Осенью в сердце поселяется печаль. Щемящей тоской она вползает в душу и дряхлым стариком стонет и скрипит, заставляет маяться, вздрагивать от неясных теней, неожиданных шорохов. И уже неважно - тихий ли вечер, многообещающее утро, суетный день - нигде нет от неё спасенья. Бесшумными шагами она всюду крадется за мной и заставляет прислушиваться к невнятным шорохам в пустой квартире, тревожным крикам птиц в унылом осеннем лесу. Так ей проще сводить меня с ума.

Опустевший школьный двор. Кроваво - зловещие клёны шуршат редкими листочками, заговорщически перешептываются между собой. За невысокой решеткой, внизу, по холмам до самой церкви, петляет тропинка. И, хотя вечерняя служба давно кончилась и все разошлись по домам, все же появляются редкие прохожие. Купала золотом горят на закатном солнце. На перекладинах креста черными головёшками примостились вороны. Вокруг гнетущая тишина.

Мы с Женькой сидим на лавочке – плечом к плечу, как в былые времена, когда не только одно имя на двоих, но и моя временно пустая квартира, и застиранные джинсы и все - все секреты. Теперь я боюсь и голову поднять - не хочу видеть его безучастное лицо. И все же из-за опущенных ресниц любуюсь любимым: зелёные опустошенные - чтобы не сказать пустые – глаза; шарф, на полутон ярче, обмотан вокруг худой шеи, и неизменный дурацкий зеленый берет - взамен той, дурацкой, шляпы неопределенного цвета. Пшеничные жидкие волосы выбиваются на легком ветерке ореолом. Перевожу взгляд на рыжие остроносые ботинки. Не виделись тысячу лет, а если точнее – целых два года и… ничего не изменилось – все та же жеманность, выпендрежь.

Мой Женька – эпатажный тип. И откуда это в деревенском парне? Любит привлечь внимание – мёдом не корми. Отсюда и дурацкая шляпа, и вызывающие ботинки, и длиною в пол серое пальто. На тонких запястьях браслеты, длинные нервные пальцы ожесточенно крутят кольцо с маленьким зеленым, под цвет глаз камнем - сейчас до упора вправо, затем точно так же влево – это его излюбленная привычка. Голова втянута в плечи. Ещё миг и я услышу родной, скрипучий голос. От Женьки прямо веет интимом. Не знаю – голос ли тому виной. Я судорожно заглатываю воздух и прикрываю глаза. Тут же ощущается напряжение и мне приходится сменить позу – закинуть ногу на ногу. Молчание затягивается - а думалось, времени не хватит. Женька заглянул на наш пятачок ненадолго. Боюсь, что скоро небрежно поднимется и уйдет. Вижу - его что-то тяготит. Пытаюсь вычислить – что именно?

Судорожно нащупываю в кармане куртки нитку с бусами и силой сжимаю в кулак.

Мимо нашей лавочки проплывают две девицы - в длинных черных сапогах и кожаных юбках из-под белых курток. То есть, наоборот – у одной, с черными волосами, сапоги белые, а юбка черная. А у ее блондинистой спутницы – теперь это явно бросилось в глаза – все то же, только юбка белая. Идут себе, хохочут, машут руками. Блондинистая кокетливо заливается, пытается привлечь хоть чье-то внимание. Но школьный двор почти пуст - зря старается! Черноволосая хочет казаться беспечной, а на самом деле чем-то явно встревожена, нервно смеется, этаким нервным, интимным смешком.

- Татушки, блин! – думается мне.

А Женька сразу просёк ситуацию, перестаёт яростно крутить кольцо и деликатно вступает в игру – пытается вникнуть: Ху из Ху?

Резко отворачиваюсь. Он ловит мой жест и манерно складывает холёные пальцы на острых коленях - дескать: и что дальше?

Поворачивает в мою сторону голову, и его дурацкий берет слегка плывёт набок. Веет интимом.

- А ничего, дурак! Верблюд губошлепый! – хочу выкрикнуть в его глупую и самодовольную рожу. Но что-то – скорее, инстинкт самосохранения, ведь Женька в любой момент может подняться и уйти, уйти от меня теперь уж точно навсегда - останавливает, и я опять меняю позу – закидываю ногу на ногу, теперь уже наоборот.

Бусины от сильного натиска жалобно скрипят в моем кулаке.

Девицы замедяют шаг, и черноволосая сочувственно на меня смотрит.

- Вот, черт! Неужто со стороны все так заметно? – с досадой закусываю губы.

Мы опять одни, и я в сотый раз судорожно перевожу дыхание, – неужели он так ни-че-го и не понял? Оттуда никому еще не удавалось вылезти! Ни – ко – му! Нарцисс хренов!

Все еще не отпускаю спасительную нить, нервно тереблю пальцами.

Худые руки исколоты. Неживые. Люблю. Языком касаться по вздутым венам, вверх – вниз. Люблю. Остановиться в ложбинке и пощекотать самым кончиком, нежно – нежно. Люблю. А Женька зажмуривается от удовольствия, и удушливая волна нежности заставляет его обхватить мою голову руками и крепко прижать к себе. Я растворяюсь в нем. Любимый…

Женька учился в первом классе, когда не стало отца – утром тот ушел на работу и только через две недели его тело нашли под платформой. Возбудили уголовное дело, но ничего так и не смогли конкретного найти. Глухарь. Мать - тетя Ира – красивая тетка и совсем не любила бывать одна. А маленький Женька так и бредил отцом…

В девятом классе сделал пирсинг – проколол бровь и вставил серебряную штангу, чем привел в неописуемый шок и мать и учителей в школе. Директор поговорил с ним по душам, убедил вынуть «эту гадость». Тогда Женька проколол пупок – самое недоступное и потайное место. Задрав обтягивающую кофточку – стрейч, показывал экзотику на переменках девчонкам. Те пищали от восторга, гладили пресс, трепетными пальчиками трогали бусинку, взглядом скользили ниже… Девчоночьи шалости никак не будоражили Женькино воображение. Он ловил мой взгляд…

Примерно через год мы стали встречаться. Сначала так, поболтать о том, о сём, обменяться дисками. Затем встречи учащались и затягивались. Нам все больше нравилось бывать вместе, слушать волнующую музыку, пить горячий кофе, касаясь руками. Уж конечно, Женька и стал первым инициатором к сближению – он по жизни такой заводной! И тут все прошло на одном дыхании. И ничего постыдного мы не ощутили.

Лето нас разлучило. Мне пришлось остаться дома, а Женьку ждала душная Москва.

Следующая встреча состоялась вот точно такой же осенью – унылой и тихой. Тут-то я вдруг и узнаю, что Женька колется. Все мои жалкие потуги на предмет завязывания с этим делом оставались тщетными. Слава Богу, у меня хватило ума не лезть в эти игры. Поэтому кроме нескольких затяжек кокса дело не пошло. Кайф случился, зато потом замучили тошнота и буквально взорвавшаяся голова. Да и секс не такой уж улётный, как обещалось. Мы вроде в пустой комнате и вдвоем, но народу кругом – тьма: под столом мужик, на подоконнике деваха голая, а по потолку топоточет деревянными башмаками Карлик. Это теперь вспоминать весело, а тогда было не до смеха. Мне стало обидно – мы ж вдвоем с Женькой хотели остаться… Пришлось с коксом завязать.

А Женька пошел дальше. И меня пугала только одна мысль – страх потерять его. Он огородился глухой стеной и не подпускал ни на шаг - что оставалось делать? Выжидать. Долго и мучительно, ведь неизвестно, что может произойти в следующий момент такой безумной жизни.

Нет, он ни в чем не упрекал, но стал чаще обычного исчезать с моего горизонта. А мне все хотелось умереть – заснуть и не просыпаться. По настоянию домашних, пришлось обращаться к психологам. У них там, в клинике, мой случай оказался сложным. С нами всегда непросто. Но те ребята в белых халатах умеют добросовестно работать и вскоре все уверовали, что моя дурь прошла. Да я и сам на тот момент поверил в это. Выходит, что заблуждался…

Стоило оказаться на воле, как все вернулось – образы наших встреч, Женькины глаза, его уход. Единственная мысль о встрече с Женькой помогала мне выживать…

Молча так и сидим дальше. Вдруг замечаю, что с куполов давно уже разлетелись вороны. Да и сами купола поблекли – солнце село. Из-за кустов жуткими чудищами повылезли зловещие сумерки и начали неумолимо пожирать пространство вокруг нас. Затем подул ветер, обещая прислать плевки холодных капель. Мне стало как-то зябко. Рукой в кармане нащупываю отполированные шарики бусин и, несмотря на подступившую тошноту, немного успокаиваюсь. Но все равно жутко, и хочется поскорее оказаться дома, где много света в уютной кухоньке… в Женькиных крепких и надежных объятьях.

- Вот ведь наваждение! – с горечью думаю про себя.

Женька, Женька… интересно, о чем он думает? Сидим бок о бок. Но он настолько безучастный, что мне с каждой минутой становится все горше. Тут еще, как назло голова. Бо- о- лит…

Как там советуют психологи – постарайся расслабиться, пощипли мочку уха, сложи пельменькой, посчитай бусинки…

Я нетерпеливо вытаскиваю руку из кармана куртки и будто невзначай касаюсь его бедра. Он не отстранился - затих. Жду дальше – кто-то должен быть первым.

****

Когда я вышел из клиники в следующий раз, была весна. И мне впервые за последние несколько лет вдруг захотелось порисовать. Благо, мольберт сохранился. А недавно встретил ту самую, черненькую девчонку и едва узнал - теперь она рыженькая. Гуляет в школьном саду с детской коляской.

Всё - таки жизнь - чертовски приятная штука!