Надо мной – летаргический зонт, на уме желтокожая лесть
Оголтелому прошлому, - Сгиньте, мол, Прошлое, сжальтесь! -
То, что я потерял в этих клейких степях – никому не обресть.
То, что ты получило – лежит мёртвой птицей на грязном асфальте.

Пересменка широт и прообразы стран, Гринвич палеолита –
Это омуты слёз, утопающие в ложке дёгтя герои,
Замолкает глашатай наш ливень, наш прянично-будничный идол,
Мы оденем его в сердолики сегодня и ситцем накроем…

Все зонты-погремушки – налево, разводы похмелья – направо,
И в светящихся коконах грёз вызревают людей поколенья,
В одночасие – все поколенья, но коконы – суть – автоклавы,
И вплетаются в рубленый ливень чернильные капли затменья.

Ты вколи себе морфий, Земля, это будет достойным спасеньем,
Знатный сон обуяет твои ледоколы и шахтные бронхи,
Пускай роль роковую сыграет твоё с небом тренье, -
Так и быть, в этот раз мы – в коронах серебряных – встанем в сторонке.

Нам не дали спасти этот ультрамариновый лес многоногий,
Альпинист, а не лес, очень жаль: эта бездна была не отвесной.
Знай, Земля, лучше встать на пути, околеть и замёрзнуть в дороге,
Чем на финише вспыхнуть огнём и сгореть, и навеки исчезнуть.

Надо мной – летаргический зонд, и Луна – не соперник ему,
Власть его принимаю и мудрость его признаю,
Но пока есть дыхание прошлого в памяти вешнем дому,
Ни широт, ни долгот моей юности я никому ни сдаю.

***

(# 5, из эсхато-цикла "Комната Эймса")