1. Лекция о…

– …Миры никогда и нигде не существуют поодиночке, – Ромка для убедительности помахал указательным пальцем перед моим носом и в опасной близости от моих же глаз. Пришлось отклониться, заранее признавая своё поражение в споре, чем мой гость не преминул воспользоваться. Ухватив со стола гроздь местного (мелкого, но очень сладкого) винограда, он продолжил:

– Миры, подобно этому винограду, существуют гроздями, с той лишь разницей, что все ягоды миров, заключенные в оболочки времени и физических законов, одновременно находятся в одном и том же месте. Представь себе ящик, наполненный смесью из железных опилок, песка и древесной стружки… – Ромка оборвал с грозди половину ягод и сыпанул их в рот, пожевал, возможно, демонстрируя приготовление указанной смеси, но самой смеси не предъявил, а проглотил её и улыбнулся: – Ты за мыслью следишь?

Я кивнул: слежу, мол.

– Помести этот ящик сразу в несколько полей: в магнитное, в, скажем так – древесное, и, конечно же, в песочное. Каждое поле будет определяющим для сформированного им мира, а на прочие миры его влияние окажется ничтожным или вовсе нулевым. И мы получим в ящике три независимые вселенные, живущие по свои законам каждая, и совершенно не касающиеся двух остальных – вселенная магнитная, вселенная древесная и вселенная песочная, – Ромка доел виноград и уколол меня неуютным вопросом: – Пиво есть? Тащи! И рыбу, рыбу давай!

Некоторое время он колдовал молча, точнее, священнодействовал, наслаждаясь пенным напитком и солёной – аж губы пекло – рыбой. Так уж повелось в наших с ним отношениях, что Ромка предпочитал рассуждать о мировых проблемах, потягивая именно моё пиво с моей же воблой, таранью или иным к пиву угощением. Когда-то я охотно на это шёл, поскольку рассуждения у Ромки случались и интересные, и довольно неожиданные. Правда, в этот раз наша беседа проходила немного напряжённо.

Признаюсь – я давно отвык от этих нахальных набегов на мои припасы. Пиво – что! Пиво я покупал в ближайшем киоске, и пива мне жалко не было. Что же касается рыбы, то здесь история получалась иная – рыбу я ловил сам, засаливал сам и, после засолки, вялил тоже сам. И по своему вкусу. С плодами собственного труда всегда тяжело расставаться, если их отбирают. Хотя бы и друзья… Поэтому лёгкий налёт досады окутывал все мои мысли, слова и поступки, направленные на гостя – Ромку. Чего он упорно не замечал, поглощая лещей, бычков и щучек из моего не слишком большого запаса.

– …Мы живём в паутине, – заявил гость, утолив первую жажду и первый рыбий голод. В смысле, голод на насоленную к пиву рыбу. В городе её так легко не возьмёшь, как в моей хибарке – протянул руку к связке, ухватил, на что упал взгляд, дёрг – и ты уже с добычей.

– Мы всегда жили в паутине, – давил на психику мой гость, отрывая голову очередному лещу, раздирая тушку и вышелушивая из чешуи вяленное рыбье мясо – волоконце за волоконцем, волоконце за волоконцем...

– …Мы всегда будем жить в паутине, – отхлебнув пива, продолжал Ромка. – Потому что мы – суть амёбы этого бренного мира, тесно связанного с бессчётным количеством миров, в которых водятся хищники покрупнее и поопаснее нас. Некие всеядные инфузории… И их тоже кто-то жрёт – ещё более крупный и ещё более жадный, чем они…

Я с Ромкой не был согласен, потому что на амёбу не походил. Костистый и жилистый – ни одного мягкого места на всём теле. Даже сидел я на двух жгутах мышц, в которые медсестричка, делавшая мне когда-то уколы, с неимоверным трудом втыкала иголку шприца. Ничего общего с бесформенной амёбой. Но, не соглашаясь, я с Ромкой и не спорил – заведётся пуще прежнего, не остановить потом. А так была надежда, что насосавшись, пересохшим от долгой болтовни и разъедаемым солью, ртом, моего покупного пива, Ромка отвалится, наконец, и от изрядно прореженной рыбной связки. И завтра я, в одиночестве, смогу посмаковать её остатками, вспоминая несусветный Ромкин бред о паутине…

– …Всё, что есть вокруг нас, за что не возьмись – всё паутина. Или отдельная, или часть всеобщей… Дороги грунтовые, асфальтовые, железные – огромная сеть паутины, раскинутой от океана до океана по всем материкам планеты. И мы, амёбы, бьёмся в этой паутине, изображая жизнь. На самом же деле – в ожидании, пока нас кто-нибудь не схарчит…

Ромка победно посмотрел на безмолвного оппонента, то есть – на меня, и смачно отрыгнул пивом.

– Загибай пальцы, – скомандовал он мне и, не встретив понимания, начал загибать свои. Не выпуская, впрочем, уже очищенного щучьего хвоста. – Дороги – р-раз! Р-раз – дор-роги! Сюда же прибавь улицы городов и прочих селений – самая, что ни на есть, паутина. Бр-р-р! Дороги – раз! Видимая внешне, то бишь, снаружи, паутина. А есть паутина скрытая – все подземные коммуникации городов. Целые лабиринты из паутины ходов, коридоров, трубопроводов и кабелей. Подземные сети – два! А паутина из радиоволн! – Ромка уже почти кричал. – Радиостанции да сотовые телефоны! Три! А паутина из наших сознаний, всего человечества сознаний, которые переплетены между собой самым хитрым образом и касаются друг друга, даже если нет контакта между нашими телами! И расстояния при этом не имеют никакого значения… Я здесь, с тобой, а на другом конце планеты моё сознание выкидывает чёрти какие фортели, о которых я – ни сном, ни духом… Четыр-ре! Четыр-ре! Или возьми Интернет – сеть из сетей, паутина из паутин! А самое главное, что все эти паутины, все эти сети могут резонировать! Понимаешь меня? Резонировать!

Я насторожился – слово, дважды произнесенное Ромкой, не показалось мне случайным – и не сумел своей настороженности скрыть. Ромка вдруг перестал сотрясать пространство заурядными сентенциями, а принялся разъяснять мне осенившую его гениальную идею, всё так же тщательно упрощая предложения. Для лучшего моего понимания – как-никак, а учёным из нас двоих был, всё же, он.

– Паутины – это не исключительное свойство только нашего мира. Все миры опутаны паутинами. Множественность опутанных паутинами миров! И все паутины во всех мирах, случается, резонируют! Ты видел, как вибрирует от малейшего дыхания обычная круглая паутина у наших, земных, пауков? Точно так же колеблется и любая другая паутина. И совершенно не важно, из чего она соткана. И соткана ли вообще. Каждая паутина имеет свою амплитуду колебаний. Одновременно, в мириадах миров, колеблются мириады паутин! А разделяют миры тонкие мембраны времени или пустяковых отличий в физических законах. И нет ничего удивительного, что некоторые части вибрирующих паутин попадают в резонанс друг с другом. И в точке резонанса паутины разных миров соединяются, разрывая преграды между мирами. Где на короткое время – на миг, на мгновение. Где – на более долгий срок. И тогда можно легко перейти из одного мира в другой… И переходят! Это случается постоянно. Чаще всего пропадают люди, но и объекты более крупные запросто переносятся из мира в мир. Корабли, самолёты, даже города… Вспомни, например, Китеж…

2. Просьба.

Да, Ромкина оговорка не была случайной. Как и его появление на озере. Как и его нежданный визит ко мне. В нашем возрасте уже не дружат искренней детской дружбой. Взять Ромку, который сегодня есть не кто иной, как действительный академик и доктор почти десятка наук, среди которых математика и физика (с разными прибамбасами, типа квази-тр-тр-излучение, в названиях) занимают далеко не последнее место… И взять меня – обычного сторожа на лодочной станции пансионата «Холодный ключ»… Нет между нами равенства. Как, наверное, нет и былой дружбы – той, что была двадцать лет назад… Двадцать лет, это вам не хухры-мухры… Двадцать лет… двадцать лет…

Я и не заметил, как они пролетели. И, хотя местные зовут меня Дедом, я не чувствовал возраста, пока не увидел Ромку. А Ромка сильно постарел. Брюшко, залысины, зачёсанная с боков плешь… И лицо… Обрюзгшее лицо заезженного жизнью человека… Единственное, что сохранилось с прежних времён – это высокий рост. Но мне, всё же, показалось, что он теперь ниже меня. Из-за опущенных вялых плеч и потерявшей упругость грудной клетки – словно выпустили из человека весь воздух, оставив одну пустую оболочку. Ну, и болезненно-бледная, синюшного цвета кожа никак не радовала, особенно в сравнении с моим загаром. Нипочём не узнал бы его при встрече, если бы Ромка не назвал меня студенческим прозвищем… Странно, как я это прозвище не забыл – за двадцать-то лет, что ношу другое. Дед, подай это, Дед, сделай то… Дед я теперь, Ромка, просто седой загорелый Дед… Кое в чём мне, наверное, перепало больше, чем тебе, оттого я и седой… Ну, да всё это пустяки, мелочи…

Размышления, навеянные прошлым, несколько отвлекли меня от резонансов мировых паутин, и я упустил какую-то часть Ромкиной болтовни. Собственно, похоже – всю упустил, поскольку академик и многоразовый доктор наук перешёл от повествования к вопросам:

– Ты же поможешь мне?

Бывают вопросы, на которые не знаешь, что отвечать. Занять тебе денег, Ромка? Из моей нищенской зарплаты сторожа? Так я не накопил ничего – на пиво, сколько ты его пьёшь, дней за пять потратится всё, что наскребу по своим карманам. Что ещё у меня есть? Эта хибарка, да старая лодка, да три ореховых удилища. Вот и весь мой багаж, но вряд ли он тебе нужен, дорогой издёрганный старый друг…

– Ты поможешь мне? – сколько надежды в коротком вопросе.

– Чем же я помогу? Хочешь, живи у меня, недолго.

– Нет, не это!

– Ну, живи, сколько надо…

– Да, нет же, нет! Свези меня на Остров!

– Ромка, ты приехал днём?

– Да.

– Ты на озеро смотрел, когда приехал?

– Да.

– Ты видел на озере остров? Или хоть что-то на него похожее? Блюдце воды размером с носовой платок – от берега до берега доплюнуть можно… если хорошо постараться, конечно… Я живу здесь двадцать лет – никакого острова в глаза не видел…

– Резонанс паутин… Ты не слушал меня? Остров не здесь, не на этом озере. Он появляется, когда резонанс достигает максимума… У меня все расчёты с собой, – Ромка кивнул на пухлый портфель, с которым заявился ко мне. – Относительно стабильный резонанс, с выходом в наш мир только в точке максимума… Перекрёсток миров… время от времени открывающаяся для нас дверь… Отвези меня туда…

– Ромка, я не видел никакого острова…

– Пять лет назад ты подобрал с Острова двух потерявшихся рыбаков – я всё про тебя знаю!

– Я снял их с мостков, Ромка! С мостков, которых так потом и не нашли…

– Потому что мостки – на Острове!

– Да не было там никакого острова!

– Рыбаки пропадали где-то целых две недели! Где?

– Не знаю, Ромка, и никто не знает – оба, насколько мне известно, до сих пор в беспамятстве. Тёмное это дело, не совался бы ты в него. А? Как друга прошу, Ромка!

– Это я тебя, как друга прошу! Посмотри на меня внимательно: полгода – самое большее, на что я могу надеяться. Я умираю, и ничего нельзя сделать! Помоги мне, свези на Остров!

– Попытка найти лечение? – брякнул я сдуру и тут же пожалел об этом – в линялых глазах Ромки мелькнули искорки гнева, напомнив о его буйном нраве в молодые годы. Жаль, преображение длилось недолго – голос Ромки потерял всякие интонации, будто умер. Голос и – умер!? Бред! Чушь!

– Я хочу увидеть… Я имею право… Я к этому стремился всю жизнь… Уйти, не узнав, какое оно – иномирье…

Беседа наша заглохла, и мы вернулись к пиву и рыбе.

3. В путь!

Ближе к полуночи почти одновременно произошли два события. Первое – Ромка заснул, оккупировав мой диван, и сладко посапывал, по-детски подсунув под щеку кулачок… кулак… кулачище… Второе – над озером начал собираться туман: зрелище удивительное и непонятное.

О туманах я мало что знаю, кроме обычных для них причин – охлаждение водяных паров воздуха до температуры конденсации либо испарение с больших водных поверхностей. Были над озером и такие туманы. Вернее, в основном такие и были. Но иногда ложился на озеро туман необычный – от него не оставалось мокрых следов даже на чувствительном к влаге асфальте. Сам убедился, разглядывая дорожку, идущую от моей хибарки до причала лодочной станции.

Был этот туман плотный и вязкий – от резкого взмаха рукой появлялся хорошо видимый пустой след, который неспешно снова заполнялся туманом, словно сгущённым молоком. Но дышалось в нём легко и приятно, потому что туман обладал едва слышным цветочным ароматом. И все, вдохнувшие его впервые, называли разные цветы – не помню случая, чтобы мнения о природе запаха совпадали.

Начинался туман всегда в центре озера, клубами расползаясь во все стороны. Создавалось впечатление, что там работает, надрываясь, скрытый под поверхностью воды генератор декоративных туманов. Но замеры глубин середины озера упорно давали отметку в двести десять метров, а пробы грунта приносили лишь донный ил. Ещё одной странностью было то, что во время ЭТИХ туманов никто не сумел добраться до центра озера, чтобы замерять и брать пробы. А сам туман не поддавался анализу, поскольку давал обычный для здешних мест состав воздуха. Никаких примесей, совершенно никаких.

Следует, правда, отметить, что изучением необычного тумана занимались местные энтузиасты – сотрудники краеведческого музея и учитель физики с кружком любознательных школьников. Поэтому результаты нельзя было считать достоверными с научной точки зрения – оборудование самодельное, неэталонное, и точность замеров получалась в соответствии со старой студенческой шуткой – «плюс, минус трамвайная остановка».

Бесспорно было установлено: компас в тумане не действовал, часы ходили только механические, но по разному – я как-то одел две пары, и разница в их показаниях составила три часа. А с будильником, оставленным дома – соответственно, пять и восемь. Ещё туман, при всей его текучести, никогда не переступал, если можно так выразиться, порога моей хибарки. Обтекая со всех сторон домишко, он избегал открытых дверей и окон. Очень удобно – сиди и жди, пока заполнится туманом проём входной двери. Что я и делал до без четверти два.

Ещё около часа ушло на подготовку лодки и сборы – нарезал бутербродов, наполнил анкерок свежей водой, перенёс в лодку удочки и банку с червями, вставил в уключины вёсла и уложил их вдоль бортов. После этого начал будить гостя:

– Ромка, вставай, поехали! Тш-ш, да не шуми ты так. Приспичит говорить – не громче, чем в полголоса. А лучше вообще не болтай…

– А!? Что!? Ага…

– Портфель с расчётами возьми!

– Оставь себе – там не сложно, ты разберёшься… Четыре курса физмата – не мог же ты всё забыть… Ещё успеешь в Академии наук действительным членом сесть…

– Скорее – в тюрьму, за твоё убийство. И всю оставшуюся жизнь буду на допросах отвечать, куда девал светило нашей науки… Кто-нибудь знает, что ты поехал ко мне?

– Н-нет, никто… не должен…

– Вспомни, это важно. Мне неприятности не нужны.

– Нет, никто! Точно – никто! Я и добирался попутным транспортом, чтобы именных билетов не брать – я же понимаю, что это след…

– Ладно, пошли – поспешим, пока туман не закончился.

До лодки добрались без особого труда – я-то дорогу знал хорошо, не оступался даже в тумане, а Ромка старательно держался рядом со мной. Робкую попытку академика сесть на вёсла я пресёк негромким вопросом:

– И куда ты будешь грести?

Отчалили. Туман сразу же пленил нас, скрыв все ориентиры за белой пеленой. Мне был смутно виден неподвижный Ромкин силуэт на корме, немного чётче – мои ноги на упоре и борта лодки по бокам. Лучше всего я различал свои руки на рукоятях вёсел, когда совершал гребок. Больше ничего вокруг не существовало. Только однажды где-то глухо, словно через слой ваты, застучал подвесной мотор. Звук вскоре отдалился, потом и вовсе затих. Ромка на корме шевельнулся – молчание тяготило его, а звук мотора был хорошим поводом начать разговор.

– Краеведы – туман изучают, – тихо пояснил я Ромке.

Туман исказил тембр моего голоса, и силуэт на корме нервно дёрнулся – знаю, каким неприятным становится человеческий голос в тумане. И чем громче речь – тем неприятней. Режет слух, а от крика боль в ушах и вовсе становится нестерпимой. Говорить Ромке уже расхотелось, и я мерно грёб, размышляя в тишине…

У тумана были и другие особенности, известные только мне. Как бы я ни грёб и откуда бы я не пускался в путь – я всегда приплывал к мосткам. Но рассмотреть, что находится возле них, и где они берут начало – не получалось. Лодка либо стояла на месте, либо уплывала от мостков и – прочь из тумана. Все мои подобные попытки завершались у берега озера. При этом ни от мостков, ни от тумана не оставалось и следа.

И ещё – я в тумане иногда слышал других, как это было с моторкой, но никогда ни с кем не встречался. Кроме случая с рыбаками, о котором напомнил мне Ромка. И я до сих пор не знаю, как рыбаки оказались на мостках, почему без лодки, и почему в таком состоянии.

Сегодня я впервые плыл к мосткам с пассажиром, и мне было интересно знать – доберусь до них или нет? Если не доберусь – можно быть уверенным, что Ромке здесь попасть в иномирье уже не удастся. А если доберусь? Считать это разрешением для него? Или он разделит судьбу двух рыбаков – полная утрата памяти, и начинай жить заново? Вот под какие мысли я орудовал вёслами…

Ромке повезло – до мостков мы добрались. Повезло ему и ещё раз – высадка десанта из академика и многоразового доктора наук (в одном лице) прошла без заминки. Даже буднично до тошноты.

– Это здесь? – спросил нервным шепотом академик, ступая на дощатый настил.

– Здесь, – таким же шепотом ответил я…

4. Каждому – своё.

– Последний раз спрашиваю – возьмёшь бумаги? Открытие, достойное Нобелевки… Моя лучшая работа… – Ромка заволновался, что я неправильно пойму: – Тебя не обвинят в присвоении – я ни с кем эту тему не обсуждал… А сделать расчёты самостоятельно… В общем, этих формул никто не видел… Отличный подарок человечеству…

– Я не стану осчастливливать человечество, Ромка. Тебе придётся взять портфель с собой, – я положил в портфель бутерброды и протянул его своему другу. – Мне не нужны неприятности, помнишь? Так что, не оставляй его даже на мостках – мало ли как сложится…. Будет лишним – выкинешь там где-то… где можно… Вот, и воду возьми – пригодится, наверное…

– Что меня ждёт?.. Там?

– Понятия не имею – никогда не вылезал из лодки…

– Пойдём со мной, а? – всё-таки Ромке было страшно, и я понимал его страх.

– Нет, – ответил я. – Не могу…

– Не каждому, видно, дано, – буркнул Ромка и зашагал по мосткам, исчезающим в тумане. Академики тоже, бывает, говорят глупости.

– Если что – возвращайся, я подожду… – но мои слова остались без ответа. И туман проглотил сначала Ромку – с портфелем в одной руке и анкерком – в другой… А немного спустя – и звук его шагов...

Я сказал Ромке неправду – из лодки я вылезал. Один раз, двадцать лет назад. Это тогда я стал седым… Не думал, что от боли можно поседеть… Помню – привязал лодку к мосткам и шагнул, подобно Ромке, на деревянный настил. А дальше воспоминания отрывочны и нечётки.

…Я лежу, скорчившись, на краю мостков. Корма лодки совсем рядом – только руку протянуть. Мне бы двинуться как-нибудь и скатиться в неё, и боль сразу отпустит. Я знаю это наверняка, но откуда – не имею понятия… А тело сведено судорогой, и ощущение такое, будто меня разрывает напряжением мышц на части. Чувствую, что из носа течёт кровь… Из ушей течёт кровь… Ещё немного, и кровь хлынет изо рта. И всё – мне конец…

Провал в памяти… или сознание потерял…

…Меня приподнимают… обтирают лицо… заставляют что-то пить…

Провал в памяти…

…Голоса, несколько голосов… Слышу не ушами – голоса гудят внутри головы… В общем гаме даже различаю отдельные слова, но ни одного не понимаю…

Провал в памяти…

…Меня переносят, укладывают на зыбкое… Оставляют одного… Мне страшно…

Провал памяти…

Слышу, как оживает тело – судорога постепенно отпускает, вместе с ней слабеет и боль. Могу вздохнуть, и с наслаждением дышу… Долго дышу… Шевелюсь – понемногу, потихоньку… Сажусь… открываю глаза – я в лодке, сижу на дне, в луже воды – никогда не видел сухих деревянных лодок… Туман вокруг… Туман в голове…

Провал в памяти…

...Боль отпустила! Боли нет! Пытаюсь сообразить, что происходило на самом деле, а что – привиделось. Вспоминаю о голосах… вспоминаю голоса… вспоминаю отдельные слова, сказанные ими… Смысла в них как не было, так и нет, но откуда-то приходит знание…

Ты был прав, Ромка – резонансы миров существуют. Существуют и Перекрёстки миров – точки перехода между мирами. Резонансы иногда предсказуемы, но управлять ими нельзя. За редким исключением – когда колебания резонанса совпадают с собственным колебанием живого существа. Ты, Ромка, упустил из виду одну из сетей-паутин – нервную систему человека. Она тоже колеблется с определённой амплитудой и вступает в резонансы, в том числе, и с колебаниями миров. Связь тут взаимная, как взаимно и их влияние.

Здоровый человеческий организм способен стабилизировать резонанс, и смягчить напряжение в зоне взаимодействия миров. Стабильный резонанс, в свою очередь, обеспечивает здоровье, и долголетие резонатора. В то же время болезнь или смерть такого человека может спровоцировать разрушение Перекрёстка миров. А это связано и с катаклизмами в самих мирах. Я сразу подумал тогда о критском Лабиринте, убийстве Тесеем Минотавра и страшном землетрясении, разрушившем целую цивилизацию…

Индивидуальность человека накладывает определённые ограничения на его взаимоотношения с точкой резонанса. В моём случае их оказалось два – я не могу приближаться вплотную к Перекрёстку и, тем более, пересекать его. Моя боль была реакцией на изменения характеристик резонанса из-за того, что я оказался слишком близко. А вмешательство кого-то (кого?) в опасную ситуацию и их помощь мне – реакцией на мою боль и вызванное ею нарушение стабильности Перекрёстка. Потому я и не пошёл с Ромкой. В самом деле – не каждому дано.

Второе ограничение – я не могу далеко уезжать от места резонанса. Мне не удалось преодолеть даже половины расстояния до ближайшего города – чуть не кончился по дороге. Что же тогда говорить о возвращении в столицу? Пришлось бросить физмат, хотя способностей я имел не меньше Ромки.

Мой мир теперь ограничен размерами озера. Я – резонатор! Хочешь – гордись, хочешь – плачь, что не дано посетить иные миры, и нельзя покидать мою часть Перекрёстка. Я навсегда привязан и к озеру, и к туману – незавидная, казалось бы, доля. Но я стараюсь не роптать – от судьбы не уйдёшь – и учусь довольствоваться тем, что мне доступно. Например, здесь, у мостков, ведущих в Неведомое, прекрасный клёв, а это само по себе уже немало... И зачем же время попусту терять?

Я отобрал из банки самых крупных червей, нанизал их на крючки и забросил, одну за другой, все три удочки. Тут же начались поклёвки: раз… второй… третий… только успевай подсекать да снимать рыбу с крючков…

Удачи мне в рыбной ловле…

И тебе удачи, попаданец Ромка…