Жизнь одного еврейского солдата

Ну, вот снова как всегда в рукопашную, а поддержки артиллерии хрен ведь дождешься. Она по соседним участкам долбает, где позже должны пройти танки. А пехота пускай трупами дорогу расчищает, оно и понятно, так только легче, когда людской массы много кто убит, кто ранен, а кто еще живой с вражеского окопа не очень-то углядишь вот и бьет немец по кому попало, а там и ему тоже чего-нибудь достанется.

Тут молодой солдат вовремя себя одернул.

Перед атакой главное ни о чем таком серьезном совсем ни думать, а то если смерть и не накличешь, то точно на голове лишняя проседь появиться - как о том говорит наш бравый старшина.

Также он говорит, что пулям надо в ножки кланяться, а врагу смотреть прямо в глаза.

Мойша перестал бояться смерти, после так вернулся в свой город и вдоволь нагляделся на то ужасающее душу опустошение, оставленное в память всему живому о неслыханных зверствах гитлеровского нашествия.

Это ж нельзя и на секунду было позабыть, и пережить в себе было никак невозможно, такое не могло быть с сущей тоской просто проглочено и переварено как все прочие беды войны.

Такое можно было лишь до конца понять но не более.

И вот теперь уже в 1944 смотря в сторону вражеских оборонительных сооружений, Мойша чувствовал одну только ненависть сглаживающую всякий страх, так словно его внутри и нет.

Он хотел лишь убивать и более ни о чем он не думал.

Мирная жизнь без его родителей и сестер, для него разом окончилась, как только он узнал о том, что фашисты сделали с его семьей и с его народом.

Теперь им двигала одна благородная месть, каковая может быть таковой только лишь оказавшись воистину кровной.

Ни из-за каких светлых идеалов, он не взял бы в руки оружие, как и его отец отказавшийся служить в красной армии, сославшись на якобы больную печень и даже раздобывший на этот счет лучшим образом удостоверенный медицинский документ. Там черным по белому было написано, что гражданин такой-то от воинской службы полностью освобожден по состоянию своего слабого здоровья.

Ну а сын его Мойша, он же специально нужные буквы выучил, чтобы его из-за зрения не комиссовали.

Случилось это задолго до того как он узнал о смерти своих родителей и сестер.

И вот ведь почему: его лучший друг Саша Костиков ушел на войну, а уже через две недели его родители получили на него похоронку.

В общежитии музыкального училища они всегда были вместе, и их мужская дружба крепла день ото дня.

Казалось бы, что могло быть общего между стеснительным еврейским мальчиком и этим очень рослым парнем из русской деревни.

А ведь не было случая, чтоб их долго не видели вместе.

Еще и потому Саша был не из тех, кто дружескую помощь быстро забывает, а ведь это именно Мойша настоял на том, чтобы этого сельского невежду все-таки оставили в училище.

Он упросил своего дядю, чтобы тот не выгонял этого сельского парня только из-за того, что тот нот толком никаких не знает, причем сделал он - это вполне искренне совершенно о том, не думая, что это когда-нибудь в дальнейшем принесет ему какую-нибудь конкретную пользу.

Один лишь легко угадываемый большой талант заставил его так поступить, а не иначе.

Сашка был трубачом от Бога, и то вовсе-то неважно, что он почти совсем ничего не знал о том, как именно надо правильно играть по всем правилам вызубренной дядей теории.

Дядя был большим догматиком и новаторства не переносил, а Саша Костиков вздумал с ним спорить, чем и довел его за несколько минут до кровавых мальчиков в глазах.

Мойша уговорил Саша не идти на прямую конфронтацию стараться не ругаться, а особенно не бросать человеку в лицо оскорбления на национальной почве как бы он не достал своим занудством и апломбом…

В конце концов, конфликт был исчерпан, и вот немного подучившись правильно играть Саша стал чуть ли не одних из лучших.

Это вынуждены были признать все!

А ведь поначалу звуки извлекаемые Сашей из трубы буквально-таки подымали волосы на голове дяди Мойши - старого Хаима.

А ведь ни разу затем Мойша Сашке не напоминал, почему именно тот назад в свою деревню так ни с чем не уехал.

А ведь это так важно для ранимой славянской души, чтобы не было таких вот напоминаний.

И вот когда лучший друг погиб, Мойша зная, что он обязательно не пройдет по зрению другого своего друга Петьку упросил слазить на второй этаж здания военкомата и там подглядеть буквы в кабинете окулиста.

Теперь я должен стать добровольцем - твердо решил он.

Что и было сделано.

Так Мойша оказался на фронте.

Сколько ж раз он уже успел пожалеть, что не погиб вместе со своей семьей, слишком уж много ужасающего и выжимающего из сердца всякую жалость к врагу довелось ему там увидеть.

А ведь до войны он жалел бабочку, попавшуюся в сачок и комара, которого ему грешным делом доводилось прихлопнуть.

Но теперь он совсем уже не жалел тех в кого метил и хотел попасть.

Они для него были уже не люди, а только слепые орудия вселенского зла.

Сам Гитлер стоял перед ним, когда он брал на мушку очередного немецкого солдата.

Ему ведь теперь стало совсем уж совсем недоступно всякое понимание того самого глубокого восхищения немецкой культурой, которое с таким усердием было ему внушено еще в детстве, и в особенности матерью.

Именно она заставляла его разучивать наизусть немецкие песенки, добиваясь от него чистейшего баварского произношения.

И вот именно те, кого она боготворила всю свою жизнь ее так по-зверски беспричинно убили, так пусть же и сами они погибнут и вечно горят в аду.

Верно, о том как-то сказал один чудом уцелевший религиозный еврей в маленьком бывшем местечке - освобожденной от немцев Белоруссии.

И вот снова я все о том же задумался, поправил себя Мойша, сейчас в атаку идти, а в голове совсем не те мысли, что в ней и вправду там должны иметься.

Только вот если уж мне из нее так и не суждено будет вернуться - умереть бы легко без всех тех ужасных мучений сколько я на них за годы войны уже насмотрелся аж кишки внутри стынут в предчувствии…

Ах черт вот оно уже началось пошла наша пехота свист пуль, разрывы снарядов и ты бежишь не чувствуя под ногами земли, а только и думаешь о том, чтобы пробежать побыстрее то самое расстояние между окопами пока ты только мишень, а не солдат.

Хорошо, что хоть пулеметов здесь нет, а то ведь просто так бы в землю полегли.

Кто поумнее, да поопытнее в первые ряды не рвется, а особенно если на пути пулеметов много тогда уж точно он зачастую всегда норовит отстать, или даже оступиться…

Трусость?

Зато когда действительно до рукопашной доходит там, где и вправду шансы врага убить есть - опытный солдат свое дело сделает, это ж только новобранцы, которые всегда сильно резвые так вот и думают от лютой смерти на бегу уйти, вот они- то первыми в сырую землю ложатся.

Но их же все время новых призывают, и снова люди в расход идут, что твои боеприпасы, только не спрашивает строго за это никто, а ведь еще и в трубку матом кроют.

- Почему до сих пор так раз так не взял такую-то высоту!

Люди есть атакую и весь сказ.

Придумали же нам штабные крысы тактику, идти буквально напролом, ну а эта дорога естественно одними костьми солдатскими плотно укладывается.

И главное, что бесстрашно идти вперед всегда ж кому найдется уже три года горячий славянский характер все гонит и гонит толпы малограмотных, но искренне смелых людей прямо под вражеские пулеметы.

Начальство послало, а люди гибнут, и смотреть на это безразлично никакого характера не хватит, хотя вроде и стерпелся Мойша за годы войны - этого сурового гибельного кошмара.

Конечно, обо всем этом Мойша сейчас вовсе не думал, для него минуты растягивались в долгие мучительные годы.

В момент атаки чего-то думать себе дороже, да и мысли в это время приходят самые муторные, так что человек поневоле сжимается в единый комок воли и нервов, забывает себя и несется единой волной на вражеские укрепления.

А вот уже и добежали, а тут фриц здоровенный, нашего - Мойша его знал, в бок ножом хочет ударить.

А трехлинейку еще перезаряжать надо, ей богу не успею, а поспею не лучший я стрелок не дай Бог сам своего же убью…

Сейчас не будет, хорошего парня Семена подумалось Мойше, и тут он вспомнил про свое феноменальное баварское произношение.

- Обернись он сзади тебя – что есть мочи выкрикнул он – немец поверил, обернулся, ну а Семен дал ему пинка и всадил в немца его же собственный нож.

Затем немного отряхнувшись он, подбоченившись негромко произнес.

-Ну все думал конец мне настал, а ты Мойша если так немецкий знаешь, что вообще в пехоте делаешь?

Тебе при штабе надо быть переводчиком – твердо добавил он.

Мойша насупился и не менее твердо ответил – Мое место здесь.

- Ну мы это еще посмотрим – немедленно отпарировал Семен.

Ты мне жизнь спас, а я тебе дураку жизнь спасу до победы доживешь с улыбкой добавил он.

-Я не смогу жить! – отчаянно выкрикнул Мойша.

- Сможешь - одновременно зло и радостно ответил ему Семен.

- Что я не знаю, сколько вас немец убил – так вас совсем после войны не останется.

Вся эта беседа шла под аккомпанемент свиста пуль и разрывов, а потому и была серией выкриков, но пора уже было ее прекращать и делать свое солдатское дело, что и было сделано.

После боя лейтенант критически и строго посмотрел на Мойшу и, не колеблясь ни секунды вымолвил.

- Бить врага может каждый, а вот знать его язык так, что тот за своего тебя примет это очень мало кто такое сможет, и я тебя отправляю в штаб дивизии пусть там тебе отыщут подходящую должность.

Орден за отвагу носишь, а того не знаешь, что важные на войне таланты скрывать негоже - и без разговоров - добавил он видя, что Мойша намерен ему чего-то перечить.

В штабе дивизии Мойшу слегка пожурили за то, что он скрыл свое почти идеальное знание немецкого языка.

Молоденький розовощекий капитан ему так и сказал.

- Не только у тебя кого-то из родственников убили сейчас полстраны таких, но у каждого на войне есть свое место и твое взятых языков допрашивать, а не в атаку ходить - это ж всякий сможет – саркастически добавил он.

Мойша хотел ему сказать, что он уж точно никогда в нее не ходил и не пойдет.

Но сдержался, вспомнив, как еще до войны его лучший друг о том предупреждал

- Времена сегодня стали тяжелые какую-нибудь сволочь за живое заденешь, он тебе тут же политику пришьет, а потом и донос настрочит. Ну а там долго разбираться не станут, верят они доносам, а людям не верят.

И вот уже этот чертов кабинет, а я тут уже битый месяц, а все никак не привыкну хоть и не тошнит уже от всех этих смрадных рож буквально-таки упивающихся насилием над другими людьми.

Да тут оказалось, что немцы все-таки люди, особенно когда с ними говоришь, а их все время бьют, неважно дают они нужные показания или же нет.

И главное те, кто эти самые показания из них выбивают, не так давно по нашим штрафникам стреляли, а они этим еще и гордятся, да и медали у них самые настоящие, как будто они вместе со всеми в атаку ходили.

Пунцовый от всей своей раскормленной физиономии Миша, он ведь так и сказал мы по ним из пулемета били, когда они суки назад перли!

- А так оно и должно быть - это ж все отборная дрянь – от себя добавил, широко улыбнувшись, начальник кабинета старший лейтенант.

Мойша потупился, он отлично знал, как легко солдату было попасть в штрафбат.

Иногда туда могли направить и за малейшую дерзость штабному командиру.

Выполз такой деятель раз в год на передовую, а тут ему солдатик попался, плохо честь отдал, тот его и отчитал словно мальчишку.

Солдат всех своих медалей лишился и в штрафбат пошел только за то, что смело взглянув в лицо ответил.

- Таких как ты штабных крыс на мою голову еще не доставало!

Два месяца штрафбата получил, а это почти что тот же расстрел только с отсрочкой приговора.

Если немцы не убьют, такие как эти запросто могут застрелить якобы за трусость, когда раненный солдат к ним буквально-таки на карачках еле живой выползает.

Железное правило там хочешь, чтобы в госпиталь отправили с поля боя не ногой, пока за тобой сами не придут тогда только ты будешь не дезертир, а раненный боец красной армии.

Ну хоть теперь они правильным делом заняты - подумалось Мойше – когда на третий день во время одного из коротких перерывов он услышал историю о славном героическом прошлом старшего лейтенанта и его неофициального денщика.

Немцев их поначалу совсем не было жалко, однако ж что-то переменилось после садистского допроса одного немецкого капитана, которого разведчики приволокли примерно через неделю после того как Мойша немцев стал давясь ненавистью допрашивать, а не как то было прежде с ними воевать.

Этот капитан был явно человеком начитанным, интеллигентным в нем чувствовалось широкое образование и культура.

Краснорожий Миша, первым ударом сшиб ему с носа очки, а вторым сделал его же очень красным и разбухшим.

Все это было одним лишь началом, под конце немец задыхался на полу, не будучи способен внятно говорить, а все потому, что тот пытался совершенно наивно доказывать, что на войну он попал, только случайно и в жизни б никого не убил.

Он, видите ли, врач и если ему предоставят такую возможность он готов сотрудничать, работать в плену по специальности, но только с гражданским населением – четко подчеркнул он в конце.

Вот тут-то и началась экзекуция ее целью было снять нервное напряжение, унять раздражение на разведку, которая снова притащила не того языка.

Был вызван командир разведгруппы и на самых высоких тонах ему было высказаны более чем конкретные матерные претензии все на счет того, что он опять притащил кого-то не того и что за последние три месяца - это не первый с ним случай.

Тот поспешно стал, оправдывался, что вот этот, фриц поганый, нацепил на себя не тот китель, ненадолго выйдя за ворота своего госпиталя.

И это ж только потом когда мы его повнимательнее рассмотрели, нам стало ясно, что никакой он не артиллерист.

- Ладно - буркнул старший лейтенант, Владислав Баранов зайдешь в особый отдел, поглядим, что стоит за этим твоим сегодняшним промахом.

Как будто месяца полтора назад ты не вернулся с половиной своих людей и вообще без языка! Забыл уже, наверное? – грозно зыкнул он на старшего по званию.

Командир разведгруппы был капитаном, но должность у него была серая, а вот у старшего лейтенанта совсем другая.

И вот командир разведгруппы человек явно с характером, и вовсе не робкого десятка вдруг как-то весь оробел, смялся и съежился под пронизывающим взглядом серых лейтенантских глаз.

Есть, глухо ответил он.

А Мойша про себя тихо подумал, что этот мерзавец с навсегда остекленевшими глазами, и его деятельный подручный «вождь краснорожих» они-то себе обязательно еще грязную, но хорошо оплачиваемую работенку и после войны тоже ж отыщут, такие при любой власти не пропадут.

- Для нас всегда отыщется фронт работ - осклабляясь, сказал Миша и сладко при этом потянулся в явном предчувствии будущих славных дел.

Да так и есть подумал Мойша им-то война в одно удовольствие, а смерти и увечья они ж ясно дело кому.