— А что его читать? Он же прихвостень Сталина! — сказал мой знакомый о Горьком. Сказал, как отрезал. Небрежно, легко. Будто мусор выкинул.

— А ты знаком с его работами?

— Нет.

— А с биографией?

— Нет.

— А откуда ты знаешь, что он был прихвостнем?

—Читал где-то…

Все бы ничего, но это произнес человек, окончивший питерские литературные курсы, которые возглавляют матерые и именитые, в общем-то, мастера фантастики и прозы, есть там и отличные поэты.

Озвучил ли Митрофанушка чужую мысль? Допускаю. Но так же велика вероятность, что он дошел до этого своим умом. И, скорее всего, влияние на него оказали СМИ, сегодняшняя литература, Интернет и пр.

Странная жизнь штука. А ведь было, было время, когда, наоборот, чествовали Горького, а всех остальных, несущих “светлое доброе вечное” держали либо под прямым запретом, либо под гнетом авторитетов, что по своей сути гораздо страшнее, нежели табу государства(NB).

Тогда Есенин слыл упадническим поэтом, а над всем возвышался громадой Маяковский. “Я достаю из широких штанин”, сегодня на эту фразу в среде интеллигентных товарищей чаще возмущенно кричат: “Гражданин”!

О Мандельштаме в советской школе, даже начала девяностых годов, говорили много. Ведь уже прошла оттепель, уже развенчали культ личности, уже стало можно кричать какой все-таки подлец Сталин! Сгноил, убил, уничтожил весь цвет русской нации. И еще одной жертвой стал великий мыслитель и просто отличный человек.

А мне давным-давно, классе эдак в третьем, вручили почетную грамоту с Джугашвили(С Лениным закончились похоже). Портрет лукаво улыбался со стены, прикрепленный по углам на две ржавые канцелярские кнопки, мать же, увидев мое “творчество”, крикнула — “сними”!

Я хорошо помню то время, когда русская рекламная индустрия делала робкие шаги, тогда появился стих Мандельштама в минутном ролике, в той самой паузе, когда с экранов телевизора переставала сочиться пролитая Сталиным кровь. Да, славное времечко, тогда каждый из каналов пытался переплюнуть друг друга в описании его жесткости.

Цитата из очередной программы НТВ: “У вождя было 49(а может 46) сорочек, пошитых из англиЦкой ткани!”. Что тут скажешь? Ууууу, буржуй гадский! У брата их — белая и в полосочку. Парадновыходные. И Мандельштама образ в черном длинном пальто, фетровой(а может и нет) шляпе, с тростью... “Погиб поэт, невольник чести”, “Как денди лондонский одет”.

А дома запах хлеба и кислого теста. Инфляция, перестройка, гласность и денег на булку серого нет. 600 секунд и 600 дней. У меня же перед глазами был портрет улыбающегося Иосифа Виссарионыча, за грехи которого должен был каяться каждый русский человек. Так говорили везде и всегда. Вот фашист! И снова стихи Мандельштама. Потом передача про него. Какой хороший поэт. Замучил Сталин!

— Мам, а что Сталин всех сам убивал?

— Нет, он приказы отдавал!

Но в детстве все просто. Максимализм — дебильное словечко, но модное. Так вот. Юношеский максимализм не оставлял меня. Как так? Ну отдал он приказ, так ведь можно его и не выполнять? Но на зонах оказывается за всем смотрели страшные люди.

В третьем классе нам часто рассказывала учительница о подвиге Матросова. Говорила звонко, с придыхом: “Вот это настоящий коммунист!” Затем читала громко и навзрыд: “Над седой равниной моря ветер тучи собирает…”.

И 49 сорочек пошитых из англиЦкой ткани.

“Его толстые пальцы, как черви, жирны,

А слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.”(О.М)

Лозунги зажигали. Демократия, гласность, я верю в перестройку!

Свобода слова!

Свобода мысли!

Сво-бо-да!

1993.

Нацепили ордена и медали еще за ВОВ, шли помогать хунте, в видеокамеру грозили сморщенными кулаками, плакатов откуда-то понатащили!

…Уже появился бабал-гам. И вкладыши. Нет, что ни говори, а каждая жвачка походила на чудо. Сюрпрайз. И эти разноцветные фотографии машин, танков, самолетов, которые бережно собирались, перебирались, хранились, как величайшее культурное наследие. За них можно и подраться, за них можно голову оторвать, за них можно многое… И этот скорбный парад не на Красной площади, и не в девятое мая, вздевал руки в пигментных пятнах, нес знамена варварской коммунистической страны, где не было даже вкладышей!

Но демократию голыми руками не возьмешь! Запад нам поможет! Держитесь, Кибальчиши!

Свободу необходимо скреплять кровью. Тогда это настоящая, не даренная свобода, тогда можно говорить, что мы за нее сражались. А если под молотом и наковальней оказались недобитки с далекой и уже давно закончившейся войны, тем лучше. Им все равно туда.

«Мальчики девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шел в гусары»(О.М). Что это было за чувство?

Самое известное в России варьете (после экранизации “Мастера и Маргариты”). Воланд, кот Бегемот и извечный вопрос: а изменились ли люди?

…Камера зафиксировала лужу крови на асфальте. Перекошенное лицо коммуниста, которое тот хотел закрыть руками. Но так просто от настоящего демократа не уйдешь.

Резкий удар. Рука упавшего под резиновой дубиной повисла плетью, а лицо вмиг стало белым с яркими росчерками алого и густо бордового.

Вот уже и пощады запросил, сталинский прихвостень. Вспомнил слова — не надо сынок.

А как тебе, дед, еще парочку раз, ради свободы, ради демократии, ради всего самого доброго и светлого! Ты и такие как ты запрещали нам читать настоящие произведения искусства. Но, папаша, не смогли нас сдержать ваши запреты. Мы слушали ночами радио Свободы, мы читали тайком “Скотный двор” и вот чтобы не быть быдлом и животными, выбрали свой путь. Теперь мы стали поступать по-человечески!

Долой коммунизм, да здравствует Ельцин и демократия! Лови, друг, и еще лови…

А дом, ставший Белым, горел. По нему работали танки. Работали красиво, можно было видеть, как у ошалевших репортеров из Би-би-си или еще откуда-то, но оттуда где знали слова: “О май гат, о май гат!”, вздрагивали при выстрелах камеры. И рожи, такие довольные рожи, ведь у рашин побеждает фрида… За нас радовались.

Хунта сдалась.

Свобода! Свободы! Свободно!

“О свободе небывалой

Сладко думать у свечи”.(О.М)

Если бы думали…

В то время шла переоценка всего, чему нас уже научили. Долой школьную форму, даешь слаксы, дешевые джинсы и фирму Адидас. Сок Юпи. Ой, голь на выдумки была так хитра. Как хитра… Надо же придумать, настоять самогон на Юпи и кедровых орешках. Красители и консерванты, эта тебе не “Сливовый аромат” по талонам. И у всех нас броня абляционная!

Виски, бренди, ликеры… чего только нет. Нет только денег. Но Юпи стоил копейки, хотя и был нам не по карману, но порой опивались мы с братом этой химии, которая нам казалось такой вкуснотой. До прищелкивания языком, до завистливых взглядов на стаканы друг друга. Как волчата.

Шоколад Сникерс и Марс, делившийся кухонным ножом на четыре части, торжественно съедался с чаем Хрен-пойми каким байковым. А потом мы с братом украдкой, чтобы не видела мать, облизывали обертку, на которой оставались сладкие крошки. Чертовы батончики, а их не ели только негры, потому что пальцы откусывали, мы видели по праздникам.

Опора же всей интеллигенции начала чахнуть. Но старалась выгрести за счет туалетной противной на ощупь желтого цвета бумаги. Берешь в руки толстый журнал и уже чувствуешь, как он намок, разбух и пахнет сыростью, плесенью и еще чем-то до щекотки в ноздрях мерзким. Мандельштама там печатали, как не сходили с газетных страниц биографические статьи про него. Вестник свободы не сломленный Сталиным. Кувалдин нам все рассказал, и как любил поэт Европу, и как мечтал о ней. И мы ее полюбили.

И начинали уже понимать. Первая учительница нам врала. Врала обо всем, что касалось настоящей жизни, настоящей истории нашей страны. Де-факто и де-юре — по телевизору не могли обманывать! Значит, эта выжившая из ума старуха, закованная в цепи совдеповской пропагандисткой машины несла чушь. Много чуши! Она хотела видеть всех пионерами. А мы будто назло стали “зеленой бригадой”. Торжественно клялись у зеленого знамени, что будем свято блюсти экологию и бороться за нее родимую, если не до последней капли зеленой крови, то уж до сбитых костяшек, точно! Флаги и символы. Символы и флаги. И опять улыбающийся Джугашвили и аж 49 сорочек из англиЦкой ткани!

Все забыли присягу на следующий день, но зеленые галстуки еще долгое время мелькали между привычных — красных, которые таскали многие то ли по привычке, то ли еще зачем-то.

А в большом мире бушевала свобода.

Жирное, в складках лицо, тупо-пьяные глаза и “понимаешь”. Понимаешь, мальчик или девочка, сейчас плохо, но скоро будет так хорошо, так хорошо! Так хорошо слушать эту речь, сидя в Новый год у черно-белого телевизора “Рекорд”, нажравшись пельменей и сладостей от пуза — родители постарались.

…Академик Сахаров жег со сладострастием матерого инквизитора свое прошлое, каялся в порыве мазохизма в грехах и рвал на себе седые волосы, до слюней заходился в истерии. Всем становилось после его речи ясно — Россия должна отказаться от ядерного оружия в одностороннем порядке. Мы любим Америку и Запад, как великий поэт. Они нас!

И снова передача про Мандельштама, как его замучил гад Сталин, который фактически напал на Гитлера, заманив нацистские войска под Москву и разбив их там наголову (ох и коварен был подонок!), гнал потом до самого Берлина. И собака серая возвел таки стену между СССР и всем миром. Бедную обескровленную Германию выдоил почти досуха. Заставил ученых изобрести ядерную бомбу, ему все было мало этих 49 сорочек, пошитых из англиЦкой ткани. И мы должны каяться!

— Бабуля, а вы голодали при Сталине?

— В войну все голодали. Один раз нашли с сестрой три зернышка под половицей, по одному съели, а последнее поделили — ниткой распилили.

— А потом?

— Потом нет. Работали. Трудно, а кто не работает, тот не ест. Конечно, всякой всячины не было. Но сытыми всегда оставались. И еще умудрялись деньги на книжку положить.

— А ты помнишь, как Сталин умер?

— У нас вся школа плакала. И все в деревне плакали…

Она накопила за всю жизнь немного не мало около двенадцати тысяч рублей. Откладывала с каждой зарплаты, отказывала себе во всем.

Свобода не бесплатна, за свободу должны платить. Демократия не воздухом питается. Деньги бабули, как и деньги почти всех пенсионеров — пошли на благое дело. А кто еще должен платить? Они же плакали, когда Сталин умер.

И все же, что за безликая масса коммунистов пытала заключенных в лагерях о которых, так зловеще писал Солженицын?

… Случайно попалась на глаза статья. В ней говорилось об еще одной трудной судьбе такого гениального писателя, как Довлатов. Три года он отдавал долг Родине в республике Коми. С университетом отчего-то не сложилось, а вот во внутренних войсках, охраняя совдеповские концлагеря, все срослось грамотно. Потом через какое время весь мир под крылом самолета. США и Европа. О нем порой говорили, что он, как Мандельштам… Может так, а может и нет. Но он поступил в духе еще одного пилигрима, который потом писал восторженно о тяготах воинской службы прозаика и его возвращении: “как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломлённостью во взгляде”. Видимо все они были знакомы.

Знакомый, заявивший, что Горький прихвостень Сталина, очень уважает Довлатова и Мандельштама, уверен, восхищается и Бродским.

Вот здесь товарищ Сталин просто расхохотался до кашля прям с грамоты, прикрепленной к стене ржавыми канцелярскими кнопками, мол, что ты смотришь на брата, спроси вон у тех, а сколько у них сорочек пошитых из англиЦкой ткани?

О.М — Осип Мандельштам