Будильник, начиненный колкими, как иглы портного, звуками, взорвался в утренний час, вырвав меня из страны причудливых иллюзий. Я открыл глаза, и первые минуты моего нового дня закапали из крана вечности. Но одеяло еще дышало жаркой дремотой и оттого все уродливей казались образы жизненных перипетий, ожидающих меня по ту сторону кирпичной скорлупы. А понедельник был уже здесь, в комнате… Ноги нырнули в бодрящую ауру утра, нащупав тапки, чтобы разорвать последнюю нить между вчера и завтра.

Я толкнул дверь подъезда и, выйдя в открытый космос, увидел строгое лицо города, которое смотрело сотней своих стеклян-ных глаз на унылый пейзаж, появившийся из-под кисти хмурого осеннего утра. Проецируясь на дырявое полотно улиц, я стал частью этой сюрреалистической картины. Я превратился в безликий эритроцит бурлящей аорты. Стекла витрин с легкостью папарацци запе-чатлели мой силуэт, чтобы на долю секунды выставить сей портрет на экспозиции спешащего в водоворот событий тротуара.

Я смотрел на прохожих… Их лица мелькали как страницы какой-то самой древней и самой толстой книги. На одних буквы были еле различимы, на других я видел только фразы непонятного мне языка, третьи лишь пестрели иллюстрациями… Объединенные общим переплетом, страницы наполняли пустым шелестом коридоры бытия. Ах…Где-то в мечтах седобородого философа живет та одаренная рука, которая способна своим золотым пером переписать эту книгу и явить небу и звездам новую повесть, полную любви и света…

Трамваи с грохотом, сменяя друг друга, будто огромные ножи разрезали вдоль и поперек грязную кожу городского ланд-шафта. Машины, как пароходы, испуская клубы сизого дыма, плыли по руслу асфальтовой реки. Тысячи ног, отталкивая от себя землю, приводили в движение громоздкое тело улицы. Посреди этой кипящей биомассы только глаза дворника находились на обочине време-ни, вне действия его железных законов… Метла в рваных рукавицах напоминала собой метроном, задающий вялый ритм процессу осмысления серой действительности, протекающему в голове ее обладателя. Под старой фуфайкой уже ползла по венам зеленая кобра и пела ветхой душе свою змеиную песню…

Салон трамвая был похож на маленький базар, наводненный шумными торговцами. Я сидел у окна и номера домов в моих глазах стремились к бесконечности. А над головой пролетали последние новости (приправленные острым перцем эмоций) и свежие сплетни (раскрашенные яркой гуашью, которая всегда отличает заядлых рассказчиков). Реплики, вздохи, восклицания, шепот, смех и негодования витали в тесном и душном пространстве. Тем временем я бороздил акваторию своего воображения. Мне грезился одино-кий берег далекого моря, где в мерном шелесте волн не было места для трамвайных пересудов.

Я вышел на остановке и, свернув в знакомый переулок, наткнулся на развалины сгоревшего вчера ночью дома. Сколько раз я проходил мимо него и чувствовал, как в этих старых стенах дышат века. А теперь оконные проемы, будто пустые глазницы, смотрят своей чернотой вослед ушедшему времени. Крыша провалилась, и обугленные комнаты отпустили в разверзнувшиеся небеса звуки и голоса, накопленные ими в долгом пути к краю таинственной бездны.

Внезапно начался дождь и люди под шляпками зонтов, похожие на разноцветные опята, пытающиеся скрыться от ловких пальцев небесного грибника в хитросплетениях улиц, дворов и подъездов, засуетились под серебряными струнами ливня. Вода ворва-лась в город. Она звенела в стеклах, отбивала чечетку на крышах машин, бежала по стенам, одевая в серый траур фасады величествен-ных многоэтажек…

Дождь исчез также внезапно, как и появился. По умытой щеке тротуара спешили мутные потоки. Я шагал, шлепая по лужам, и город, выйдя из душа, приветствовал меня…

Трудовые будни пронеслись чередой стрессов и обыденных хлопот, способных своим скучным, лишенным драматургии со-держанием заполнить не одну страницу печатного текста. Я вновь вошел в родной подъезд и ключ, проникнув в стальные потроха зам-ка, лязгнул и вернул двери способность поддаваться воле моей ладони. Вот я и снова дома… Сумрак уже вполз сквозь стекла в кварти-ру, и я слышал, как где-то в этом сумраке размерено шагает по окружности циферблата минутная стрелка. Не включая свет, опустился на диван, сделал глубокий выдох и почувствовал себя капитаном Немо, который сидя в пустой каюте своего Наутилуса, видит лишь черную утробу океанской впадины. И она все растет, растет и растет…

Город плавно погрузился в тихую пучину и пройденный день осколком циферблата опустился на дно, успев поймать отблеск уличных фонарей. А завтра снова распахнутся тяжелые двери будней. Но это будет завтра. Завтра…

Если вы спросите меня, что в мире является эталоном абсолютного оптимизма, то я, не задумываясь, отвечу – календарь. И на борту гибнущего в морской пучине судна, и в салоне пылающего в заоблачных высотах авиалайнера этот лист бумаги упрямо ут-верждает, что завтрашний день неизбежен. Пронумерованные как футболисты вторники, четверги и воскресенья смотрели на меня со стены, вселяя надежду, что утро снова поднимет свой флаг над отвоеванным у тьмы миром.