– Тебя обидели? – крошечная девчонка, не больше канцелярской скрепки, подпрыгнула на клавише пробела, и курсор на экране сместился влево. А на прежнем его месте – посередине строки – осталась точка непечатаемого знака. Девчонка хихикнула и подпрыгнула ещё раз. Теперь точек стало две.

Автор снял очки, осторожно подышал на стёкла и протёр их краем рубахи. Близорукими глазами обвёл комнату, наполненную – без очков – неясными полутенями и нечёткими силуэтами. Перевёл взгляд на настольную лампу и смотрел на слепящую нить накала, пока не заслезились глаза. Проморгал набежавшие слёзы и снова надел очки.

Такие сложные действия Автор совершил не потому, что – вдруг – стал хуже видеть. Ему понадобилось время, немного времени, для осознания случившегося. Можно считать себя фантастом сколь угодно долго, можно придумывать миры и щедро, что называется – от души, высыпать свои фантазии на ждущих чудес читателей. Можно увериться в том, что нет уже в Природе ничего, способного удивить, поразить, повергнуть в шок привыкшее к выдумкам воображение. Не существует такого и существовать не будет никогда!

То есть, так можно думать – вполне обоснованно, вполне убеждённо. Но... Неожиданно приходит неведомое, необъяснимое, и многолетняя закалка ума – собственной фантазией – не способна уже защитить от... От чего? А кто ж его знает! Привычный, устойчивый мир трескается, разлетается на куски, мелькая узорами не знающего повторов калейдоскопа, и новое (или давно забытое старое) чувство изумления овладевает человеком полностью, не оставляя лазейки чувствам иным, привычным чувствам.

Изумление... Изумление Автора, как бы велико оно ни было, внешне почти ничем не проявилось. Разве что, лёгким подёргиванием пальцев – пока протирал и надевал очки, да затянувшимся невежливым молчанием.

– Тебя обидели? – повторила вопрос девчонка, продолжая прыгать на клавише пробела. Курсор уже сместился на строку вниз и полз по ней, оставляя позади длинный след из точек. – Не хочешь со мной разговаривать?

Нет, время, потраченное на манипуляции с очками, ничего не изменило и ничего не унесло с собой. Кроха-девчонка, по прежнему, была здесь, почти перед самым носом. И Автор чуть отклонился назад, вжимаясь в спинку мягкого кресла – чтобы неосторожным движением или слишком глубоким дыханием не повредить ей, крохе. Молчанка совершенно не помогала – часто бывает так: чем дольше молчишь, тем глупее выглядишь.

– Ты... кто? – Автор облизнул пересохшие от волнения губы. В горле першило от скомканных, как попало слов, и они выползали изо рта, царапая язык острыми гранями. Нестерпимо хотелось пить, но идти на кухню за мёрзнущим в холодильнике пивом Автор боялся. Собственно, не идти боялся, нет – боялся, что, пока будет ходить, пропадёт, исчезнет бесследно прыгающее на клавиатуре чудо. Настоящее, реальное чудо. Загадочное и живое.

– Сам знаешь, – ответила девчонка, не прекращая прыгать. Но прыгать стала и по другим клавишам. На экране за курсором поползли буквы.

– Сам знаешь, – прочитал Автор. – Сам знаешь. Сам знаешь.

Курсор уже двигался по третьей строке, выщёлкивая неизменное «сам знаешь».

– Не знаю, – сказал Автор и закашлялся от колючих слов. Кашлял он в сторону, прикрываясь сразу двумя ладонями, и слова от того звучали приглушено. – Кхе-кхе-кхе... Не знаю. Даже предположить... кхе-кхе... не могу.

Девчонка и курсор замерли в раздумье. Собственно, думала только девчонка. Она уселась на край клавиатуры, устроив локти на коленках, а лодочками ладошек подперев озорное личико. Самая удобная девчоночья поза для глубоких раздумий. Неподвижный же курсор, с частотой, заданной ему программой, обнадёживающе подмигивал Автору: «Спокуха! Ща решим твою проблему!»

Теперь, когда девчонка не прыгала, появилась возможность тщательно её рассмотреть. Чем Автор и занялся, в ожидании пояснений. Оказалось, что разглядеть мало что удавалось. Только начинаешь различать черты крошечного личика, или детали одежды, или фасон причёски, как всё меняется разом. И личико уже не то, и одежда, и цвет волос – то коротко стриженных, то заплетенных в тугую косу. С обувью – такая же история. Мелькали перед глазами и сандалики, и туфельки, и сапожки. Самое же странное, что возраста девчонки определить никак не получалось. Временами и не девчонка это вовсе была, а седенькая старушка. Правда, всё с тем же озорным выражением на сморщенном старушечьем личике.

Почувствовав, что её разглядывают, девчонка недовольно съёжилась, передёрнула плечиками и показала Автору язык. Замерла на мгновение суета перемен, и Автор увидел и вздёрнутый конопатый нос, и две торчащие в стороны бедовые косички, и синие-синие глазёнки, и застиранное короткое платьице, из под которого торчали покрытые ссадинами коленки, и босые, до щиколоток в дорожной пыли, ножки. Потом язык спрятался, и мелькание образов, возрастов и одежд возобновилось с прежней скоростью.

– Шоколада хочешь? – спросил почему-то Автор.

– Настоящего? Конечно, хочу, – буркнула гостья, не прерывая раздумий, и Автор понял, что задал глупый вопрос.

Плитку шоколада пришлось раздавить в руках, прежде, чем разворачивать: самой-то крохе не отломить, небось, от целой плитки ни кусочка – силы девчушке не хватит. Это по клавишам разбитой за годы клавиатуры скакать легко, и всё равно ей всем весом давить приходилось.

Автор потянулся к пустому и относительно чистому блюдечку. Утром на нём лежало румяное яблоко, но яблоко Автор съёл ещё днём, а кочан выбросил в форточку – поленился в мусор нести. Так что, подать шоколад на этом блюдечке выходило вполне пристойно. К тому же, фольгу убирать не стал, а подвернул её под низ, под донышко блюдечка – чтобы не торчали острые края. В бытность ещё ребёнком, порезался Автор кромкой фольги. Болело и заживало долго. А для маленькой гостьи подобный порез, наверное, вышел бы очень опасным.

Шоколад так и остался на фольге поверх блюдца – горкой ломанных кусочков. Вроде, как на серебристом столике, и гостье – под рост. Чем и воспользовалась девчонка, ухватив приличных размеров шоколадную крошку. И замелькали перед Автором разные личики: и с косичкам – совсем детские, и постарше возрастом, и вовсе старушечьи – и все одинаково перемазаны шоколадом.

Автор, чтобы не смущать гостью, прикрыл глаза и вернулся к мысленным спорам со своими критиками. Второй день он находился под впечатлением разгромных критических статей о последней своей книге. Критики не пожалели ни ехидства, ни ядовитого сарказма, разбирая опубликованный в сети текст. Они попросту высмеяли Автора, занеся его в список графоманов и бездарей, в то время, как Автор считал эту книгу лучшей из всего написанного им. Как? Почему? За что? Эти вопросы крутились хороводом, и не было, не находилось ни одного ответа или объяснения, в которые Автор мог бы поверить и хоть как-то ими утешиться...

– Тебя обидели? – снова раздался вопрос нахальной девчонки. Она покончила с шоколадом – съела, сколько смогла – и теперь сидела в позе для раздумий, пристально глядя на Автора. Что ж, надо было ответить.

– Даже не знаю, что тебе сказать... Наверное, нет. Не обидели. Но сделали очень больно, и я не понимаю – почему...

– Скажи, ты хороший автор? – голосок у девчонки был едва слышный, но, странно, шорох автомобильных шин с улицы не заглушал его. Может, и не голосок это был, а лёгкое, почти не осязаемое прикосновение ветерка, мягко тронувшего щёки и уши Автора.

Сейчас, когда девчонка смотрела на него, Автор не видел на постоянно меняющемся личике гостьи признаков того, что говорила она. Но слова, всё же, слышал. И слышал очень ясно. Автору захотелось понять: как же так – не говорит, а слышно? А ещё ему безумно захотелось поговорить о своих невзгодах, потому что сидеть, осмеянному, и молчать, было слишком тоскливо и одиноко.

– Не знаю... Теперь – не знаю... А раньше считал, что хороший...

– О чём ты пишешь?

– Ты не читала? – не удержал Автор ещё один глупый вопрос.

– Я помню, что написано в твоих книгах, но о чём ты пишешь, я никогда не вижу, – девчонка протянула руку к блюдцу и взяла ещё одну крошку шоколада. Откусила, но не стала жевать, а затолкала за щеку, как леденец. – Согласись, что это могут быть совсем разные вещи: то, что ты писал, и то, что у тебя получилось.

Утверждение, с которым никак не поспоришь. Автор и не спорил. Он стал подробно объяснять, о чём же он пишет:

– Мне нравятся люди честные, и я пишу о честных людях. Мне нравятся люди мужественные, и потому мои герои совершают подвиги. Мне нравятся патриоты, и мои герои любят свою землю и свой народ. А ещё мне нравятся люди благородные и люди гордые, и я с удовольствием пишу о любви – ведь любовь лучше всего подчёркивает и благородство, и гордость, и мужество. И всюду, где есть любовь, есть и честность, и честь, потому что любовь не выносит лжи, как не выносит и трусости. Вот о чём я пишу... Разве этого нет в моих книгах?

– И – да, и – нет, – ответила девчонка. – Всё, о чём ты говоришь, в твоих книгах присутствует. Но оно там не живёт. Понимаешь?

Автор не понимал и, не отвечая, просто помотал головой. Девчонка, подождав, скажет Автор что-нибудь или нет, продолжала:

– Нельзя написать в книгу то, чего не знаешь. Как можешь ты написать, например, запах сена, если не знаешь, какой он? Или цокот копыт, если никогда не видел лошади?

– Я напишу: цокали копыта, и все поймут меня.

– Может, поймут, может – нет. Цокот копыт – всего лишь слова, и словами так и останется, если автор сам никогда не слышал цокота копыт.

– Я не понимаю тебя.

– Скажи, больно ли тебе, когда больно твоему герою? Плачешь ли ты, когда герой умирает, совершив подвиг? Смеёшься ли ты над дураком, которого описываешь?

– Я просто пишу. Зачем мне плакать или смеяться? Зачем мне чувствовать боль? Читатель – тот, да, тот нуждается в чувствах. Он прочтёт...

– ...и ничего не почувствует. Если ты не вложишь в слова своих чувств, слова останутся пустыми. А пустые слова – глупы. Потому и смеялись над тобой критики, что глупость всегда смешна.

– Ты пришла, чтобы ругать меня?

– Я пришла помочь тебе.

– Помочь!? Мне!? – Автор и не пытался скрыть своих сомнений. – Чем можешь мне помочь – ты? Что ты знаешь о литературе, о писательском ремесле?

Автор резко выдохнул, и его гостью чуть не сдуло со стола.

– Полегче! Полегче! – закричала она, ухватившись за ближайшую клавишу. – Ты совершенно не умеешь дышать, и от этого все твои беды.

– Извини, я не чаяно, – покаялся Автор. – Давай, оставим этот разговор. Съешь, лучше, ещё шоколаду...

– И ничего мы не оставим, и, конечно же, съем, – протараторила в ответ девчонка. – Вдыхай глубоко-глубоко. Что же ты сидишь!? Вдыхай!

Автор послушался и набрал полную грудь воздуха одним большим глотком.

– Что ты чувствуешь?

– Ничего, – ответил Автор, осторожно выдыхая.

– Я и говорю – неправильно дышишь. Ещё раз вдыхай. Только медленно. И постарайся понять, что вдыхаешь...

Автор понемногу стал втягивать воздух носом, не чувствуя никаких особенных перемен. Воздух – он воздух и есть. Так и сказал Автор девчонке, когда выдохнул лишнее и смог говорить. Девчонка не ответила. Вместо ответа опять запрыгала по клавишам.

– Каждый пишет, что он слышит, – читал Автор на экране монитора. – Каждый слышит, как он дышит... Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить...

Девчонка явно устала и опять устроилась на краешке клавиатуры:

– Понял, нет?

Автор опять помотал головой. «Похоже, что на чемпионате по тупости мне никогда не занять первого места, – подумал он. – Настолько я туп...»

– Ты вдыхаешь только воздух, – начала терпеливо пояснять маленькая приставала. – А тебе вместе с воздухом надо вдыхать жизнь. Ты должен вдыхать всё, что происходит рядом с тобой. И всё, что происходит вдали от тебя. Вдыхай запахи, вдыхай звуки, вдыхай события, вдыхай мысли... Ты – автор. И всё, что ты вдохнёшь, сможешь потом написать... Это же так просто: дыши жизнью, и герои твои оживут, и книги твои наполнятся той же жизнью. Только не забывай дышать правильно... Закрой глаза и внимательно слушай то, что ты вдыхаешь... слушай... слушай...

Автор закрыл глаза и слушал, дышал и слушал, слушал и дышал...

Слушал шорох колёс за окном и слушал запах дороги. От неё пахло застарелым асфальтом, несвежим льдом, бензином и машинным маслом. И жжённой резиной от тормозных следов. И речным песком, подсыпанным от скольжения.

А за дорогой пахло уснувшим на зиму лесом: мокрой корой и прелыми листьями. И осевшим от времени снегом. И, изредка, зеленью хвои – потому что лес за дорогой рос смешанный.

А за лесом – горы. Треснувший от мороза камень. Грохот лавины. Водопад в ледяных наплывах...

И это было последнее, что запомнилось отдельным красочным эпизодом. А дальше – закружилась карусель из звуков, запахов и мыслей. События, люди, вещи... И полная информация о них. Поток информации. Море информации. Океан информации. И Автор потерял себя, забыл, растворился. И его не стало. И стал он сразу всем. Так бывает только во сне, и Автор понял, что – спит.

И, поняв – проснулся.

За окном был день. И пахло весной, и звенело капелью. И без пользы горела настольная лампа. И шоколад размякал на фольге на блюдечке.

А гостьи не было: заснул и – проспал. Откуда пришла – не заметил. И как уходила – тоже. Кто же ты, та, что устроила школу вдохов? Школу вдыхания... Вдохновения школу...

Вдохновение...

Спасибо тебе, Вдохновение, за визит, разговор и науку.

Пора... Пора за новую книгу браться...