Отрывисто целую ее в губы, улыбаюсь напоследок. Дверь рейсового автобуса захлопывается. Вздымая облако пыли, Икарус исчезает за поворотом. Я остаюсь один на трассе. Остановка пуста. В руках ведро с недоспелыми яблоками. За полем сорняков – наш дачный кооператив, типичное совковое нагромождение хибар и фанерных коттеджей. В ста метрах – нефтяные заводы. Эта романтика настолько въелась в мозг, что даже во сне вижу факелы промышленных махин. Еще два часа назад я курил в нагретой постели, чувствуя Светино дыхание, вставляя в разговор ничего не значащие фразы. Еще час назад мы пили чай на летней веранде. Еще минуту назад я прижимал ее к себе на обочине пыльной трассы. Теперь мы снова не увидимся…долго, может никогда. Сентиментально-бытовой роман еще только раскручивает маховик сюжета, но уже задыхается от дряного топлива. Мобильный взрывается ритмами восьмидесятых.

-Да, Макс слушает.

Голос в трубке принадлежит знакомому фрику, сидящему на системе уже пол года, но не гнушающемуся любого торча.

-Хай, братуха. Ну что, будем мутить сегодня?

-будем...приеду в город - позвоню.

Смех в трубке.Сброс. Я уселся на обочине. Никому нет дела до бледного парня в черном, вжавшегося в пыльный асфальт. Да и нет рядом людей, кому «могло бы быть дело». Достаю из кармана мешочек с толченым баклофеном. Обнаруживаю, что нет купюры. Сворачиваю в трубочку инструкцию от дешевых гандонов. Мой лучший друг Ильич называет их «школьными». А зачем, собственно, я это сейчас делаю? Мне же должно быть хорошо? Только что провел ночь с любимой, завтра увижусь с лучшим и теперь единственным другом. Выпьем с ним пивка в бюджетном кабаке.…Но это будет з-а-в-т-р-а. Замарафонился – уже вторую неделю ежедневно долблюсь, ремиссия идет к черту. Побочки от ремантадина не дают нормально питаться. Принимаю его не для кайфа, какой тут кайф – паранойя, искусственно-культивируемая шизофрения. Такое состояние больной нестабильности мне ближе, чем «здоровая» рутина. Нужно просто уйти. У меня появилась дурная привычка жаловаться на самого себя самому себе. И все таки - нахуй. Порошок снежными хлопьями падаетв придорожную пыль. Нахуй. Не сегодня.

Дома мать с кругами под глазами. Истерика. Мне плевать. Что-то кричит про Светку, про мой максимализм, про нашу бедность, про мое скотство. Много банальных гадостей. Я плюхаюсь в кресло и врубаю комп. Меня тошнит. Блюю с балкона, растворяясь в звуке шестидесятых. Я научился ценить сочетания несочетаемого и оценивать неоценимое. Мать долго трясет за плечо, но потом отстает. Пинк Флоид как всегда грузит по страшному. Дверь хлопает, растворив размытое я в одиночестве пустой квартиры. Вскрываю последнюю пачку феназепама и глотаю пять колес. Нужно будет снова тащиться к знакомому ординатору-нарку и выпрашивать у него рецепт. Время то взлетает, то зависает, то стремительно падает вниз. Зарываюсь в одеяло с головой.

Просыпаюсь от телефонного звонка. На часах около восьми вечера. Казалось, что спал секунду. Страшно штормит. Штормит – это слабо сказано. Немногие понимают, что такое отходняки от баклофена в запущенной стадии. Это чувство всепоглощающей тоски, дисфории, размазанность реальности.…Бывает, сидишь и заморачиваешься на какой-нибудь мрачной мысли.…Например, однажды, я час бился головой об стенку со словами «Мы все умрем». Снимаю трубку. Глаза видят лишь ползущую по пианино муху.

-Это Темыч. Давай подваливай на трип-хату.

-У кого? Что? Сколько?

-У Фрица. Экстракт декса на третье плато, кетамин на одну ширку и немного сальвии 10х. Нас трое будет.

Мне в лом, но я с хрипом выдавливаю из себя:

-Хорошо. Приползу.

Плейлист до конца за восемь часов не доиграл. Колонки трясутся от басов какой-то малоизвестной пост-панк команды. Пост-панк сменяется трип-хопом. Я стою под липкими струями воды. Клаустрофобия, о которой любят говорить гламурные сучки чтобы подчеркнуть свою чувствительность, в моем случае стала лейтмотивом существования. Она то зарывается в серую помойную кучу мозга, то резко выныривает на поверхность. Не вытираясь, натягиваю клеши и драную футболку, ищу кеды, выбегаю в подъезд. Хищно щелкает английский замок. Забыл ключи. Пох. В лифте сердце начинает барахлить. Я рассасываю гадкий валидол. Почему-то он с детства ассоциируется с Рядовым Райном…хотя там вроде бы был солидол…носки и солидол, и взрывчатка, и оторванные ноги, и пляж Оамаха. У меня флэш-бэк на фоне сердечной недостаточности. Доползаю до скамейки, втиснувшейся между мусорными баками и гаражами. Старушки подозрительно отодвигаются. Они давно подозревают меня. То засыпаю, то просыпаюсь. Пунктир – реальность и матрица. В реальности – нарезка из образов, от богов до космических баталий, реальность – нестабильна, в нее врываются протуберанцы подреальностей. Матрица же разверзлась уравновешенной бесконечностью железных дорог, автотрасс, однообразными копипастными кварталами, дворами, одинокими типовыми фигурками в толпе, банальными парадоксами и морем радостей развитого максимализма. Выныриваю обратно в матрицу. Продукт фантазии амерских сценаристов убог. Моя синяя семнадцатиэтажка, окруженная десятками, как рыцарь посошной ратью. Постоянно рождаются исторические сравнения, мыслю историческими категориями. Ха! Меня рвет мутной водой. От дисфории начинает трясти, как говорится, «по-черному». Фриц живет на другой стороне города. Ехать до него час.

Фриц живет один. Отец, уехав на север работать, оставил ему однокомнатную квартиру в районе военного завода. Не удивительно, что почти весь круг моего общения живет на окраинах нашего промгиганта. Темыч любит говорить, что именно беспросветность окраин привела нас в нынешнее состояние. Похуй. «Мы родились в тесных квартирах новых районов» - прямо как по Цою.

Уже не раз мы триповали на флэте Михея Фрица. Трип-хата звучит гордо. Воображением рисуются таинственные картины подпольной лаборатории, бледные нарки, постоянный запах химии.…Но это только у тех, что не входит в замкнутую тусу « пафосных психонавтов».

Дверь мне открывает сам Фриц. Длинные сальные волосы, бородатое лицо, чуть узковатые глаза, совсем не арийские, на венах следы от широк.

- Хай, чуви. Проходи.

Вся троица неразлучных друзей сидит на замызганном полу миниатюрной кухни. Мусорное ведро наполнено доверху – банки от гликодина, флакончики растворителей, картонные пачки соды, изрезанные пластиковые бутылки, кульки от лимонной кислоты. На столе – лишь пол-литровый пластиковый стакан с «отбитым дексом». Обнимаю Рысь, пожимаю лапу Феликсу, здороваюсь с Темным. Ребята уже курнули и поэтому гиперобщительны. Настроение немного нормализуется. Прямо здесь, на полу, через бонг дуем хорошие шишки.

-Отличный микс будет. Только вот как с кетом быть?

Кетамин в нашей тусе гость редкий. Когда-то мы покупали его у барыги из онкологического стационара. Потом этот врач пропалился и сел. Мои фобии и дисфория куда-то исчезают. Мало кто понимает, что такое трип-хата у Фрица. Михей такой позитивный пипл, что заряжает своим позитивом не только людей, но и предметы. В единственной комнате – лишь два топчана, этажерка книг, компьютер и синтезатор, не считая житейских мелочей…и море энергии.

-Макс. А птицы то уже улетают.…Рано, август…Их тоже все заебало…и у меня такое ощущение, что они сюда больше не прилетят.

Я долго смотрю в глаза Михею. Он равнодушно курит, прислонившись кровати.

-Знаешь, Михей…А не надоело тебе все время улетать, чтобы прилететь обратно и пытаться улететь снова?

Михею похуй. Похуй стал основным мотивом нашей жизни.

Стемнело. Мы покидали матрасы на пол и смотрим в черный потолок. Отсчет идет на десятки минут. Проскакивается первое плато. Частичное изменение восприятия, параноидальный подтекст у обычных предметов. Поиск альтернативных решений для банальных задач. Для многих первое плато является развлечением. Они просто не умеют пользоваться своим мозгом. Рысь плачет. Она почти всегда плачет при миксе шишек и декса…Странны эффекты от смешивания «ПАВликов». Я уже на втором. Бит гоа-транса врезается в черепную коробку пилкой хирурга. Приятно покалывает кожу.

- Знаете. А вам не приходило в голову, что вся наша жизнь это бессмысленная спираль…Мы работаем, чтобы отдыхать, чтобы потом снова работать для того, чтобы отдохнуть. Это же тупо?

Лишь дистрофичный гот Темный кивает мне…кивает и снова закрывает глаза, погружаясь в свой бесконечный микрокосм.

- Ребята, я курну сальвии.

Рыська отрывает от подушки свое детское личико с размазанным макияжем.

-Только нам оставь и постарайся не барагозить.

-Рысь, ты ж знаешь, что энты превращают меня в далайламу.

Рысе похуй. Она отворачивается. Ее главная цель – унестись подальше от своего гепатита, зависимости, бедности, от парализованной бабки и отца-наркомана. Ее трип-репорты всегда позитивны. Сказочные светлые миры, хотя по логике она должна погружаться в месиво своих кошмаров. У нее редко бывают бэды. Завидую.

Через бонг вдыхаю дым сальвии и сразу падаю на продавленный топчан.

Тело расползается по планете огромным слизнем, проникает в каждую впадинку, а потом…я становлюсь самой Землей. Десятки тысяч вариаций развития. Новые воплощения. Я не контролирую даже глаза, как на третьем плато декса. Я окончательно перешел на новый уровень существования. Никаких тоннелей. Лишь плавное перерастание из одной сущности в другую. Я – космонавт, поднимающийся по трапу первого звездолета. Я – мыслящий сгусток энергии в фотосфере звезды. Я – галактика. Я – мчащийся поезд. Я – его пассажиры. После бессчетного количества воплощений и падений я выпадаю в мир.

Плевок на мгновение застывает в воздухе и устремляется вниз. Пол сотни метров полета и… он разбивается о пыльный асфальт. С кухни доносится звон посуды. Я мрачно смотрю на раскинувшийся на пятьдесят километров массив панельных многоэтажек, высоченных черных труб, цистерн, корпусов, цехов и мастерских. Загораются окна, выходят на балконы небритые рабочие и апатично курят…как, собственно, и я.

Окраина промышленного гиганта еще только просыпается от алкогольного сна. Понедельник. Дворники спят. Дворы завалены тысячами бутылок, презервативов, сотнями тонн отходов воскресного отдыха. С медеплавильного завода ветер несет запах химикалий. Этот воздух всегда ассоциировался у меня с однушкой на двадцатом этаже. Здесь под рваные ритмы псай-транса я чпокал свою первую женщину, одноклассницу Розу. Здесь я читал Робинзона Крузо лет в десять, а мать ругалась, что меня продует сквозняком. Именно с этого балкона выпал братишка Арчи, превратившись в черное пятно на далеком асфальте. Задыхаясь от смога, двадцать пять лет я существую в этом городе. Школа отлично видна отсюда – типовое кирпичное здание в три этажа. Путь в нее лежит сквозь приземистые гаражи, занимающее почти все пространство между домами. Лет в восемь я боялся вечером возвращаться через них, мне мерещились призраки и педофилы. Их я боялся больше всего…Эти потные руки, гнилые зубы, свиные глаза…

Я подставляю лицо сентябрьскому холодному ветру. Последние звезды прячутся в облаках дыма и гари. Военные заводы работают круглосуточно. Несмолкающий грохот. В паре сотен метров от моей двадцатиэтажки – железная дорога. Днями и ночами с грохотом ползут по ржавому полотну стальные черви товарных составов.

На кухне Марго опять жарит яичницу…Я заталкиваю в себя желто-белую рванину органики, заедаю черствым хлебом. По телевизору утреннее шоу – на фоне десятков орудий пыток ведущий в черном мундире со свастикой рассказывает о достижениях имперского правосудия. На втором канале транслируется мультфильм про Воссоединение Мира. Пафосные картинки для детей младшего школьного возраста.

Иду на работу в строю таких же – обтянутых в серые спецовки - мужчин. «Вставай Планета, работай Мир. Живи по Плану, иди по Тропам, протоптанным теми, кто знает Путь» - кричат мегафоны со стен небоскребов.

В стуке многотонных механизмов теряются слова, мысли задавлены. Лишь внутренние часы отсчитывают время до приема пищи.

Первое поколение Единого Мира. Первое поколение Великого Мира. Как всегда, в конце дня в понедельник мне выдают ампулку с Элексиром. Как всегда, я дрожащей рукой ширяюсь прямо в фойе завода. Мир расцветает ядовитыми красками…Долгий оргазм…Оргазм…Слияние с миллионами «человеков», впрыскивающими в этот момент в себя кубик Элексира. Человечеству есть к чему стремиться. Мы выйдем к звездам. Мы покорим вселенную. Ведь у нас есть Элексир.

Шеренги радостного пролетариата заполняют улицы. Еще неделя водки и работы. А потом снова – заветная ампулка. Ради этого стоит жить. Мир стабилен и совершенен.

Капли пота затекают в воспаленные щелки глаз. Ловлю ртом воздух. Сквозь раскадровку третьего плато я вижу обрывки квартиры Фрица. Прошло минут двадцать, или дней... Я слышу каждый звук на километры вокруг – шепот соседей за тонкой стеной, шелест шин по асфальту, вой турбин самолетов, перестук колес локомотивов. Я толком не понимаю, где нахожусь… Это был трип. Но никаких красок. Лишь матрица возведенная в степень. Прошлое или будущее? Или настоящее? Может вся эта жизнь – всего лишь затянувшееся состояние измененного сознания. Банальности. Одни лишь банальности. Почему даже выйдя из нашей псевдо-реальности я попадаю почти сюда же? В мир еще более гнетущий, еще более рутинный.

Все в трансе, а я больше не могу никуда погрузиться. Облом…Облом…Фриц слился с музыкой, тарелки его расширенных белков невозмутимо транслируют на потолок мертвые равнины, чужие миры, войны…хер знает, что продуцирует его шизофреническая фантазия. А моя стала производить копии…копии нашей жизни.

И снова я еду в трамвае, припав лбом к мокрому стеклу. За пеленой дождя утренний город. Синее небо и акварельная панорама благополучного центра. Я, кажется, понял, я перестал ждать хэппи-энд. Выхожу на остановке «Университет». Двое абитуриентов всматриваются в списки поступивших. Еще одна пересадка и я дома. Стреляю сигарету и прячусь под крышей вуза. Тошнит. Походкой космонавта, вдавливая литосферу своими многотонными башмаками, шагаю к аптеке.

-Дайте три бронхолитина, и пачку золдиара.

Аптекарша, желчная пожилая тетка с огромной бородавкой, устало смотрит сквозь меня:

-Молодой человек, я же сказала, что вам ничего продавать не буду.

Обычная история. В соседней аптеке забираю последние два флакона любимого сиропа детства. Что бы еще взять? Последние 500р, взятые вчера из заначки. Придется снова искать работу.

-Так…Мне еще терпинкод, или нурофен плюс...Пачки две...И кофеин две упаковки.Спасибо.

Никакого удовлетворения от покупки не испытываю. На остановке в сторону моего микрорайона жмутся к побеленной стене люди. Но стена от дождя не спасает. Они мокрые и злые. Здороваюсь с инженером, коллегой матери. Ему похуй, и он лишь хрипит что-то ненавидяще-приветливое. Мать наверняка все уши ему прожужжала про меня. Целый час наш пропитанный влагой пазик пробирается сквозь километры пробок. Опять острое дежавю. Так ведь и бывает почти каждый день.

Звонит Светка. Говорит, что на днях опять приедет в город из своей деревни. Может ко мне, а может по делам, а попутно ко мне. Какая мне разница?

Стягиваю с себя ботинки. Мать снова убежала на работу. Набираю ванную, включаю что-то донельзя готичное и достаю бритву. В голову приходит мысль, что все происходит будто в рассказе пятнадцатилетней готессы с литературного портала. Бритва щекочет кожу. Обросшее лицо снова приобретает мелкотоварный вид. Брею все. Нахуй. Теперь я чистый и веселый. Пусть все думают, что веселый. Достаю из холодильника двуху пива. Нет желания, но надо…Напиться и спать…Напиться и спать без снов. Как при баклофене.

__________

Год промчался будто под феном. Да он и был под ним...и еще многим другим. Я даже не вылетел из универа, что интересно. Светка само собой меня бросила еще осенью, когда я "зашел слишком далеко", однокурсники заебали...как и психоделики. Все чаще вместо "элитных" дексов, сальвий,марихуанн и кислот я долбался прозаичными торчальными вещицами...День начинался с выпущенного наружу кала в сортире, выпитой чашкой кофе и заканчивался или расслабленностью прихода или головной болью и жаром отходоса. Жаловаться некому. Фриц сел за кругляши, а Рыське ампутировали ногу. Все произошло слишком быстро. Коаксил, неделя боли,гангрена. Палата.Бледное лицо. Потом все обычно...я бы также сделал. Десять кубов и спать. ну...хуйня. Это лето все изменит. всегда я так думал...Каждое лето об этом мечтаю. Мол само все станет лучше. Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и подарит на завтрак мне...счастье.Но волшебника нет поэтому дарю его себе сам.

_____________

Сегодня первый по настоящему майский день, хотя уже вовсю спешит к финишу июнь. Май был каким-то по-осеннему мартовским. Солнце, если и светило, то слишком ярко,выжигая зрачки, теплый ветер выбивал нервную дрожь желтыми зубами, торчащими из изъеденных солями десен. Прокисший дождь вместо свежести приносил в мой мир нечеткость зрения, налипая грязноватыми каплями на очки, бил в нос запахом кошатины в салонах переполненных маршруток.Но чаще всего я, выходя на балкон, чувствовал дыхание заводов, растворяясь в ненавязчивом, но неотвратимом шуме трассы. Кто-то опрокинул на небо ведерко с моими стихами, окрасив его в пыльную серость, вечную и обыденную.

Ныне небо ничуть не другое. Все такое же, с налипшими на ртуть аппликациями мутноватой синевы. В этих просветах не надежда, а просто необходимость смены обстановки.Но все равно сегодня первый майский день. Ведь сегодня у меня в кармане пакетикс единственным белым пятнышком среди гниющего дерева бараков окраин, бетона спальных районов и холодных кирпичных фасадов отнюдь не благополучного центра.Для меня реальность давно стала раскраской. Контуры на блеклой бумаге. Можнозалить небо желтым, а асфальт сделать красным, людей порадовать зеленью, а деревья извратить в разноцветное непотребство. К сожалению, все больше и больше фломастеров нужно на один лист. Этого пакетика хватит на целую панораму с неограниченным рамками сюжетом.

Совсем недавно я купил себе классные кеды в невзрачном магазинчике рядом с городским моргом.Мне вообще нравится этот район. Чистенький дворик с клумбами и елочками будто предназначен для того чтобы, вмазавшись, щуриться, отгоняя несуществующие солнечные зайчики, выпущенные несуществующими людьми из окон за которыми нет ничего кроме синих стен, побелки и одинаковых кабинетов. Вряд ли пациентам морга нравится здесь гулять ввиду их неспособности к этому делу. Но я то парень деловой, пока не затромбились вены на ногах, и могу даже показать язык уборщику-олегофрену Васильичу, постоянно выползающему покурить неизменную «Балканку» на облупленное крыльцо. Он не обижается ввиду врожденного дебилизма, а мне нравится его придурковатая улыбка. Ему недолго жить осталось, судя по кровавому кашлю.

Так вот, на этих кедах за пятьсот рублей,множество нашивок с марками пиджаков, трусов, ботинок, холодильников и утюгов.Красочные аббривеатурыи интригующая латиница. Все спрашивают меня – что значит круглая эмблема «PLA». Я сначала не знал, поэтому замазал ее сверху непритязательным пацификом (пусть считают меня пацифистом и не марают об меня руки), но теперь мне даже жалко, ведь PLA - это PostofLos-Аngeles. А что у нас на почте? Марки,горьковатые и оргазматически необычные. А где у нас почта ? В Лос-Анжелесе. А где у нас Лос-Анжелес? В Америке. А что у нас в Америке? Свобода. А что у нас свобода?...вот здесь мой мозг налетает на непреодолимую преграду. Кажется, я начинаю залипать под принятой час назад утренней дозой кодеина. Сажусь на любимую лавку в районе знаменитого памятника Ленина и почесываю зудящие язвочкина руках. По идее я бы побежал скорее в аптеку, купил баян и вмазался. Но мне пока что лень. Зачем перебивать один приход другим? Это ж пустая трата и так скудных лавешек нищего студента. Университет мой уже погрузился в пост-сессионную дрему. Скудоумное быдло из незнакомых даже с такой ерундой как баклофен деревень пытается закрыть многочисленные зачетные дыры. Вот ведь придурки, пьют свою дрянную девяточку в общаге по ночам, потрахивают невзрачных телок с небритым лобком и…Блядь, почему всегда под кодой мои мысли тормозятся истановятся какими-то по-животному недостойными такого интеллигента как я. О,надо же, оказывается немного самоиронии во мне осталось. Хочется ссать. Я спускаюсь в подземный переход и мощной струей расстреливаю стайку муравьев.Проходящие мимо девки косятся на меня, а какая-то старуха даже что-то возмущенно ворчит. «Прошу прощения мадам, а не пошли бы вы на хуй со своми комметариями?» - довольно жизнерадостно спрашиваю я, выдавливая из себя последние миллилитры мочи. Сегодня лишь муравьям и людям плохо, а мне вполне прекрасно.

Выйдя изаптеки, я перво-наперво срываю со шприца ненужную упаковку и устремляюсь всторону своей альма-матер, Самого что не на есть Государственного Университета.Всего-то метров пятьсот …совсем немного, если бы не пришедшая мягкой расслабленности усталость. Пот течет, нос снова начал сопеть, раскалывается голова. Последнеевремя «кода» как-то слишком скоротечна. Приторчался значит уже. В обшарпанных университетских коридорах душно и пусто. Большинство студентов разъехалось по домам, а преподаватели принимают последние передачи, мечтая поскорее куда-нибудь уехатьна пару недель из нашей провинциальной затхлости.

Туалет ударил в лицо таким знакомым, и таким ненавистным запахом. Вряд ли кто зайдет сюда.Привык я к этому безпалевному месту. Не раз бывало перед парами «подлечивался здесь» - защелкнешь шпингалет, и тебя уже нет. Собственно не так уж и давно я перешел на внутривенные инъекции. Еще месяца три назад презирал «ширял»,считая, что эти люди опустились настолько, что уже людьми не могут и считаться.Но однажды мать перестала подкидывать деньги, устроив истерику из-за найденногов кармане пакетика с амфетамином. Вот тогда я понял, что значит кодеиновая ломка. Пару недель был в ремиссии, но когда гриппозное состояние превратилось вбесконечную боль во всем теле, когда пройти сотню метров стало проблемой,сорвался…и побежал в аптеку. Если меньше тридцати колес с утра, то весь день раскалывается голова, а если тридцать, то пол дня проходит в лени и похуизме. Тогда я и понял, что грамма амфетамина нозально мне хватает одному на три рабочих дня, а если учесть еще и угощения друзей, то….Нет, работа у меня не трудная – после учебы подрабатывал в «Компьютерной помощи». Но постоянные отходняки – то от фена, то от «ешек», а чаще от кодеина, просто-напросто не давали нормально ездить по адресам. Тогда-то я подсел впервые на внутривенную систему.

Отработанным движением перетягиваю жгутом руку…Пара минут возни с ложечкой, зажигалкой и шприцом и…меня словно подхватывает волна наслаждения и радости, подкидывая куда-то на десятое или двадцатое небо. Несколько минут кайфую, прислонившись к смывному бочку. Мысли несутся с огромной скоростью – мой мозг поддерживает сотни процессов за раз. Чувств овсесильности и превосходства. Вскакиваю и отрывистой походкой удаляюсь от туалета. Энергию некуда девать. Мое тело, словно колба с химическими реагентами, которые вышли из равновесия и стремятся выплеснуться наружу неудержимым фонтаном .Мелькают двери, лестницы, деревья, машины, разноцветные люди, светофоры. Как спринтер-олимпиец мчусь километр за километром. В ушах играет легкий голландский EBM.Странное противоречия – голова соображает предельно ясно, восприятие кристально чистое. Никакой шелухи, никаких ненужных помыслов и переживаний.Только скорость, только музыка, только открытое окно газели. Слева – проспект,пятнадцатиэтажки и пирамидальные тополя, прямая улица-стрела. Ничего лишнего.Это и правда – самый настоящий май в июне. Давно я не был так свободен – ведь есть еще больше грамма, а вспотевшие пальцы нащупывают в кармане тысячные банкноты.Деньги на две недели жизни будут сожжены за пару дней. Что будет дальше неизвестно, но сейчас это и не важно…Я жажду общения. И еду к друзьям. Эйфория мало-помало превращается в радостное возбуждение, фонтан энергии становится струей позитива. Впереди еще вечер и ночь, и еще день и ночь. А о «потом» лучше не думать.

Газелька летит в эйфорическом экстазе в сторону оргазматических приходов этих выходных.

Но кто-то на заднем дворе, пилит стекло. И этот задний двор где-то глубоко в той области мозга, которая называется "предчувствия"