За озером Lotsjon, за футбольной площадкой и теннисными кортами есть небольшой сквер. Он обсажен кустарником, клёнами и черёмухой. В одном его углу стоят несколько столиков. Это цельные металлические конструкции с дощатыми столешницами и лавками. Чтобы столы не оказались в ином, нежели предназначенном им муниципалитетом месте, за ножки они прихвачены железными цепями. На одном из столиков лежит забытая или потерянная пестрая детская шапочка. В сквере никогда никого не бывает. С одной стороны его пробегают озабоченные здоровьем граждане, по дорожке с другой стороны проходят игроки мини-гольфа, площадка для которого расположена напротив. На ней около десяти деревянных горок. На вершине каждой – дощечка с прямоугольным отверстием. Задача игрока, стоящего внизу, так ударить клюшкой резиновый мяч, чтобы он, поднявшись наверх, попал в это отверстие. Игроки приходят компаниями. В основном это молодые люди или родители с детьми. Горки отличаются крутизной, длиной и наклонами поверхности. Игра очень популярна и на площадке всегда царит оживление. Следить за ходом игры мешают высокие кусты, огораживающие её. Редкий прохожий иногда слышит сдержанные возгласы одобрения, восторга или разочарования, доносящиеся из-за них.

Именно из-за своей всегдашней безлюдности и изолированности этот сквер приглянулся нам как самое удобное место для игры в бадминтон. Высокие кроны деревьев защищают от ветра и ослепляющих солнечных лучей. Густой кустарник по периметру придаёт пространству замкнутость и как бы предназначает этот сквер для наших агрессивных поединков.

Приходя сюда, мы садимся за столик. Выкладываем из карманов телефоны, ключи, расчехляем ракетки, делимся новостями. Игра всегда начинается вяло. При первых подачах волан летит в сторону. Часто приходится ходить и подбирать его. Мышцы ещё скованы после вчерашней изнуряющей битвы. Эти наклоны отзываются болью в икрах, пояснице, ягодицах. Кажется, что игры не будет – так ноют мышцы. Постепенно мы разыгрываемся. Удары становятся точнее, движения стремительнее. Через пять-десять минут лоб покрывается испариной. Мой партнёр снимает футболку и остаётся в топе. Битва разгорается. Отчаянные удары, вскрики, броски в сторону, стремительные выпады – дотянуться, подцепить. Воланчик бешеным шмелём, пулей несётся в лицо. Голова не соображает – как?!, да, и времени нет думать, рука сама делает резкое движение – удар, каким-то чудом, отражён, но за ним уже следует второй, третий, пятый. Настоящий пинг-понг. Обмен колкими шутками. Перерыв. Второй сет более спокойный. Волан чаще взмывает в небо и элегантно опускается на стороне партнёра. В перерывах между его приземлениями успеваем обсудить пробегающих мимо мамаш и папаш с детскими колясками. Через час-полтора силы, заставлявшие с отчаянным остервенением кидаться в разные стороны и совершать невероятные прыжки и выверты, оставляют нас. Ярко-жёлтый волан издевательски медленно пролетает мимо беспомощно вытянутой ракетки и падает в двух шагах, сделать которые ноги уже отказываются. Играем до первого падения, условившись, что пропустивший признаётся проигравшим всю игру. И, будто не было усталости! За эту минуту такое мастерство выказываем, такие виртуозные прыжки совершаем и из таких углов достаём снаряд – посмотреть со стороны – профессионалы. И в конце, непременно, стон отчаяния и запрокидывание головы. Игра окончена. Падаем за стол. Пьём воду. Договариваемся о времени завтрашнего реванша. Отдышавшись, немного придя в себя, подшучиваем над меланхоличной игрой на соседней площадке. Из-за кустов видна неподвижная голова. Глаза опущены долу. Лицо сосредоточенно. Ученик на экзамене. Быстрый взгляд исподлобья. Прицел? Снова раздумья. Подбородок дергается - должно быть, удар. Просящий взгляд и – какая-нибудь эмоция на лице: в зависимости от точности попадания.

Однажды, придя сюда со стороны озера Rostasjon, пересекая сквер по направлению столиков, я заметил начерченный на земле палкой или мыском ботинка квадрат. «Метка для какой-то игры, - тенью мелькнула мысль, - неужели, кто-то ещё играет в нашем сквере?!». Видимых причин для беспокойства, как то чьё-либо присутствие, оставленные за столиком вещи или других, явных признаков соревнований, не было. Сквер, как и прежде, был наш и только наш. Мы, как обычно, присели и, беззаботно болтая, стали раскладываться. Изредка, но я всё же поглядывал в ту сторону, где кто-то, чем-то и зачем-то начертил эту фигуру. Квадрат явно был здесь лишним. Как будто кто-то зашёл в мою комнату, пока меня не было, и что-то оставил на столе или на подоконнике. Ничего необычного, но взгляд постоянно цепляет эту вещь, выделяющуюся своей непривычностью, и мне всё-таки хочется знать: кто и зачем. Да, я и не думал об этом. В конце концов, сквер достаточно большой и ещё чьё-либо присутствие вряд ли бы сильно нас стеснило. Минут через пять игры я бы уже и не помнил о существовании этого несчастного прямоугольника. И, тем более, не вспоминал бы о нём сейчас: не выискивал бы в его появлении и в своих мимолётных ощущениях предчувствия покушения на наше, ставшее уже интимным, пространство, если бы через несколько минут не появился тот странный человек и не заявил бы, таким именно образом, своё право на всеобщее природопользование.

Он так стремительно вкатился на своём велосипеде в сквер, что, казалось, хочет проехать его насквозь. Тем более я убедился в этом своём предположении, когда он так же внезапно и резко, шурша шинами, остановился, удостоверившись, видимо, что сделать ему это не удастся и нужно развернуться, чтобы выехать обратно на дорогу. Это был пожилой мужчина, скорее дедушка, лет 60-65. Старенькие джинсы, серая курточка поверх рубахи и, бросившиеся мне сразу в глаза, большие, плотные осенние ботинки. Мне кажется, я даже видел мех или густой ворс на исподниках отвернутых языков. В корзине, висевшей на руле, лежала черная сумка и пакет. Из багажника торчал небольшой национальный флаг на длинном пластиковом древке. Припарковавшись у куста, дедушка энергично соскочил с велосипеда. Вид у него был недовольный, движения порывисты. Он вынул из корзины сумку и, подняв её на уровень груди, вывалил из неё три тяжёлых железных шара. С глухим стуком шары грохнулись о землю. Мы внутренне вздрогнули. Ещё какое-то время он тряс перед собой сумку. Какое-то мгновение. Более чем достаточное, чтобы понять, что шаров в ней больше нет. И, не совсем достаточное, чтобы закралась мысль, что это с его стороны какой-то первобытный жест, сродни жесту или звуку, демонстрирующему превосходство одного охотника над другим. Нечто среднее между легким безумием и потрясанием кулаками в нашу сторону было в этом нервном затянувшемся вытряхивании пустой сумки. Не давая, впрочем, нам опомниться, с такой же угрюмой сосредоточенностью он извлёк из пакета матерчатый чехол и так же порывисто изверг из него наземь ещё три шара. И какое-то едва уловимое, возможно, даже, дорисовываемое воображением, движение его рук. Что-то элегантное: кисть профессионального игрока в кости, выбросившая «шестёрку» дуплетом. И его взгляд: я точно помню – шары ещё не бухнули, а он уже смотрел на нас. Хотел видеть наши лица, когда они грохнуться. Хотел прочесть по нашим лицам, что они грохнулись. Его стремительное появление, резкое торможение, буханье снарядов – всё кричало – я приехал, я буду здесь играть. Как будто мы были против! Когда он достал из кармана куртки камушек и небрежно бросил его в кучу шаров, каждый из нас уже произнёс название предстоящей игры.

Сделав разминку: одернув плечи и стряхнув руки, дедушка нагнулся и подобрал камушек. Пару раз качнул рукой и отбросил его метров на пять. Следом за камушком полетели шары. Первые три шара он бросал аккуратно. Долго выцеливал траекторию, раскачивая руку со снарядом, как тяжёлый маятник и, приняв решение, бросал. Запускал их левой рукой, ладонью вниз, с закручиванием. Метра за два до камушка, который, по-видимому, был целью, шары падали на землю и, повинуясь закону обратного крутящего момента, медленно подкатывались к камню. Три других шара он кидал правой рукой и значительно сильнее. Как снаряды они падали в кучу первых шаров, иногда гулко ударяя по ним, но чаше мимо, и катились дальше к краю площадки под разросшиеся ветви кустарника. Когда шары заканчивались, он подбирал камушек и старался бросить его на то место, откуда он только что метал. За камушком летели шары. Потом он бросал камень в новое место и перебрасывал туда свои гири.

За его сосредоточенной игрой читалось какое-то раздражение и недовольство. Но уже не то полубезумное, которое я первоначально отнёс на наш счёт, но та неудовлетворенность самим собой, которая присуща игроку, упустившему победу в самом конце поединка. Он как будто заново переигрывал какую-то бесконечную партию. Может быть час назад он продулся здесь своему товарищу и теперь, не находя покоя, пытается отыграться, снова и снова доказывая самому себе и воображаемому сопернику, что может и должен был выиграть. А может, причина его суровости была в том, что его партнер, не такой уж поклонник игры, в последний момент отказался сыграть с ним и остался дома.