"Cдурела. Он же старый, аденома с маразмой ему, а не жена. А ты в соку девка. Пятнадцать лет разница! Сдурела...». Аня замужем больше года, но эти мамочкины слова кстати пришлись только сейчас, когда выяснилось, что - Барабашка, завелся. Точно тебе говорю, - наливая в фильтр-кувшин воду из чайника, говорил Ане муж. - Прикинь, нашел свой сотовый в холодильнике! Кстати, а где тот галстук, в котором я на Витькину свадьбу ходил? - Ты не носишь галстуков. Аня надула щеки: она невероятно мудрая женщина. И терпелива как! Ни вопросика мужу не задала, а ведь он ведет себя странно, аномально ведет себя: звонить на балкон ходит, суп вилкой ест, ботинки чистит... - Зря смеешься, я видел: в углу копошилась какая-то срань серая. - В котором? – Аня открыла буфет, ловко подцепила самую яркую чашку, мамочкину, наполнила молоком и отдала углу. - Барабашки в стенки стучат, а у тебя какой-то домовой. Бытовой. Бытовичок. Бытовуша. И они еще долго подбирали имя Серой Срани, захрустывая хихиканье поджаренным хлебом с бананом поверх арахисового масла, совсем как Пресли любил. Телек громко потчевал рекламой, а мамочка, томившаяся на нем в фоторамке, едва заметно подпрыгивала: «Потому что кашу по четвергам варите. Всяк дурак знает, что по четвергам кашу сам черт пробовать приходит!».
Выйдя на улицу, Аня обнаружила, что ее мозг атакует название некоего медицинского препарата, выболтанное телевизором и подхваченное незамутненной Аниной памятью, как хватают, обычно, волосы выплюнутую жвачку. Это же название, плюс изображение опрокинутой баночки с кучкой стандартных фармацевтических опарышей, высыпавших из нее, плюс обещание омолодить мозги, красовались на боку метроэлектрички. В нее-то Аня и поспешила вскочить, отметив совпадение метким «вот блин!». Поглотив девушку, название не успокоилось, продолжало бумсать вунисон колесам, пророча то ли боль, то ли маяту по стремному какому-то поводу. Наверное, это был самый мерзкий вагон во всем метро. Аню расстраивал смрадодышащий старичок, который сначала долго вкручивался в гущу, а потом вдруг устал и усталость пришлась как раз на Анину спину. Перед Аниным носом важно проплыла лапища, пронесла гречневые пятна на куриной коже. Аня смутилась: волосы на пальцах были толстыми, кривыми и короткими, совсем как на лобке после стрижки, разве что дедова поросль определенно проигрывала Аниной в густоте. Дед протащил в вагон смерть. Смерть была еще маленькой: по-хамелеоньи свернув гарпун хвоста, сидела на ордене и грустно ловила губами пустую грудь женщины слева. Парень с сигаретой за ухом столкнул ее локтем. Смерть ультразвучно взвизгнула, вбуравилась в ямку на голой дебелой пояснице студентки мостов и тоннелей, неожиданно отяжелев, взгромоздилась на легкое и, взрослея, принялась строить башню. Три-четыре Мысли-Паразитки гастролировали по вагону, перескакивая из головы в голову, не нарушая досыпа. На Маяковской вскочила новенькая, А-никто-и-не-догадывается, и вагон приободрился. Кто-то вспомнил, про заначку, кто про уринотерапию, а кто и про кулачный секс. По ходу следования, поезд зашлаковывался Парадоксами: пассажиры с тотальным ожирением смаковали газетки «Здоровый образ жизни», девушки с переизбытком декора страдали от старости трусов, а жвачечный ментол выявлял перегар. Парадоксы вели себя агрессивно: накапливаясь, воняли жженой резиной, вызывали в гражданах тоску и желание немедленно вступить в связь с Машинистом. Машинист играл тормозами, вагон штормило, старичок старался мягче упасть, Аня пыталась увернуться от выдохов, пассажиропотоки неумолимо разворачивали пловцов лицами друг к другу. Лица попадались сплошь неприятные, но Аня была оптимисткой - с удовольствием примечала уродства и предавала их логическому анализу. Так например, анализ выявил, что девица, покрытая угрями вокруг ушей и вдоль линии роса волос, умывает только середину лица. А у тетки, у которой почти нет подбородка, зато в наличии второй и третий – наверняка высокие подушки. А раз изо рта у заднего деда отчетливо пахнет какашкой, по всей видимости, у него нет зубов, возможно, у него вообще все не как у людей: кишечник сверху, а пищевод внизу. Аня обернулась. Лицо у старичка было в точности мужнино, конечно, если кусты подстричь, вставить челюсти, а кожу отклерасилить фотошопом. - Одна рука у меня искусственная*, - доверился дед и дружелюбно опустил одну бровь. Испуг выкинул потную девушку сначала из вагона, потом и вовсе вытолкал в мир наземный, с аптеками полными молодильных пилюль и транспарантными заверениями, что все наладится. Аня быстро нашла нужный флакон. На флаконе, то ли человек, то ли гуманоид, зеленый, разрезанный вдоль, хвастался мозгом: огромным и рельефным, как мыло от целлюлита. Название снова смутило. Аня всегда путала июнь с июлем, Иран с Ираком, Красноярск с Краснодаром, а Чернышевского с Черняховским, понимая интуитивно, что существенной разницы в том, что зовется почти одинаково, быть не может. И тот, кто различает иезуитов и изуверов - просто ботан и зануда. Тут аптечная дверь брякнула «музыкой ветра» и впустила страшного мужа-деда...
Аня прибежала домой с флаконом в руках, свет зажигать не стала. В прихожей споткнулась о чьи-то туфли, на вешалке выпучил пуговицы чей-то плащ. Аня на минуту прильнула к двери ванной, послушала, как шикает душ, гремят струйки, хихикает, взвизгивая, женщина. «Вот тебе и Болюсы, б**дь, Хуато», - тихо вернулась в прихожую, собрала незнакомые вещи... Плащ, отягощенный мелочью, падал с балкона мешком. Колготки, наоборот, сразу унеслись куда-то налево. Красным лифчиком - поролоновым мясом на косточках - прикрыл проплешины клен. А туфли рассорились: одна воткнулась подкованным каблуком в газон, другая просто исчезла, видимо, угодив к соседям. Аня вытряхнула вражескую косметичку, следом карнавально замелькали денежки и бумажки. - Всем лететь на северо-запад, в благополучную Норвегию! - Вот так, вот так! Давно пора! - дребезжала фотка с мамочкой. - Харе рама, - вздрагивали драже для мозгов. - Унесенные ветром!, - крикнула Аня, выйдя на улицу. И, как это у девушек принято, засмеялась. Ветер послушно подхватил бумажки. Косметические карандаши с надписью «Париж - Нью-Йорк – Лондон» превратились в самых что ни на есть калифорнийских червей и расползлись по клумбам приносить пользу. Аня, как всегда после слез, шмыргала носом, цементируя содержимое уличной пылью. «Интересно, в козявках есть калории? Минералы уж точно есть», - настроение медленно выравнивалось.
Как только за Аней закрылась дверь, Кухонный Угол выпустил Серую Срань. Срань повздыхала, приподняла диван на полметра и шваркнула об пол. Захихикала, ловко обошла босые мокрые ноги хозяина и захлюпала в кухне молоком.
Аня шла к мамочке. То есть, мамочки уж полгода как не было, была только фотография, да мамочкина квартира, выставленная на продажу. Аня шла подпитаться Отвращением. Послушать центральное радио, погреться центральным же отоплением, выпить того еще грузинского чаю с кусковым рафинадом. Отвращение – сильнее Парадоксов и приятнее Паразиток. Здоровое Отвращение – залог образцовой семейной жизни. В прихожей не зажгла свет, споткнулась о собственные кроссовки, обнаружила, что стоит в носках мышиного цвета, махровых, явно чужих. Из кухни донесся смех, показавшийся странно знакомым, мамочкин голос и звон чашек: в кухне сидели Аня, папа и мама, и превесело пили тот еще чай. Серая Срань потопталась в прихожей, прошлепала в Угол и захлюпала молоком.
*фраза заимствована из мультсериала Дэвида Линча, она, конечно же не знакома героине, но нежно любима автором |
Администрация // Объявления
