. Страдать за позерство. Нелепо…
Пальцами берет мое давно онемевшее запястье, прилагает немного усилий, чтобы развязать веревку, и так и держит мою руку ладонью вверх.
- Мне, конечно, наплевать, но я все же предупреждаю: веди себя тихо и не дергайся. Так будет лучше. Для тебя.
А потом он наклоняется к моей руке будто для поцелуя и… Выгибаюсь дугой, распахиваю глаза, из груди рвется надсадный крик. Не столько от боли, сколько от неожиданности, от того, как жутко, с хрустом и чавканьем лопается кожа прокушенного запястья. Боль приходит мгновением позже, острая и жгучая в месте укуса, ноющая и саднящая по всему предплечью.
Широко раскрытыми глазами смотрю на почти неподвижную светлую макушку, делаю попытку вырвать руку, но так действительно только больнее. По щекам катятся предательские слезы отчаяния, потому что ничего, ничего нельзя сделать… Только наблюдать, как… Меня едят?...
- Не надо… Господи, ну не надо…
Губы уже сами что-то шепчут, потому что разум заблокирован страхом, онемел, как и все тело. С едва уловимым хлюпаньем клыки выскальзывают из плоти, напряжение в запястье чуть слабеет, ноющая боль утихает, но на ее место приходит та другая, жгучая. По воспаленной коже на несвежие простыни бегут два багровых ручейка. Это бред… Это бред и я сейчас проснусь…
Он стоит, нависает надо мной, и смотрит как-то умиленно, даже не потрудившись вытереть с лица то, что ему от меня досталось.
- Ну, вот. Я же говорил, не надо дергаться. В следующий раз будешь умнее.
- В следующий раз… - позорно хлюпаю носом, с ужасом разглядывая окровавленную руку, - не надо следующего…
- Да не переживай, не истечешь ты кровью, - говорит он, проследив мой взгляд, - я аккуратненько. Успокойся, не реви. Ведь не больно совсем.
Зато очень страшно. Рука безжизненно лежит на кровати, совсем белая на фоне впитавшейся в простыни багровой лужи. Как мертвая птица на мокром асфальте. В горле накрепко застрял комок, а сердце колотится, ухает отчаянным пульсом в висках, кровь шумит в ушах на предельных децибелах.
- Нууу…. – он начинает расхаживать по комнате, растянув губы в циничной улыбке – тоже мне, дитя ночи… даже сотой части того, что называется «тьмой» не видел, а уже вся мордашка в соплях. Фу.
- Павлик, ты что там наделал? – низкий женский голос немного отвлекает меня от его холодного взгляда. Входит она – иллюстрация из учебного пособия по готике для чайников. Черное пышное платье в пол, перчатки, иссиня черные волосы разделены на прямой пробор и убраны за аккуратные маленькие ушки, в одной руке тонкая сигарета, в другой - пустой бокал.
И тут я вспоминаю… Вспоминаю, как отключился, вспоминаю, где видел эту копию вокалистки Evanescence.
Мы с ребятами сидели на Третьяковке, недалеко от Большой Ордынки, там, где Макдональдс. Просто сидели, никого не трогали, «позерствовали»… Время около одиннадцати, но народу в центре достаточно. Прямо под желто-красной вывеской Макдональдса, ругаются две эмогерлы. Наверное, эмобоя не поделили. Рядом инвалид на коляске просит подаяния. Вчера видел его в переходе с Театральной на Охотный Ряд, только с ним были еще две хромые собачонки. Он везучий, у него две точки и два амплуа, такое в этом бизнесе редко кому достается. Мимо спешат задержавшиеся на корпоративках офисные крысы и ныряют в метро, чтобы заснуть в полупустом вагоне с модной книжкой в руках.
Она появилась со стороны Пятницкой, я сразу ее заметил. Прошла мимо старенькой церкви, оставила позади элитные дома и замерла на перекрестке метрах в десяти от метро. Было странное ощущение, что ее никто больше не видит. Люди ходили, будто сквозь нее, а она стояла и смотрела прямо на меня. Я коротко сообщил ребятам, что пойду в палатку за жвачкой, а сам двинулся навстречу ей, той, которая больше напоминала эфемерный образ, нежели живую девушку.
- Привет, - произнес я, глуповато озираясь вокруг. Обычно знакомство с девушками не было для меня проблемой, а еще чаще они сами подходили, привлеченные моим необычным внешним видом. Эта же явно была лет на десять старше, тонкая, почти прозрачная, почти совершенная.
- Привет, Ромео. Прогуляемся?
Я даже не спросил, откуда она знает имя, которым меня наградили друзья. Я вообще был не в состоянии что-либо спрашивать. Только смотрел на нее во все глаза, невольно вспоминая Эми Ли. И даже последняя выглядела с экрана телевизора более реальной, нежели эта девушка, стоящая в метре от меня.
Мы пошли рядом вдоль скудно освещенной Ордынки, все дальше от метро и моей компании. В темноте она будто растворялась, а под светом фонарей вспыхивала вновь, призрачным всполохом, иллюзией, дымкой. Мне хотелось спросить, что она делает здесь одна в такой час, но язык напрочь присох к небу, и я снова смотрел, не в силах оторвать взгляд, наплевав на лужи, в которые наступал, и случайных встречных прохожих, на которых изредка натыкался. Потом мы свернули в темный дворик, и она, казалось, совсем слилась с темнотой, только лунный свет из-за ночных облаков играл бликами на ее бледной матовой коже, напоминая мне, что она все еще здесь.
А потом она меня поцеловала. Вдруг ни с того ни с сего, приблизилась на расстояние дыхания и коснулась моих губ своими… И в этот момент в темноте растворился я сам.
- Не удержался. Устроил себе небольшой комплимент от шеф-повара. Тихонько шелестя платьем «Эми» подплывает к кровати и встает рядом с перепачканным моей кровью парнем. Мысли, словно грязные крысы на свалке, роятся, копошатся, лезут одна на другую, смешиваясь в зловонный салат из страха, боли, отчаяния, и под этими ингредиентами давно похоронено то восторженное оцепенение, с которым я смотрел на нее.
- Тебе, наверное, очень интересно, когда это кончится, верно?
Ее голос разливается по всей комнате, слегка вибрирует в такт дрожащим свечам, проникает в сознание, будто это не звук извне, а мой собственный внутренний голос.
Киваю, не отрывая от нее безумного взгляда. Не хочу смотреть на человека, в уголках губ которого медленно запекается моя собственная кровь.
- Скоро, - отвечает она, слегка наклонив голову, - не надо плакать, малыш. Мы не будем рвать тебя на куски или сдирать с тебя кожу заживо. Упаси Бог, мы этого не любим.
Слово «бог» из ее уст звучит так же непринужденно, как банальное «привет». И это говорит упакованная во все черное пиковая дама, чей парень пару минут назад прокусил мое запястье и хлебнул моей крови?!
- Знаешь, что я заметила там, у метро? – она присаживается рядом со мной на кровать и берет мою пульсирующую тупой болью руку в свою ладошку. Я инстинктивно дергаюсь, но она улыбается и гладит меня по спутанным волосам, - ну, хватит. Успокойся. Все в порядке. Видишь, даже кровь больше не идет. Павел очень аккуратный, поверь мне, не чета другим.
И правда, два круглых отверстия затянулись бурыми, хотя еще немного влажными корочками.
- Так вот. Хочешь знать, что я заметила?
Киваю, хотя совсем ничего не хочу знать. Просто больше ничего не остается.
- Ты не вписываешься в компанию клоунов, с которыми дружишь. Ты другой. Павлик мне не верит, у него к тебе сугубо гастрономический интерес, но я… Я уверена, что ты достоин того, чтобы узнать. Но, прежде всего, я спрошу тебя, хочешь ли ты сам узнать кое-что?
- Что? – не узнаю свой внезапно осипший голос.
- То, что находится по другую сторону, – клон Эми смотрит мне прямо в лицо. Ее густо подведенные глаза наполнены по-детски неподдельным любопытством, будто перед ней не зареванный восемнадцатилетний мальчишка с черными патлами и пирсингом, а как минимум возродившаяся из пепла самая настоящая птица Феникс.
- Я… я ничего не хочу знать… я хочу домой… - с губ снова срывается жалкий лепет, а из глаз брызжут слезы, потому что она гипнотизирует меня взглядом и до боли сжимает и без того израненную руку, - пожалуйста… я никому не расскажу…
- Расскажешь. Когда ты все увидишь сам, тебе захочется рассказать. Но тебе никто не поверит. А ты поверишь. Во все поверишь. Тебе будет очень интересно. Тебе откроется новый мир, о котором ты даже не подозревал. Пожалуйста, малыш, соглашайся.
- А если нет?
Она наклоняется ко мне, близко-близко, я уже чувствую ее отдаленно знакомый запах ментола и… крови. Я уже ощущаю, как набухает под острыми клычками прокушенная губа. Зажмуриваюсь, сцеживая слезы, почти беззвучно постанываю. Даже не пытаюсь сопротивляться, хотя она меня больше не удерживает. Только тихонько выдавливает соленые капельки себе в рот.
- Если нет, - она поднимает голову. На губах совсем немного крови. Гораздо меньше, чем у Павла. Она гуманна. – ты умрешь. Мне придется выпить тебя прямо из этого бокала. Это тоже неплохой вариант. Будет не больно, ты просто забудешься, заснешь и… тоже откроешь для себя новый мир. Так что, лучше соглашайся. Прошу тебя. Поверь мне, ты не пожалеешь.
- Пожалуйста… Я хочу домой…
- Я слышала. Это исключено.
- Аделина, - Павел подходит ближе. Он уже вытер лицо и теперь смотрит на нас с пренебрежением, - зачем тебе это нужно? Это же тупой подросток, он все равно не оценит твоих стараний.
- Павел, не мешай, - говорит она, не отрывая от меня пристального взгляда, - он оценит. Он все поймет. Так, что ты решил, малыш? Будешь открывать для себя тайны живым или мертвым?
Я смотрел на нее с минуту. Слезы высохли, дрожь прошла. На смену панике явилась неизбежность. Я никогда не умел принимать решений, наверное, для этого я еще слишком мал. И вот, впервые мне приходится делать выбор. Такой странный, жуткий выбор, где одна из опций мне ясна до предела, а вот другая – не более чем кот мешке. Но ведь даже кот в мешке лучше, чем мое изодранное тело в закрытом гробу. Ведь «живой» звучит гораздо лучше, чем «мертвый», да?
Я просто киваю. А что здесь скажешь?
- Умница, - Аделина улыбается, - я знала, что ты не подведешь. Не бойся, больно не будет.
Она встает с кровати, берет пустой бокал, аккуратно кусает себя за запястье, и я наблюдаю, как темная струйка ползет по тонкой хрустальной стенке.
- Один глоточек. Капельку, - говорит она, поднося бокал к моим искусанным губам, - совсем чуть-чуть, и все изменится. Ну, давай…
Привкус металла вызывает рвотный рефлекс, но я сдерживаю его, пытаясь сделать хоть одно глотательное движение. В конце концов, вкус больше непривычный, чем мерзкий.
- Молодец, - Аделина смотрит на меня с такой любовью, что я вдруг вспоминаю о маме.
А потом я просто безвольно наблюдаю, как меркнет вокруг меня дрожащий свет, как тени, пляшущие по стенам, становятся все больше, занимают все пространство этой странной комнаты, накрывают меня полупрозрачной пеленой, усыпляют, усыпляют…
Сквозь щелки полузакрытых век узнаю все тот же медовый свет. Вокруг тихо, лишь время от времени потрескивают фитили догорающих свечей. Открывать глаза не хочется, потому, как я могу и оценить габариты комнаты, и определить чье-либо присутствие и даже пересчитать свечи… просто по запаху и на слух.
Я, например, ощущаю запах сухого камня, из которого построены окружающие меня стены, я кожей ощущаю тепло от каждой горящей здесь свечи, и мне не нужно открывать глаз, чтобы с точностью сказать, что свечей на полу ровно двадцать шесть. Я слышу, как шелестит платье Аделины где-то за стеной, я чувствую запах ее волос, я ощущаю движение Павла по еще незнакомой мне комнате, я даже не слышу его шагов, он движется мягко, как кошка, но я точно знаю, что он идет слева направо.
Я больше не привязан к кровати, но все так же лежу на спине. Запястье и губа мерзенько пульсируют, как готовый прорваться нарыв. Психи… чокнутые готы… Может, мы и позеры, но безвредные, а эти… Напоили меня какой-то наркотой, от которой обострились все чувства, искусали меня, прочли лекцию о темных силах… Психи…
Надо уходить.
Сажусь в кровати. Вокруг ни души, только причудливые тени на стенах и свечи на полу. Ровно двадцать шесть. Встаю с небольшим трудом, кружится голова и ноги словно ватные. Неудивительно, я же на наркоте. Стараюсь двигаться как можно тише, пробираюсь к выходу. Прямо в дверях натыкаюсь на Аделину. Черт.
- Проснулся, мой сладкий? Очень хорошо. Как себя чувствуешь?
- Не знаю… что ты мне дала?... Я иду домой… Вы психи…
- Не ругайся, котик, - смотрит на меня все с тем же материнским умилением, - я тебя не задерживаю. Иди, малыш. Потом сам придешь.
- Вряд ли, - бурчу ей в лицо. Раз уж меня никто не задерживает, можно вести себя и посмелее, перестать, наконец, быть размазней.
- Не сомневаюсь. – спокойно отвечает Аделина, - знай, я тебя жду.
- Не дождешься.
Более грубо, чем следовало бы, отталкиваю в сторону девушку, из-за которой пару часов (или вечность?) назад чуть не потерял рассудок, гордо шагаю по коридору (вернуть себе хоть немного достоинства), открываю небольшую металлическую дверь, вырываюсь наружу, на запах ночного воздуха и понимаю, что я… посреди кладбища.
Бегу среди могил на запах города, на звук неугомонного метро под землей. Здесь нет фонарей, но я вижу серебристый луч каждой звезды, освещающей мой путь. Ощущаю гнилостный запах нежити, сочащийся из-под увядающей осенней травы, слышу шелест шин, проезжающих вдалеке автомобилей. Так трудно вычленить что-то одно из этого странного коллажа звуков, запахов, ощущений. Заставляю себя ориентироваться только на зрение, но что-то уже не так, другие чувства отвлекают, пытаются перетянуть внимание на себя. Зрение уже вторично, вспомогательно, чутье преобладает и безошибочно выводит к кладбищенским воротам. Заперто. Перелезаю через забор и оказываюсь в центре головокружительного потока неонового света, бензиновой вони и скрипа тормозов. Все это давит, оглушает, ослепляет, не дает определиться в пространстве.
Так, постоять, глубоко подышать, подумать, отзделить визуальное от обонятельного и осязательного. Ощущаю на коже свет фар проносящихся машин. Нет, неверно. Вижу. Вижу свет. Ощущаю только ночной ветер, продувающий сквозь куртку, пахнущий сырой осенней листвой. Нет, снова не то… Ощущаю запах бензина, вижу мельчайшие радужные частицы, парящие над дорогой… Черт. Все не так. Все смешалось… Вижу то, что должен слышать, слышу то, что должен нюхать… Чем она меня напоила, а главное… когда это отпустит?
Блокирую воспоминания, стараюсь не отвлекаться на саднящую руку и опухшую губу. Ловлю машину. В центр. Двести. Едем.
Напрочь прокуренная шестерка несется по МКАДу, разрезая на части золотистый свет. Щурюсь от слишком красных стоп-сигналов едущих впереди машин, сдерживаю блевотный позыв от вони истертых псевдо-кожаных сидений. И вдруг ощущаю, как из невыносимого коктейля ароматов выделяется один, неизвестный, новый… Землисто-железный… Жутковатый и манящий.
- Вы поранились? – почему-то спрашиваю я.
Таксист, горячий азербайджанский парень, хмурится в зеркало.
- Ага, капот закрываль, руку прищемиль. Откуда знаещь?
А черт его знает, откуда я знаю? Слышу, как потихоньку затягивается кожа, чувствую, как покрывается бурой корочкой рана. И запах… Боже…
- Где мы?
В водовороте реклам и фонарей окончательно теряю ориентир.
- Тверская! Ты что, не местный?
- Останови, выйду здесь.
Не могу идти вдоль Тверской. Фонари все также слепят, люди пахнут голодом, усталостью и алкоголем. Невыносимо.
Сворачиваю в первый попавшийся двор, пелена на глазах начинает медленно сходить, зрачки привыкают к темноте, но я все же успеваю наткнуться на крупную фигуру.
- Глаза разуй, чучело готичное!
- Или это эмобой недоделанный?
- Какая разница, и тех и других бить надо. Нет, ну угораздило же сослепу нарваться на гопоту. Да еще в одиночку. Лучше бы сидел в склепе с вампирами. Нет, честное слово.
- Бей нефора!
Ну, все, приехали. Кто-то хватает за шиворот, кто-то бьет под дых, кто-то тащит за волосы. А я все никак не пойму, сколько их, не вижу ни черта, потому что только и делаю, что стараюсь увернуться от тяжелых ботинок. Начинаю абстрагироваться от боли и слушать… Слушать, раз уж посмотреть не получается.
А ведь так даже удобнее! Даже если я сейчас ослепну, стоит только сконцентрироваться, и я найду каждого по запаху и сердцебиению. Их четверо. У одного явные проблемы с сердцем. Я хоть и не врач, но знаю, чувствую, что это неправильный ритм. Четверо: один точно надо мной, пинает, целится в печень, другой чуть левее, тоже пинает, третий держит меня за волосы, а четвертый мирно курит в сторонке. Тот, у которого проблемы.
И снова этот запах железа. Ладно, будем называть вещи своими именами: запах крови. Повинуясь инстинкту (инстинкту?) резко подаюсь вперед, наверняка оставив гопнику клок черных волос на память. В мгновение преодолеваю расстояние до пинающего меня амбала, прыгаю на него сверху, как кошка, впиваюсь… Я? Впиваюсь зубами в его шею? Намертво. Как питбуль. И наплевать мне, что он орет, как безумный, что сзади трое пытаются меня оттащить, матерятся, бьют, рвут на мне одежду. Наплевать, потому что теплые солоноватые струйки обволакивают рот, смешиваются со слюной, затекают в горло. Насыщают, успокаивают, дурманят…
Все трое тянут сзади, я все не могу напиться этим ликером, но чувствую, как клычки (что?!) выскальзывают из отверстий, царапают кожу, щелкают жадно, не допив до конца. Меня больше никто не бьет, на меня взирают три пары безумных глаз, а прямо подо мной белеет безвольная маска самого агрессивного из гопников.
- Черт, он кусается! Он псих, придурок! Сваливаем на… отсюда!
- Серега, ты живой?!
Тот, кого назвали Серегой, издает с земли слабый хрип. Я то знаю, что он живой. Потому что слышу, как трепыхается сердечко, могу легко унюхать его дыхание и ощутить его пульс.
Про меня вообще будто забыли. Подбирают своего Серегу и бегут прочь, как от чумы. Мне все еще вкусно, но уже подташнивает от страха. Что я сделал? А что еще я мог бы сделать?... Нет, это уже не наркотики…
Укладываюсь обратно на влажный асфальт, туда, где меня только что били. Вытираю кровь с лица (свою? Чужую?), нащупываю кончиком языка остренькие, чуть выпирающие клычки, которых раньше здесь и в помине не было. Чертова Аделина! Что она наделала?
Слезы приходят внезапно, вместе с отчаянием и дикой яростью. Хочется порвать самого себя на мелкие части, только бы все происходящее оказалось сном. В панике бьюсь головой об асфальт, почти не ощущая боли. Хорошо, что во дворе совсем темно, и никто не видит моей истерики.
- Перестань, голову разобьешь. Сперва не верю, что обращаются ко мне, снова сваливаю все на свое дезориентированное восприятие мира.
- Прекрати истерику. А то они сейчас явятся, не заставят себя долго ждать.
- Что? – принимаю сидячую позицию.
Передо мной девушка лет двадцати (хотя я уже во всем сомневаюсь), в темной куртке, синих джинсах и солнцезащитных очках. Это сейчас, осенью, где-то около полуночи. Потом замечаю в ее руке белую трость, и мне все становится понятно.
- Вставай, пошли быстрее, - она протягивает мне руку, а я все так же сижу на асфальте и тупо смотрю на нее.
- Ты… кто?
- Вставай, пошли! По дороге познакомимся.
Она ведет меня темными дворами наизусть, безошибочно обходя препятствия, лишь изредка ощупывая землю тростью.
- Кто явится? О чем ты говоришь?
- Пожиратели.
- Кто?!
Нет, с меня на сегодня явно хватит! Где метро? Я еду домой!
- В таком состоянии тебя и в метро быстро найдут.
- Я разве что-то сказал?
- Ты просто думаешь очень громко. Они это тоже слышат. Идем скорее!
Мы пересекаем еще пару темных дворов, добираемся до старого дома сталинской постройки. Девушка достает ключи, возится с домофоном и впускает меня в подъезд. Лифт, скрипя и охая, доставляет нас на седьмой этаж, она берет меня за руку и подводит к большой металлической двери.
- Ну, вот. Пришли.
В коридоре темно, но я ощущаю, что кроме нас здесь больше никого нет.
- Если хочешь, включи свет. Мне то все равно.
Квартира двухкомнатная, но при этом очень большая, как и любая квартира в сталинском доме в центре.
- Иди в ванную, умойся, ты весь в крови.
- Откуда ты знаешь? – спрашиваю настороженно, пытаясь заглянуть ей под очки. Она как-то улавливает мой жест, снимает очки сама, и на меня смотрят два почти бесцветных зрачка, лишь чуть подернутых намеком на синеву.
- От тебя кровью разит за версту, - серьезно отвечает она, - ты думаешь, я на тебя там случайно наткнулась? Я тебя по запаху нашла.
Тааак…
Иду в ванную. Из зеркала устало взирает бледное существо, с окровавленным носом и подбородком, влажными черными волосами, прилипшими ко лбу, и так некстати поблескивающей штангой в брови. Атрибутика, будь она неладна!
И вот еще что… Нет, глупо, конечно, даже думать об этом, но все же… Я отражаюсь в зеркале!
Черт, ну а как же еще? Ведь это же… я?
Умываюсь, наблюдая, как разбавленные водой красные струйки воронкой убегают в слив раковины. Нахожу на полочке расческу. Короче, пытаюсь привести себя в порядок.
На кухне готов чай. На тарелочке парочка несладких крекеров. Она сидит за столом, снова в очках, переодетая в махровую пижаму.
- Извини, есть нечего. Да ты, наверное, уже наелся гопниками.
Она улыбается. Нет, она не издевается. Улыбка добрая, дружеский прикол. Вот только мне не прикольно.
- Так. Давай по порядку, - решаю взять таки инициативу в свои руки, - я Роман.
- Майя.
- Ну, вот, начало положено. Как ты меня нашла? Зачем привела к себе домой? И кто такие Сжиратели?
- Пожиратели. Но, давай по порядку, - Майя отпила чаю и устроилась на стуле поудобнее. Было ощущение, что ей уже сотню раз приходилось рассказывать одну и ту же историю.
- Около часа назад мне позвонила Аделина. Знакомое имя?
- Еще бы.
- Она сказала, что где-то в центре мотается новорожденный вампирчик в истеричном состоянии, и ему нужно помочь, успокоить и привести в чувства. Она следит за тобой по зову собственной крови, которой ты по неосторожности глотнул…
- Она меня заставила.
- Неважно. А я искала тебя по запаху и по звуку.
- Ты… тоже?
- Нет, что ты! – Майя снова улыбается, и от этой улыбки становится немного легче, - я просто помогаю таким, как ты. Попавшим в беду. Тем, кто только начал узнавать. В этом мире есть много того, о чем ты даже не слышал. Например, Пожиратели. Они слепые, как я. Но их обоняние развито гораздо лучше твоего. Они чувствуют запах эмоций, страха, гнева… Поэтому в состоянии истерики ты для них легкая добыча. Ты всегда должен быть спокоен и собран.
- А иначе?
- Иначе они заберут твою душу, и ты превратишься в убийцу. Будешь кусать, рвать всех подряд, не чувствуя ни боли, ни жалости, ни сострадания. Тобой будет двигать лишь голод и стремление убивать. Ты не умрешь, но… лучше умереть, чем стать бездушным хищником.
Большего бреда я в жизни не слышал. Но… ведь я раньше и подумать не мог, что однажды прокушу шею гопнику в темном переулке.
- А здесь безопасно?
- Да, сюда им не пробраться. На двери печать. Ты ее не видишь, но она там есть.
Ну, и чушь… Она к доктору давно ходила?
- Если не веришь, возвращайся туда, где был, ложись на асфальт и продолжай биться головой. Увидишь, что будет.
Я снова слишком громко думаю?
- Они охотятся на… вампиров?
- Не только. На любую нечисть.. ой, прости… короче на всяких детей ночи. Так будет политкорректнее. Они могут напасть на неуспокоенный дух умершего человека, и тогда он навсегда застрянет в этом мире, без цели, без надежды…
- А Аделина и Павел? Они не боятся Пожирателей?
- Когда сидят в своем склепе – нет. На их двери тоже печать. Но когда выходят, стараются держать себя в руках, что бы ни происходило. Понимаешь, когда ты мыслишь позитивно, когда ты уравновешен, ты для них как бы невидим. Но стоит тебе…
- Я понял. Точнее, ни хрена я не понял, но, так уж и быть, сделаю вид. А можно и мне поставить какую-нибудь печать? Боже, что я несу!...
- Пока нет. Ты еще слишком… маленький, уж извини. Когда подрастешь немного, тогда может быть. В общем, мне трудно объяснить…
- Ты слепая от рождения?
- Нет, я ослепла восемь лет назад. Сначала жизнь в темноте приводила меня в ужас, но потом я открыла для себя много интересного. Я слышу и чувствую то, что не дано другим. Ты ведь тоже ощутил сегодня нечто подобное?
- Да, эти звуки, запахи, свет этих дурацких фар и фонарей… это все убивает меня.
- Ты привыкнешь, научишься доверять каждому из своих инстинктов в отдельности. Зрение часто может обмануть, но чутье никогда.
- Как животное.
- Именно.
Меня все так же не покидает ощущение нереальности. Сейчас я проснусь и…
- Поэтому пока тебе лучше держаться подальше от оживленных улиц, чтобы визуальные образы не сбивали с толку.
Так, с меня хватит! Эта слепая полоумная девица с видом знатока несет такую ахинею, что уши вянут!
- Послушай! – резко поднимаюсь со стула, - спасибо, конечно, за чай и все такое, но, по- моему, ты не в себе. Ты, в самом деле, веришь в то, что сейчас говоришь?
- Не допускаю и тени сомнения.
С губ срывается глупый саркастический смешок.
- То есть ты намекаешь, что я… (какой я идиот)… что я вампир?
- Так и есть, дорогой.
- Но я же видел себя в зеркале.
- Тебя что-то удивляет?
- Да, представь себе! Граф Дракула в зеркалах не отражался!
Майя встает и берет мою руку. В черных стеклах ее очков я прекрасно вижу собственный силуэт.
- Ты мыслишь стереотипами, навязанными кинематографом. Абстрагируйся от них, как и от собственного скептицизма. Просто прими все, что видишь, слышишь и ощущаешь. Прими таким, как оно есть.
- Значит, мы… - я чувствую себя полным кретином, задавая подобные вопросы, - мы не боимся распятий, чеснока, святой воды…
- Конечно, нет. Это чушь. И не надейся, что ты будешь жить вечно и не стареть. Но вот болеть простудой никогда не будешь, так что можешь смело пить холодное пиво на морозе.
- Пиво? Значит, мы едим обычную еду?
- Нда, ты слишком много смотришь телевизор.
Она отпускает мою руку и снова садится за стол.
- А как ты себе это представляешь? Думаешь, любого вампира тошнит от обычной пищи и он не уснет спокойно, пока не загрызет пару-тройку мирных граждан? Исходя из твоей теории, Ром, население Москвы значительно сокращалось бы с каждым днем.
- А как тогда?
- Все довольно просто и безобидно. Пока твоя жажда крови сродни желанию закурить или… скажем острому желанию скушать плитку шоколада. То есть, да, желание есть и довольно сильное, но с ним можно бороться. В конце концов, никто еще не умер от отсутствия сигарет или сладкого, верно? Другое дело, когда над тобой поработали Пожиратели. Вот тут жажда крови становится непреодолимой, ее ничем не унять, тебя трясет и лихорадит, как наркомана на ломках. Ты не успокоишься, пока не убьешь.
Она смотрит на меня в упор, я слышу, как бьется ее сердце, вижу, как взволновано подрагивают ее губы. Я будто смотрю на Майю сквозь увеличительное стекло – мне заметна каждая деталь, каждый спутанный волосок, каждая родинка. Начинаю всматриваться еще пристальнее. Вот уже вижу трещинки на ее губах, пушистые волоски на шее, мельчайшие морщинки в уголках губ. И тут я понимаю, что больше не слышу ее сердца. Оно больше не грохочет в моих ушах с задором африканского барабана, а звучит… да, звучит, но так отдаленно и глухо, будто сквозь толщу воды.
- Я кажется… понимаю, как контролировать ощущения, - говорю я Майе.
Она улыбается.
- Вот видишь. Это не так уж и сложно.
- Хорошо. С пищей мы разобрались. А солнечный свет? Его мы тоже не боимся?
- Вот с этим есть небольшая проблема. Конечно, ты не сгоришь дотла, и тебя не разорвет на атомы, но… говорят, ощущения не слишком приятные.
- Кто говорит?
- Другие. Короче, выходить на свет не то чтобы категорически противопоказано, но нежелательно.
Обессилено опускаюсь на стул. Допиваю остывший чай. Вкусовые ощущения не притупились – чай, как чай. Похрустел крекером. Все по-прежнему: как не любил эти сухие соленые кругляшки, так и не люблю. Но мыслей о крови не возникает. Невольно приходит на ум Майина добродушная улыбочка - «наелся гопниками?»
- Тебе этого надолго хватит, можешь не переживать, - комментирует она, и мне снова становится не по себе.
- Ты читаешь мысли?
- Я их слышу. Ты слышишь биение моего сердца, шум моей крови, а я слышу ту чушь, которая вертится в твоей голове.
Значит, о чем бы я не подумал, эта девица считывает, как сканер? Вот черт!
- Почти, - отвечает она, - я слушаю избирательно. Просто если слушать все подряд, недолго и умом тронуться.
Так, ну все.
- Знаешь, я, наверное, пойду. Нет, серьезно, уже третий час ночи, тебе давно пора спать, да и мне тоже.
- Метро уже закрыто, можешь остаться.
- Нет, спасибо, поймаю такси и… Короче, пока. Спасибо за информацию, хотя я все также считаю, что с головой ты не дружишь. Уж извини.
Открываю дверь, выхожу на лестничную площадку. Майя стоит в дверях и смотрит на меня.
- Роман, пожалуйста, контролируй свои эмоции. Не хочешь мне верить, не надо, только будь начеку, не поддавайся на провокации. Будь собран.
- Пока!
Вызываю лифт. Снизу, из шахты ни звука, никакого привычного утробного скрежета.
- Его на ночь отключают, - говорит Майя и закрывает дверь.
Значит, идем пешком с седьмого этажа. Что ж, это не проблема. На лестнице кромешная темнота, только тусклый золотистый свет фонарей пытается прорвать пыльную завесу немытых окон. В воздухе витает букет невыносимых ароматов: мочи, испражнений, мокрых окурков. Из дальнего угла лестничного пролета на пятом этаже случайно выхватил запах крови, но решил его проигнорировать. Из этого омерзительного винегрета ловлю носом самое приятное – запах свежего табачного дыма. Вспоминаю, что за всю ночь ни разу не курил. По карманам пусто – наверное, выпали в драке с гопниками. Значит, можно стрельнуть у того, кто курит на лестнице. По насыщенности запаха рассчитываю расстояние – курят не иначе, как на третьем этаже.
Прохожу еще два пролета, зрение подтверждает гипотезу обоняния: взглядом выхватываю темный силуэт и оранжевый огонек тлеющей сигареты.
- Простите, сигареткой не угостите?
Фигура стоит все так же неподвижно. Делаю пару шагов навстречу и… упираюсь лбом в холодную стену. На грязном полу догорает брошенный окурок.
Озираюсь по сторонам – никого, кромешная тьма, и только этот яркий огонек на полу. Тушу его ботинком, и в растрепанных чувствах, бегу вниз по лестнице.
Это только потом Майя мне расскажет, что Андрей Лаврентьевич был ученым-биологом, прожил в этом доме шестьдесят лет, каждый вечер выходил курить в подъезд, потому что супруга страдала астмой. Умер он от рака селезенки три года назад, и с тех пор Майя часто видит его в подъезде, иногда они даже разговаривают.
Выбегаю на улицу, пытаюсь привести чувства в порядок – все снова шумит, воняет, мигает… Делаю несколько глубоких вдохов, закрываю глаза, и картина начинает прояснятся – метрах в пяти слева сидит собачка (запах псины явно преобладает над запахом влажного песка с детской площадки). Детский городок мы с Майей проходили, значит, он тоже слева, но метрах в десяти. Тверская гудит пока отдаленно, но различимо за детским городком. Значит, надо идти строго влево.
Шагаю, ориентируясь на ощущения, почти не открывая глаз. Тренируюсь. Безошибочно обхожу низкие заборы и лавочки, ощущая древесный аромат или запах ржавого железа; случайно натыкаюсь на детский турник – заслушался, как поскрипывают болты и гайки, которыми скручены стенки гаража-ракушки. Вскоре выхожу на сияющую огнями Тверскую и понимаю, что Майя права – инстинкты обмануть гораздо сложнее, чем зрение.
С третьей попытки удается поймать машину. Останавливается серебристый Шевроле Ланос, мужчина лет тридцати пяти открывает пассажирскую дверь.
- Куда тебе?
А куда мне? Домой не хочу. Поеду, наверное, обратно на Третьяковку, может мои еще не разошлись.
- Садись, за сотню довезу.
Вот барыга, тут не так уж далеко. Ну, черт с тобой, сотня, так сотня.
Сажусь в машину, и первым делом слышу, как сердцебиение водителя заглушает музыку из динамиков. Тук-тук, тук-тук. Летим вдоль Тверской-Ямской, мимо неоновых реклам и случайных прохожих.
- Ну, и вид у тебя, парень, - говорит водитель, - перепил что ли?
Чуть вытягиваю шею, чтобы посмотреть в зеркало, и… На заднем сидении, свернувшись калачиком, лежит мальчишка лет пятнадцати, бледный, худенький, странный.
- Кто там?
Водитель хмурится.
- Где? – оборачивается, проследив мой взгляд, - неее, парнишка, ты не пил. Наверное, грибочки кушал, да?
Я тоже смотрю через плечо, и он все еще там. Глядит на меня большими черными глазами, без тени улыбки, вообще без каких либо эмоций. Так, стоп. Послушать повнимательнее. Я прекрасно слышу собственное сердце, с небольшим сбоем в ритме бьется сердце мужика за рулем… И все. Что за…
Мальчик не отводит взгляда, продолжает смотреть на меня в упор – черные зрачки, пронзительные, как дуло пистолета.
- Вы, что, не видите?
- Что не вижу? – мужик резко сдает вправо и тормозит, - парень, ты псих. Вали отсюда.
Открываю дверь, но выходить из авто не тороплюсь. Внезапно приходит идея.
- Вы машину давно купили?
- Что? Какая тебе разница?
- Просто ответьте!
- Ну… полгода назад.
- В автосалоне?
- Блин, ты задолбал! Нет, не в салоне, с рук. А что?
Понимаю, что выгляжу сейчас полным идиотом, но просто не могу этого не сказать.
- Эта машина побывала в серьезной аварии. В ней погиб человек. Мальчик, лет пятнадцати, шестнадцати…
- Слушай, вали отсюда, прямиком на Битву Экстрасенсов! – мужик начинает на меня откровенно орать, - знаю, что погиб! И что теперь?! Мне эта машина за бесценок досталась! Да плевать мне, хоть там десять человек сдохло!
- Не десять, - говорю одними губами – только один…
- Все, проваливай! Сотню гони и вали!
До Третьяковки я так и не добрался. Когда вышел из машины, мальчик с заднего сиденья грустно улыбнулся мне на прощание.
Стою, как дурак, возле Националя. На Курантах почти три часа этой бесконечной ночи, и я реально понимаю, что зря сюда приехал, что все мои товарищи по неформальному цеху давно уже разошлись по домам, и мне тоже надо было катить к себе в Марьино. Метро закрыто, в кармане последние сто рублей и ни одной сигареты, а на душе так паршиво, что…
Сажусь на парапет у входа в метро, и начинаю реветь, не обращая внимания на редких прохожих. Да и что за прохожие могут здесь быть в такой час: проститутки и забулдыги. Реву отчаянно, в голос, вспоминая все события проходящей ночи. Слышу, но стараюсь не слушать, как работает часовой механизм на Спасской Башне, зажимаю нос, чтобы не нюхать подгоревшие еще с утра котлеты в Макдональдсе. Изредка поднимаю голову, встречаю чей-то пренебрежительный взгляд: иди домой плакать, эмо-недоносок. Да что они понимают? Если бы я только знал, чем это обернется, я бы с радостью позволил Павлу с Аделиной себя убить. Дерьмовая жизнь, дерьмовая, дерьмовая, дерьмовая жизнь! И как же достали эти чертовы звуки и запахи, этот странный холод, который оседает на коже, словно пыль…
Что? Странный холод, действительно странный. Сейчас осень, и в принципе холодно, но я к этому уже привык. А этот ледяной ветер пронизывает сквозь куртку, сквозь кожу, прямо в душу…
Вскидываю голову, запрыгиваю на парапет. Со стороны Макдональдса, прямо из-за угла Националя движется нечто. Фигура, несколько фигур, слепленных воедино, черный дым, меняющий форму, ползущий по асфальту, медленно отрывающийся от земли, растущий с каждой секундой…
Слышу, как колотится мое сердце, ощущаю, как начинают потеть ладони. Черный дым густеет и приближается еще быстрее.
Значит, Майя не сумасшедшая? Значит, они…
Спрыгиваю с парапета прямо на ступеньки, ведущие в метро. Краем глаза вижу, как густой черный дым резко и окончательно выныривает из-за угла гостиницы и устремляется за мной. Бегу мимо давно закрытых торговых палаток, пытаясь унять дрожь. Спиной ощущаю дыхание смертельного холода, чувствую, как уже мерзнут кончики пальцев и мочки ушей. Бежать. А куда убежишь от дыма, который способен просочиться даже в замочную скважину?
Не слышу больше ничего, почти уже вижу, как накрывает темнота, знаю, что из груди рвется крик… Резко сворачиваю за один из ларьков, бросаюсь на заплеванный пол, вжимаюсь в стену… Дым клубится прямо надо мной, опускается все ниже, но не торопится…
Так… дышать, как можно глубже. Думать о…. Черт, о чем же думать? О том, как этим летом мы всей неформальной тусовкой ездили на море… загорали… пили… потом потеряли Ваську, искали его всю ночь, и нашли в нашем же отеле, только в соседней комнате у какой-то подруги… ели шашлык… собирали ракушки…
Снова слышу, как электричество течет по проводам, сердце отстукивает ровный ритм, руки начинают отогреваться. Я успокоился. Успокоился. Все…
Облако черного дыма отплывает немного назад, подается влево, потом вправо, потом снова приближается. Наверное, водит носом, пытается унюхать мой страх.
Закрываю глаза, продолжаю глубоко дышать, вспоминать каникулы. Розовые купальники, теплый песочек, крымские вина… Все хорошо, спокойно, умиротворенно. Ничего этого нет, никакого дыма, никакого страха… Все это иллюзия, иллюзия…
Осторожно открываю глаза, взгляд упирается в мраморную стену перехода. Тихонько выползаю из своего укрытия, озираюсь по сторонам. Никого. Ни звука, ни шороха.
Значит Майя не сумасшедшая. Значит, все правда.
Неторопливо (а куда уже спешить?) выхожу их перехода. Поднимаю голову и с удовольствием позволяю первым каплям ночного дождя упасть на лицо. Я слышу, как они разрезают воздух в полете, вижу, как разлетаются на мельчайшие кристаллики, лишь коснувшись моей кожи. Впервые за эту ночь мне хорошо.
Хорошо, потому что я смирился с неизбежным. Потому что понял, как уберечься от опасности. Потому что потихоньку начал изучать нового себя, управлять своими чувствами. Потому что увидел то, чего никогда раньше не видел. Потому что открыл для себя новый мир.
Иду под дождем, повинуясь едва различимому зову. Но чем я ближе, тем он отчетливее. Я не могу точно сказать, слышу я его, вижу или чувствую. Это зов крови, который просто возник где-то внутри, который безошибочно ведет меня по ночной Москве, вдоль улиц, по которым я раньше даже не ходил. Но я точно знаю, куда идти. Уверен, что не заблужусь. Она не позволит. Она доведет до конца.
Перелезаю через забор, будто делал это уже сотню раз, обхожу старые могилы. Она встречает меня у дверей склепа, все такая же нереальная, почти прозрачная и почти совершенная. Только она больше не клон Эмми Ли. Она – Аделина, моя кровь, часть меня, половинка моей души. Она открывает свои объятья, и мне тепло и спокойно, как никогда прежде.
Я знаю, что впереди у нас еще много нового и интересного. Мне еще столько предстоит узнать. Я еще встречу Майю и Павла, и многих других, и они навсегда заменят моих прежних друзей-позеров, потому что я уже не тот, я часть этого нового, невероятного мира.
И я знаю, что моя ночь длиною в жизнь лишь только начинается… |
Библиотека // Объявления
