С нечеловеческим страхом жду я наступления этих апрельских дней – времени, наполненного отвращением к окружающим и к самому себе… Когда днем ты сходишь с ума от людей и света, а ночью тебя изматывает жестокая бессонница… Когда в редкие минуты забытья, тебя начинает преследовать ее образ, освещаемый тусклым кладбищенским светом, и ты просыпаешься в ледяном поту, хватая ртом воздух… Когда даже универсальный рецепт Ремарка, озвученный его героем в «Трех товарищах», – «для таких случаев существовала водка» – оказывается бездейственным… Когда ты, в конце концов, начинаешь понимать, что есть душевная боль, при которой смерть – избавление… И когда только Святая Вера спасает от мыслей о суициде…

Ее звали Лейла… К моменту нашего знакомства ей исполнилось девятнадцать лет. И все эти годы, она провела в мучительной борьбе за выживание – с самого своего рождения, с того дня, как стала очередным, но не последним, ненужным ребенком в одной из самых неблагополучных и несчастных семей, когда-либо проживавших в нашем городе. «Семьей» ее были: хроническая алкоголичка, которую язык не поворачивался назвать матерью, и несколько младших братьев и сестер, живущих то в их квартире-притоне, то в детском доме, то во всевозможных приютах. Отца своего Лейла никогда не видела, но вряд ли это был кто-то из сожителей-собутыльников ее матери – белокурая, с большими, и синими как небо, глазами, тоненькая как тростинка, – Лейла сильно отличалась от остальных детей, своей нехарактерной, для ее семьи, внешностью. Вечно пьяная мать, часто рассказывала «романтическую» версию ее появления на свет, вспоминая при этом голубоглазого заезжего гастролера, двадцать лет назад «работавшего» в нашем городе. Впрочем, вопрос собственного происхождения не очень заботил саму Лейлу – с детства на долю девочки выпало столько испытаний, сколько самое жестокое сердце не пожелало бы и врагу…

Никто и никогда не протягивал ей руку помощи. Ни в раннем детстве, когда она росла в притоне, среди окружающих ее голода, грязи и разврата. Ни потом, когда ее, тринадцатилетнюю, изнасиловал очередной сожитель матери. Ни сейчас, когда она, чтобы прокормить своих чудом выживших братьев и сестер, пошла на панель, связалась с мерзавцем-сутенером и это ублюдочное существо посадило ее на иглу… Лишенная материнской ласки, Лейла и от посторонних людей не видела ничего, кроме похотливых взглядов старых педофилов и презрительных ухмылок девушек «из высшего общества». И только в последние годы, обосновавшаяся по соседству вынужденная переселенка из Грозного, бездетная женщина Тамара – всю свою нерастраченную материнскую любовь стала дарить Лейле.

С Лейлой я познакомился будучи молодым, перспективным сотрудником одного из городских райотделов милиции, при обычных, для работающих «на земле», обстоятельствах. Однажды осенью, в рамках проводимой в республике очередной оперативно-профилактической операции с громким названием, я в составе специально созданной группы участвовал в рейдовых мероприятиях по наркопритонам, помещениям, используемым для занятий проституцией и прочим «злачным» местам. Первый этап этой работы был несложным – необходимо было проверить все известные нам «адреса» и доставить их обитателей в райотдел. Гораздо тяжелее мне приходилось на втором этапе проведения мероприятия. После установления личностей, заведения дактилокарт, фото- и видеосъемки, нужно было проводить, с этим уже подучетным контингентом, «беседы профилактического характера». Прекрасно понимая оперативную значимость таких «бесед» (среди «профилактируемых» часто встречались лица, прямо или косвенно связанные с криминальной средой), я, тем не менее, ловил себя на мысли, что испытываю чувство неистребимой брезгливости к этим людям. Особенно противна мне была женская часть доставленных – проститутки, наркоманки, алкоголички. Воспитанный в духе уважения к женщине, считая материнство главной человеческой святыней, глубоко ценя целомудрие и другие женские добродетели – я с плохо скрываемым отвращением относился к этим особам, среди которых встречались иногда настоящие чудовища в женском обличье. Рискуя выглядеть профнепригодным, я часто срывался и высказывал этим отвратительным персонам все, что о них думал.

А потому был сильно удивлен, когда во время общения с маленькой, хрупкой, похожей на беззащитного котенка Лейлой (во время рейда ее вытащили из какой-то «блатхаты» и привезли в отдел наши ребята), я вместо раздражения и отвращения, почувствовал вдруг самое настоящее человеческое сострадание. И хотя ее хриплый, прокуренный голосок, ее, характерная для начинающих наркоманов, припухлость лица, свидетельствовали об отнюдь не ангельском образе жизни – я разглядел в этом тщедушном тельце чистую, трепетную душу. «В ее маленьком теле гостила душа» – и с того дня, моей заветной мечтой стало желание вытащить Лейлу из окружающего ее ада…

С необыкновенным рвением взялся я за эту задачу. Первым делом необходимо было оградить Лейлу от подонка, склонившего ее к проституции и употреблению наркотиков. Через два месяца «разработки», нам удалось «хлопнуть» его на факте и вменить «сбыт наркотиков». Серьезная статья и третья «ходка» – на этот раз ублюдок «присел» капитально. Далее нужно было извлечь Лейлу из прежнего круга общения, лечить от наркомании, найти новое жилье, трудоустроить. Во всем этом помог мой двоюродный брат – руководитель крупного производственного предприятия. Лейла стала работать у него в пошивочном цеху и жить в ведомственном общежитии. Я как мог прививал Лейле вкус к простым человеческим радостям. Ходил с ней в кино и на концерты. Приглашал к себе домой, где вечно понимающая все без слов мама, кормила ее обедами и за вечерним чаем мы вместе смотрели телевизор. Со временем я так привык к Лейле, что стал относиться к ней как к младшей сестре. И даже познакомил ее со своей девушкой.

Шло время… У Лейлы все было нормально. Я уже гордился собой – считал свою благородную миссию выполненной, и это придавало мне веса в собственных глазах. Той зимой я с головой погрузился в работу – раскрывал и профилактировал преступления, набирался оперативного опыта. Стал реже видеться с Лейлой. И напрочь забыл о том, что все в этой жизни нужно доводить до конца…

Как гром среди ясного неба была новость, которую мне сообщил мой двоюродный брат: Лейла перестала ходить на работу и давно уже не живет в общежитии. Месяц я не мог ее найти. А когда, наконец, Лейла вернулась в проклятый небом и землей дом своей матери, я без труда понял, что вернулась она за это время и к своим старым занятиям. Помню ее мутный взгляд, расширенные зрачки… Помню, как мне хотелось ударить ее… Помню, как процедил сквозь зубы:

– Хочешь сдохнуть – сдохни, я сделал, что мог…

И ушел… Ушел из ее жизни…

Всю зиму я не виделся с Лейлой. У меня была информация, что она живет то у матери, то где-то еще и что все встало на круги своя… На круги ада… Я не реагировал – я устал…

Пришла весна. Я работал, проводил свободное время со своей девушкой и начал потихоньку профессионально черстветь. «Плевать», – думал я, – «Буду как все». И все связанное с Лейлой мне уже начинало казаться длинным, тяжелым сном.

Как-то в начале апреля я сидел в своем служебном кабинете, когда из дежурки сообщили, что меня ждет у райотдела какая-то девушка. Я спустился вниз. Это была Лейла – бледная, худая как скелет… Казалось, от нее осталось только два огромных глаза… Мы молча отошли к городскому парку, расположенному недалеко от здания райотдела. Моросил дождь.

– Ну что у тебя, случилось что-нибудь? – я старался говорить как можно равнодушнее.

Лейла не отвечала. Я достал из кармана несколько смятых сторублевых купюр. Она закачала головой, заплакала, и начала содрогаться, словно ей было холодно. Я вдруг стал догадываться о причине ее визита.

– Послушай, тебя что «ломает»?.. Ты что, ко мне за «ширевом» пришла?.. Ах ты дрянь… Да ты…

Она заплакала навзрыд. Я осекся. Дальше говорила только она:

– Не колюсь я, не колюсь… Перехумарила я давно… Я к тебе пришла… Я хочу попросить… Я хочу сказать…

Она рыдала. Я остолбенел – замер, смотря в одну точку.

– Помнишь, ты говорил о том, что у меня есть шанс? Я знаю, я поняла… Ты – мой шанс… Это ради тебя мне стоит жить… О тебе я думала, когда мне было очень плохо, когда меня хумарило, когда меня трахали всякие уроды… Я все это могла пережить, потому что думала о тебе… Ты – мой шанс… Ты… Я… Я люблю тебя!..

А дальше я стал грешником… Я сделал то, что не поддается никакому объяснению, даже путанной логике психиатра… Этот мой поступок, я не забуду никогда, и возможно, именно его ужасающую тяжесть я буду ощущать на смертном одре. Вместо того чтобы прижать к груди бедного ребенка, и вновь вдохнуть в него веру в жизнь, я ни говоря ни слова, подошел к всхлипывающей девочке, вложил ей в кулачок деньги и также молча ушел в райотдел…

А через три недели, я в составе следственно-оперативной группы «выезжал на труп». Погруженный в свои тягостные мысли, деревянно залезая в милицейский УАЗик, я даже не поинтересовался куда нужно ехать. И только когда к нам присоединился прокурорский работник, я уточнил у водителя адрес места обнаружения трупа, и похолодел – мы ехали домой к соседке Лейлы, Тамаре. Каким-то инстинктивным чутьем я заподозрил, что причиной звонка в милицию могла быть сама Лейла. Я молил Господа, чтобы это было не так, неистово клялся, что если на этот раз пронесет, я ни за что больше не оставлю ее, что любой ценой ей теперь помогу…

Это была Лейла… На старой тахте, под клетчатым пледом – она казалась еще миниатюрнее… Маленькая… Худенькая… Мертвая… Мир для меня перевернулся… Как я устоял в тот момент на ногах?.. Как сдерживался все время, пока следователь и судмедэксперт осматривали ее?.. Хотел заглянуть в ее красивые синие глаза, но они были прикрыты сердобольной Тамариной рукой. Опустился на стул и тупо сидел, прислушиваясь к собственному сердцебиению. И только когда в комнату вошли какие-то бомжи – собутыльники ее матери (их привел участковый, чтобы они отнесли тело в санитарную машину), я встал:

– Пошли прочь, – сам взял Лейлу на руки и вынес ее на улицу.

В последний раз отвоевывал я Лейлу у «этого мира»… Теперь уже мертвую… Никто не проронил ни слова, только опытный, видавший виды участковый, как-то по-особенному на меня посмотрел…

Возле райотделовского УАЗика меня догнала соседка Тамара. Вложила в руку запечатанный конверт.

– Лейла просила тебе передать… Все ждала, что зайдешь… А когда поняла…

Я сунул его в карман куртки.

– Тамара, сделай все как нужно… Деньгами я помогу…

В машине мне стало совсем плохо. Приступ долбаной тахикардии не давал дышать, сердце выскакивало из груди. Я держался из последних сил, чтобы не зарыдать.

В отделе, промычав что-то на расспросы дежурного, я поднялся к себе в кабинет, заперся на ключ и, не снимая верхней одежды, упал в кресло. Потом вспомнил о конверте. Тяжело дыша приподнялся, нащупал его в кармане. В конверте оказалась поздравительная открытка. Старательно, почти детским почерком, на ней было написано: «С Днем Рождения, мой любимый N! Твоя Лейла». Через три дня был день моего рождения… Медленно сполз я на пол, обхватил голову руками и, уже не сдерживаясь, заплакал как ребенок:

– Лейла… Лейла…