Лежа щека к щеке на холодном лунном грунте, они изучали небо и делили его на особенно красивые, пренасыщенные звездами, места. Телами образовывали прямую линию, по которой нельзя было лишь сказать, где начало у неё, а где конец; вот и они раз за разом стремились в бесконечность, тщетно спотыкаясь об ограниченность всей жизни человека, и бесконечность достигалась только в бесчетном повторении попыток, чему они были уже рады. Через несколько часов на поверхности пропадут любый признаки Солнца, кроме тайного свечения внутри их самих, отражавшего, по сути, свет тысяч и тысяч звезд. Ему казалось, что кто-то до них преоткрыл душу, и звезды высыпались в переживания и воспоминания на небесном своде; а она, в свою очередь, знала, что любит его. Запах волос её, невесть как пробивавшийся в безвоздушной атмосфере, выдавал чувства и внутри-себя- восклицания: "Давай! Заговори же!". И он заговорил:

- Безразлично, в принципе, кто мы, даже - где мы. Мы лишь оболочки, временные пристанища разрывающих эмоций и палитр оттенков счастья, избравших наши тела для продолжения своего нелегкого существования. Мне горько в голове и на душе горько, когда ты далеко или близка, но не моя, и льется горечь из меня потоками оскорбительной роду человеческому желчи, жетой, жолтой, красной. Был бы звуком - монотонным ударом в барабан по сущности - все равно досаждал бы тебе из стремлений своих эгоистичных, проникал бы в уши твои, тобой был бы и воздухом твоим, от чего перешел бы в наслаждение крайнее, патоке подобное.

- А я бы слушала, - отвечала она, взглядом проследив прощальный хвост кометы над устало-голубой Землей. - И внимала бы звукам твоим и вдыхала бы их, к сердцу прижимая, в биении сердца выуживая твой решительно-требовательный голос: "Будь со мной, будь со мной всегда". И поддалась бы безумию просьбы, как поддалась поверхности Луны, XX веку и пространству без воздуха; воздух где - мы друг для друга, как противоположности в горячем, обжигающем потоке масляно переливающихся чувств - любви.

- Как тягостно стремится человечество к эффективности. - думал он в её голове. - Настолько большое и разное чувство свело к убогенькому, короткому якобы емкому "любовь". Потому вершат безумцы поступки свои сумасшедшие, потому строят вечное и несут разрушения ужасные - потому что мало им лишь слова, короткого и до сального блеска затертого. Поэтому не Луна в мыслях моих, а ты лишь только, а Луна есть безысходность восклицаний в эту черную, щербатую от звезд бездну - чем заслужил я, дурак неразумный, некрасивый и в суждениях глупый, такую любовь со стороны твоей, открытую такую и такую палящую.

- Суждениями глупыми. - пульсировала в его висках она и улыбалась, вызывая витовы пляски протуберанцев на Солнце. - Слоями раскрывать тебя можно, от строгости до чувственности глубокой, а затем купаться в радости от одного лишь слова, с губ моих сорвавшегося: "Люблю". И подчеркиваешь его в голове, и выделяешь рамкой, забывая, что рамок нет никаких для чувств, моих, твоих и человечества, что я есть ты, ты есть я и вместе мы - есть.

- Мы вечность ли? - спросил он даже удивленно.

- Сокрее мы - ничто, но так ведь даже свободней перед друг другом.

На плоскую грудь лунного плато вышел Нил Армстронг, еще не совсем освоившийся с условиями пониженной гравитации спутника. Завидев лежащую среди камней и пыли пару, он на секунда зажмурился, подмуав, сообщать ли о видении Хьюстону, а когда открыл глаза, влюбленные исчезли. Но Армстронг не понимал, что влюбленные остались на месте, а вот Луна, его жизнь и вся Вселенная незаметно поменялись. В СССР стремительно сгущался застой, в США к власти приходили республиканцы, а жена Нила поддавалась агрессивному сексуальному напору будущего командира экипажа Апполона-13.

- Мне жалко Армстронга. - с ноткой печали сказала она.

- А мне жалко, что в Иерусалиме не парламент.

Когда они перестали говорить, мир закончился, чтобы потом начаться заново в совсем другом месте.