В душной тусклости пыльного августовского вечера неорганичность юноши в белой рубахе с не пришитыми пуговицами была очевидной. Он медленно шёл по улице, не стуча, как это принято, каблуками своих туфель, но медленно и нежно опуская стопу, как бы в надежде уберечь её лаковую перчатку от неизбежного касания медленно остывающего после жаркого дня, города.

. Усталые лучи вязли в смоге, царящем над городом, и, отдав ему всё своё тепло, гибли в трещинах асфальта, оставляя после себя ощущение безысходности, рассеянное в воздухе. Тихая и опустевшая улица обещала вечный покой каждому, кто на неё ступит…покой того рода, что испытывают листья тополей и акаций, заживо погребённые под слоем пыли и копоти… Но листья знали, что их спасением станет холодная смерть, которая сравняет все счета до следующего лета…

Когда молодой человек достиг остановки, он остановился на мгновение, и стало понятно, что он чуть пьян. Поглядев с рассеянной улыбкой на исписанную чёрным маркером деревянную спину скамьи на остановке, он сел на неё, а спустя некоторое время облокотился на ржавую стойку, держащую крышу маленького кубика остановки. Закрыв глаза, он некоторое время пытался представить, как частицы ржавчины будут медленно, словно листья, сыпаться на его отглаженную рубаху, чья девственность ещё не была нарушена грубой обыденностью вечернего города…

Его лёгкая дрёма была грубо нарушена резким окликом, который по странной случайности совпал со звонком мобильного. Грубое просторечие слилось с необычайными по силе звуками «Наутилуса», «Труби, Гавриил», и молодому человеку отчего-то показалось, что, открыв глаза, он увидит Гавриила… Перед ним стояла…ну, не то чтобы бабушка, - бабушками таких стервозных старух обычно не называют даже внуки, а скорее – воплощение престарелой Росси с плохим характером и вечным комплексом «недодали!!!». Но всё это вкупе не помешало Виктуару с благосклонностью оглядеть нарушительницу его внутреннего покоя, и, обдав её благородными винными парами, ей с достоинством кивнуть.

Здесь, я думаю, надо сделать некоторые пояснения: до недавнего времени, а точнее, до сегодняшнего утра, Виктуар, несмотря на французское имя и русское происхождение, жил в Германии… Отсюда и непонятное русскому в России желание пройтись по бывшей когда-то родной улице в столь неподходящий для этого вечер, и лёгкое головокружение, которое он получил в маленьком скверике у какого-то киоска от первой в жизни бутылки вина, выпитой не в ресторане, где собирается по выходным благородное общество. Необходимо добавить, что познания в русском языке у Виктуара были весьма значительны для немца, но практически ничего не значили для русского из провинциального городка, где всё мужское население старше 13 лет общается исключительно матом.

Внезапно в голову Виктуару пришло очень стоящее, возможно, сравнение: когда человек стирает ненужные страницы или слова из текста, от приложения силы к клавише «Del» практически ничего не зависит – удаление идёт с той именно скоростью, что была когда-то задана программе…человек же, пытаясь вычистить из своей биографии неудачные или позорные страницы, прилагает к этому огромное количество усилий и ему по глупости его врождённой кажется, что результат этим усилиям прямо пропорционален… Какая наивность! Засмеявшись от счастья, что он понял такую важную вещь, едва приехав в Россию, Виктуар почувствовал облегчение, будто что-то, чего он давно ждал, наконец произошло. К его смеху примешивалось радостно-испуганное ожидание: если сейчас УжЕ так, то что же будет дальше?.. Россия определённо была лучшей страной из всех, в которых он в свои 19 лет побывал, именно для философски-отвлечённых измышлений. Её спокойное течение жизни в этот августовский вечер будило ленное желание совершить что-нибудь большое и значительное, но в то же время лёгкое и хрупкое, что будет выделяться среди сгущенной атмосферы жары и пыльности.

Единственный, кроме Виктуара, на этой остановке человек, незаметно для него растворился в обволакивающей микроатмосфере старого строения. Спокойно этому про себя обрадовавшись, Виктуар почувствовал себя полностью свободным от всех догм и связывающих личность обычаев, которыми он так тяготился в бытность свою в Германии, где их влияние особенно заметно. Чтобы отметить это и доказать себе окончательно, он снял туфли, перевернув их подошвами вверх, - внезапно в голову ему пришла мысль, что сильный ливень, вроде тех, про которые часто рассказывала его мать, вполне может начаться, пока он будет погружён в свои мысли, - и вытянулся на скамье, прикрыв чёрные маркерные рисунки своей ржаво-белой рубахой. Это необычное сочетание цветов навело его на мысль, что, возможно, жёлтый и есть тот самый цвет, который должен примирить чёрное и белое в их вечной вражде, и вполне может быть, что именно в этом кроется корень всех бед в мире – просто на флаг каждого государства надо нанести по обязательной жёлтой полосе, и всё будет в порядке… Тут его собственные размышления напомнили Виктуару старый анекдот про Горбачёва и кур, и он второй раз засмеялся – счастье от того, что он может иронизировать не только над другими, но и над собой, наполнило его до краёв и сделала самым добрым человеком во всём городе…

…Прошло несколько минут, а может, и не несколько вовсе. Стемнело. Среди обширного океана духоты начали появляться маленькие островки и завихрения свежего воздуха, разбавляющие мрачную всё так же картину. На улице появились люди, но не они заставили Виктуара открыть глаза и пробудиться от сладкой дрёмы. У него появилось призрачное ощущение, что за ним наблюдают сверху. Кто там мог быть? У кого могла появиться идея залезть на кирпичный теремок и, пронзая взглядом тонкий шифер крыши, будить Виктуара. Ответ пришёл сразу и не показался странным – ведь то был вечер свободы от догм. Это мог быть лишь Создатель, который наблюдал за своим творением и направлял его. Так вот откуда появилась такая свобода мысли, невиданная доселе, вот откуда появилось умиротворение, значит, весь его путь был проложен самим Творцом… Но ему же трудно глядеть на него сквозь шифер, зачем он там?! Зачем люди всегда ограждают себя от Бога, когда к Нему надо стремиться всем сердцем и разумом?…

Несмотря на скромность своих возможностей, Виктуар решил хоть как-то облегчить трудный путь Господа к людям, и, вскочив со скамейки, обежал своё убежище. Подтянувшись, он забрался на крышу. Слышались возмущённые и весёлые голоса людей, наблюдавших за ним. Не обращая на это никакого внимания, Виктуар ударил кулаком по шиферу. Ещё раз и ещё. Через пару минут место удара было словно усеяно грязными дождевыми каплями, но Виктуар не останавливался, пока не понял, что шифер давно разбит, а его новые удары приходятся по балке, что держит крышу. Подняв лицо к небу, затянутому наполовину тучами, неожиданно набежавшими из-за горизонта, он прошептал:

-Schon bald! Bald!

Небеса ответили парой тяжелых капель, упавших на руку, и унявших жжение в ссадинах. Счёв это одобрением свыше, Виктуар чуть отодвинулся, и, размахнувшись, пробил крышу насквозь, локтем расширил отверстие и стал спускаться вниз. Дожль усиливался. Уже все, кто, наблюдал за ним, побежали искать более надёжного укрытия, чем Божия любовь, а Виктуар, встав ногами на скамью, поднял лицо кверху и стал ждать чего-то. Прошла минута. Дождь превратился в настоящий ливень, как раз о таких и рассказывала его мать, когда удары капель о кожу порождают слышимый звук и после них остаются маленькие красные пятна, которые расходятся через несколько секунд, и остаются в памяти лишь маленькими точками.

Знака не было. Ударил гром и в момент, когда Виктуар его услышал, он понял всё. Слёзы и капли дождя на лице его смешались, рубаху прибило к телу потоками воды. Сойдя со скамьи, Виктуар, не видя рук, перевернул туфли, и, надев их, вышел из ставшего внезапно негостеприимным храма столь яркого откровения и столь же жестокого разочарования.

Рубаха намокла и давила чешуйками ржавчины. Хотелось освободиться от всего, что могло бы напомнить об обмане. Сорвав её, Виктуар бегом вернулся к остановке, и, не заходя вовнутрь, зашвырнул туда смутно белеющий в темноте комок. С достоинством повернувшись, он тихим шагом пошёл туда, откуда пришёл. Он медленно шёл по улице, не стуча, как это принято, каблуками своих туфель, но медленно и нежно опуская стопу, как бы в надежде уберечь её лаковую перчатку от неизбежного касания столь жестоко открывшего ему главную тайну, города.