Людмила сажала картошку одна, с молитвой, перекрестясь и закусив губу. Потом и в церкви усердно молилась, чтобы взошло всё. Верила.

Так легко её представить в чёрной монашеской одежде, чуть прямее держала б спину и чуть поменьше б злости. А веры хватит на сто монастырей. Богомольная стареющая дева с нездоровым румянцем. Худенькая, бедно одетая машинистка в научном институте. Когда ещё румянец был совсем другим, секретарствовала в деканате. Свежесть прошла, появилась нудная сварливость и её убрали. В НИИ не робкие студентки обитают, здесь дамы позубастее и жизнь Людмилина текла в перепалках почти со всеми, в борьбе без побед.

По образу жизни – монашка. И по силе веры. Монашка по облику и по комплекции. Но только вот, куда девать проклятую сварливость? Отдать печатать ей отчёт – суровое испытание нервов. Как мог, старался её не обижать – очень легко её обидеть.

Людмила размягчалась в церкви, куда ходила регулярно и уже давно. Болтали, что она влюбилась в батюшку. При малейшем намёке на это вскипала и багровела. Всегда с ней Библия в хорошем твёрдом переплёте, аккуратно обёрнутая в казённую институтскую кальку. В те строгие времена её показывала избранным, украдкой. И комментировала с упоением. Сердитость сразу пропадала, лицо добрело, как у семейных женщин, принесших фото своих любимых лапочек.

Библию домой никому не давала. Тогда эту книгу не купить, она же как-то получила в церкви. А мне хотелось всё самому прочесть. Меня она за почерк не любила. Как ни старался выводить буквы попонятней, легче отчёт составить, чем с ней печатать. И всё-таки решился Библию просить. После долгого, испытующего взгляда она с чуднЫм прищуром заявляет:

– Если вы таким образом ищете подходы ко мне как к женщине, то стараетесь напрасно.

Такого я не ожидал и машинально, автоматически хотел было сразу заверить её в чистоте и высоте моих помыслов, но всё-таки успел сообразить, что так её как женщину обижу. Страшней обиды, конечно, не бывает. Ведь женщиной и самая-пресамая монашка себя не может не считать. Как надо отвечать в подобной ситуации? Я промолчал и получил божественную книгу.

Но вот пошли у нас крутые времена и очень многие вцепились в огороды. Без мужика, при слабом здоровье взялась за это и Людмила. За тридевять земель таскалась. С божьей помощью, как будто, уже осиливает. Зазеленел её участок ровными рядками. Уже с молитвой всё прополола. Пышнеют изумрудные рядочки почти как на пачках грузинского чая.

Здесь беда и началась. На прелестных всходах деловито закопошились полосатые колорадские жуки. Бесшумной нечистой силой взлетались они над участками ещё совсем неопытных земледельцев. Кто пошустрее, начали опрыскивать отравой. Кто почаще мог ездить, просто собирали. Людмила что-то тоже пыталась, но сил не доставало. Не хватало денег на отраву, не хватало на автобус. Губит нечистая сила праведный труд. Так тяжело в жару в автобусе, битком набитом, ехать на огород, а видеть, как труд пропадает – ещё труднее. Она покрывалась испариной, крестилась и с этим же, уже пустым автобусом спасалась. За что эта заморская напасть на нашу землю православную?

Не справлялась она с огородом. Больно было слушать про её отчаяние. Но однажды, после выходных, когда все в институте обменивались сводками с полей, Людмила не стала плакаться. И выглядит свежее. Смотрит на огородников чуть свысока, как будто знает что-то, нам недоступное, как будто полосатая напасть её и не касается. Лицо как на иконе – спокойное и просветлённое.

Не только я заметил это. Женщины зашушукались – уж не помощничка ли какого Людка нашла? Сенсация назревает! Выпытывать стали с подходом, дескать, ездила ли ты на огород, Людочка.

– Нет, не ездила!

Конечно же, темнит! Боится, сглазят. Нельзя сейчас на огород не ездить. А она гордо:

– Я не ездила! – И улыбается загадочно и кротко – монашка вылитая.

– Ты что же, огород бросила?

– Нет, там всё в порядке.

Секрет спокойствия она открыла только мне. И впрямь без мужика не обошлось, но что за мужичок!

– Я заказала батюшке молебен.

– Какой?

– От колорадского жука

– Шутите?

– Нет. Есть такой молебен!

Я было решил, что чокнулась Людмила – уж очень характерно глаза блеснули. Не отличить фанатика от чокнутого. Она искренне верила! От безысходности и оттого, что уж давно привыкла полагаться лишь на высшие силы. Трогательно это, но в таком деле и забавно.

Как же себе представить чудесное спасение? Как только отслужат молебен, пространство над её картошкой закроется невидимым щитом? Для полосатых только? А что с уже отложенными яйцами? Я думал, батюшку она туда доставит, но оказалось круче – нечистых одолеть и посрамить он может прямо из храма своего, дистанционно. Велика же сила настоящей веры!

На мои ехидные вопросы она не отвечала, а только, опять прищурившись, глянула с негодованием и сожалением – зря, дескать, читал ты хорошую книгу, ты ничегошеньки-то не постиг. Мне кажется, что поначалу и у Людмилы какие-то сомнения имелись, но очень легко они тонули в бездонном океане всесильной веры. Нет, не страшны заморские козявки тому, кто покровителя на небесах имеет! И уже не наша машинистка в старой зелёной кофтёнке смотрит на меня и даже не кроткая монашка из-за пишущей машинки взирает, а ярко сияет над литерными клавишами лик святой, укоряющий!

Весь мой еретический юмор угас сам собой. И страшно стало. Страшно за неё, не случится ли в самом деле чего, когда сермяжная правда опрокинет её беззаветную надежду.

А там, где с жуком не сражались, картофельные листья быстро исчезали. Я привёз на дачу лупу и можно было ясно видеть, как шустро личинки пожирают зелень. Вот в крупное поле листа сбоку плавно въезжает бороздка разреза. Работают челюсти как лапы снегоуборочной машины. Чуть отойдёшь и листа не узнать – нет уж почти половины, а во вторую две новые врезаются бороздки. На кончике куста, из которого выплывают молоденькие крохи-листочки, уже блестят икринками юные личинки, шевелятся и тоже приступают к жору. Впрямь – нечистая сила! Дней десять-пятнадцать и стоят одни стебельки с тёмными, как будто обгоревшими головками. Сохнут на солнце. И всё.

Прошло лето. Картошка в погребах. Людмила сердито стучит на машинке. Спросить её про огород неловко. Щечки с румянцем нехорошим. Обидеть не хочу. Разговор в канцелярии как-то сам собой про картошку начался, я лишь конец застал. Очень редко садоводы хвалят свой урожай, боятся сглаза. Людмила – божий человек – всё приняла за чистую монету и, вроде, в унисон:

– А у меня совсем не накопалось ничего. – Дескать, Бог его знает почему.

И вид опять кроткий, монашеский, совсем не сварливый и ничуть-ничуть не обиженный.

Никто не знал про её диковинный молебен.