Я решил убить священника. Не сразу, спустя несколько месяцев после состоявшейся исповеди, на которой усовестили мою душу, и без этой, с моего, впрочем, согласия произведенной процедуры, униженную и посрамленную. Едва ли не циничное, как мне показалось, привычное внимание словам кающегося, глухо доносящимся из-под пыльной епитрахили, меня задевало, и я почти старался, выискивая какое-нибудь ошеломляющее прегрешение. Однако выяснялось: все мои поступки в текущей жизни представали такими мелкими и малозначащими, что достаточно чтения "Отче наш" столько-то и хождений в церковь по столько-то, дабы не утруждать мой слабый дух, того и этого понемногу. Я, разумеется, не ждал проклятий или каких-либо неистовств со стороны святого отца, но пренебрежительно-ровное отношение, по его мнению, может быть, единственно верное, нежелание признавать за мной право согрешить как-то по особенному, самостоятельно, это снисходительное и всепрощающее, мнившееся вдумчивым и слегка уставшим от бесконечных малотрогательных признаний понимание, выдаваемое служителем за то именно, за чем приходили к нему люди, это бесчеловечное и формальное совершение таинства, прождав непродолжительный срок, родило во мне по-настоящему фатальную мысль. Желание убить было очень сильным. Настолько, что я уже не противился и не мучался, когда и как, потому точно знал: неминуемо злодеяние.

Даже орудие казни я подобрал по дороге, так неважен сам по себе предмет. Просто я засунул его в карман, и, войдя в церковь, совсем забыл о нем, забыл на время: появившаяся в глубине фигура в облачении напомнила мне о тяжести в одном из моих карманов. Оставалось только молиться, пока служба закончится, и прихожане освободят помещение.

Выйдя из храма, человек, узнанный мною, направился по узкой тропке вниз по склону, ровным, спокойным шагом, твердо определяя направление в потемках. Я двинулся за ним, ступая, как обычно, но с оттенком, настраивавшим на нужный лад, что неизбежно насторожило преследуемого. Он останавливался, не оборачиваясь, слушал, и, наконец, спросил: «Кто там?» И вот тут то у меня пропала всякая охота его убивать. Я вывернул карман, и из него с лязгом выпала та штуковина.

Тайна исповеди была сохранена.