Отрывок из книги о подводном флоте - "Контрольная глубина".

За самовольные отлучки с территории гарнизона нужно рисовать звёздочки на груди. С обратной стороны галанки. Для засекречивания информации от нежелательных объектов в офицерских погонах. За удачную самоволку с любовными похождениями – большую звезду. За удачную с последующей отсидкой – среднюю. За влёт патрулю – малую, и, наконец, за тотальный провал и полностью рассекреченную операцию – мизерную и едва заметную звездульку, отбрасывающую объёмную тень позора на репутацию боевого матроса, порочащую честь и достоинство моряка-подводника.

Пусть какой-нибудь ныне сухопутный контр-адмирал или командир подводной лодки скажет мне, что он, будучи матросом, ни разу не побывал в самоволке, то я, сняв с него фуражку, с радостью плюну ему на плешь. Но, к счастью, этого никогда не произойдёт по двум причинам. Первая – он такого никогда не скажет и вторая – плевать я не стану, даже если он так скажет, так как я человек воспитанный. А ведь он всё равно так не скажет, даже, если не был, потому что побоится позора – ну как это так – ни разу не побывать в самоволке?

Практически любой из военных моряков, оставшихся на сверхсрочную службу и достигший высокого военного сана, по собственному опыту знает, что такое это сладостное, волнующее и адреналиносодержащее слово – самоволка. Такие люди и матросов больше понимают и пользуются среди них непререкаемым уважением и авторитетом. Правда, есть на флоте множество несчастных, которые даже не знают, что же это такое; в основном, это офицеры, попавшие на флот сразу после военного училища или вуза, не вкусившие всех прелестей срочной службы.

У Боброва за всё время была пока только одна-единственная, зато более чем удачная самовольная отлучка за территорию базы. Так быстро закрутить роман, да ещё с дочерью офицера особого отдела, это было что-то из области фантастики (одна большая звезда). Тогда, летом срок его службы не перевалил ещё за магическую отметку полтора года, но он, не побоявшись этого факта, вместе со своим коммуникабельным и пронырливым товарищем организовал незаконный выход в город. Весь их призыв знал об этой смелой и организованной акции, которую помогали готовить целых несколько избранных. Правда, в самоход пошли лишь двое – Бобров и известный всем балагур из соседнего экипажа, устный ценитель женских прелестей, ловелас-теоретик – некий матрос с развесёлой фамилией - Разгуляй. Он и познакомил своего товарища с "хорошей девушкой Аней", в то время, когда её отец укатил в командировку. Несмотря на столь малый срок службы, Разгуляй, уже имел опыт двух самоволок, и на одной из них он, с его слов, однажды ловко окрутил жену какого-то офицера, капитана третьего ранга, и позже любил время от времени щегольнуть этим фактом перед своим призывом. Ни на одном из двух незаконных выходов в город он пойман не был, поэтому его осторожность к тому времени уже оставляла желать лучшего.

– Наша служба бывает, тяжела и очень опасна, – любил говаривать он, – Порой от неё можно и умереть. Поэтому, господа подводники, мы должны ценить и иногда позволять себе такие редкие и такие дорогие минуты вы́хода в город.

Затем Разгуляй хватал в руки гитару и, нещадно фальшивя своим сочным тенором, ежесекундно срывающимся на дискант, завывал какую-нибудь романтическую песенку про любовь...

Один только вид молодых девушек вызывает у матросов небывалый всплеск тестостерона и резкое повышение выработки гормонов счастья. И если в такой миг рядом со смазливой девчонкой положить огромную золотую болванку, то никто бы её не заметил... болванку. Поэтому основная причина противоуста́вных вылазок личного состава за территорию воинских частей, это, конечно, женщины, девушки. Прекрасные дамы, словом. Об остальных причинах даже говорить не стоит. Потому как они сильно проигрывают основной, более приятной и интересной причине.

Гражданскую одежду приобретали через третьи руки у корыстных и жадных до спиртных изделий штатских лиц не первой трезвости. Обошлась она всего... в два литра спирта. Деньги на вино, цветы и шоколадки заняли у парней из родного экипажа. Как говорится, всё было готово к запуску. Кроме... стеснительности Боброва. Но и с этим недостатком оказалось легко справиться... при помощи весёлой компании – Ани, её подруги и фантастически болтливого и смешного Разгуляя. Правила стандартного джентльменского набора – "при дамах не материться", "не молчать", "не быть скучным и жадным", были строго соблюдены. Романтическая прогулка вдоль залива с видом на Авачу в течение часа и пары, что называется, расползлись по домам. Всего три часа счастья и вот уже нарушитель стоит на построении и, опустив голову, мучительно сочиняет сказки о том, где это он пропадал целых два часа. От момента обнаружения его пропажи дежурным мичманом, конечно. Сначала устные, а затем и письменные миниатюры, сюжеты сказок, небылиц, свободно кочуя по кабинету капитана корабля, всё время балансировали на грани провала, текли свободным потоком лжи по командирским ушам и терпеливой канцелярской бумаге. Начиная от потери сознания в жару на краю плаца, заканчивая спасением утопающих на пирсе. Однако не просто было объяснить, как во время ремонта казарменной крыши, искомое тело вдруг оказалось на берегу пирса! Но и с этой непростой задачей бурная фантазия сочинителя справилась без труда. С крыши, во время подъёма наверх вёдер с горячим гудроном, он увидел тонущего нетрезвого гражданина! Не поверили. Но на гауптвахту решили не отправлять. Слишком уж это было бы жестоко. Как говорится – за изобретение – пять, а по предмету – два. Точнее, три. Три наряда вне очереди. Трое суток на камбузе безвылазно. Грудь стала синей от проверок "прочного корпуса на герметичность", а коренные зубы частично выкрошились от запланированных боковых в челюсть. Вот такая, блин, самоволка. Но никто, ни о чём не сожалел. Ни замученный работами на камбузе, недосыпающий Бобров, ни Разгуляй, лежащий в военном госпитале со сломанным носом и отбитой печенью...

– Эх, братан, – с тоской говорил он соседу по койке, хвалясь своими любовными похождениями, – Так и не удалось нам с тобой пятую большую звезду заработать... Ну ничего, у нас с тобой ещё всё спереди!

– Не расстраивайся, успеешь ещё! – кряхтя, с пониманием отвечал ему весёлый сосед, – Не заработаешь, так намотаешь... А если начистоту, то все дороги из самоволки ведут или на гауптвахту или сюда, в госпиталь. А проходят они все через неё, родную часть…

Мало кто знал, что на флоте Бобров остался только благодаря Ане. Кто его ведает, где бы он сейчас был, если бы её отец тогда наотмашь махнул своей шашкой. Кронин с семьёй и с дочерью уехал в Крымскую область. Был переведён приказом в дальний от дальнего востока, и в крайний от крайнего севера регион. К другому, более тёплому морю... Как говорится, уехал и адрес не оставил. Этот удар был сродни тому, болезненному выстрелу из акаэма. Правда, пулевое ранение быстро зажило, и травма почти не тревожила его, а вот душевная рана заживёт ли когда-нибудь? "Навсегда увёз в страны южные..." – после, долго и навязчиво крутилась старая песня в его голове, и заставляла накатывать на глаза предательскую солёную волну... Но он не позволял себе плакать, даже если этого никто не видит. Ведь он мужик! Правда... получалось не всегда...

Вторая самоволка случилась почти через полтора года, после зимней автономки, в Большом Камне, когда лодку и весь экипаж, вместе с офицерами перегнали в Приморье. Самоволка оказалась не очень удачной – постояли, посмеялись за железным забором части с какими-то молоденькими любительницами матросской аудитории, и быстро разбежались (малая звезда). Его потащил туда ещё один ловелас, только на этот раз с родного экипажа, матрос с фамилией неясного происхождения, Гаманок. Гаманок был молодым человеком с яркой внешностью, лысеющей головой, густыми усами, неизменной улыбкой и нездоровым румянцем на беломраморном лице. Никто не помнит, чтобы Гаманок когда-либо говорил о чём-то ещё, кроме, как женщинах. Его рассказам о любовных похождениях на гражданке и в самоволках, как говорят, несть числа. Больших звёзд на его галанке могло быть нарисовано как на борту самолёта Ивана Кожедуба во время второй мировой. Никто бы и не узнал о выходе Гаманка и Боброва за железный забор части, но, какой-то правильный мореплаватель, из своих, завидуя, тихо стукнул. И ловеласам пришлось пару нарядов торчать на камбузе. Но для "поживших и послуживших" ведь это же не наказание, напротив – благо. Рядом с продуктами народного пищепрома, не ведающими, что такое химия, и вином, хоть и не Vins de France, но всё же поставляющимся из родных южных экзотических сторон. И всё б так и было, не случись однажды локальный конфликт с местным сухопутным камбузным населением, чуть было не переросший в массовое побоище. На крик – полундра, наших бьют! – На кухню сбежались ужинавшие в столовой моряки из одноимённого экипажа...

Капитан, почти забывший о прошлой пьянке на пирсе, постепенно начал закипать; свежее нарушение, тёмной тенью накрыло зачётный труд и новейшие заслуги в текущем корабельном ремонте. Правда, пар из ушей командира подводной лодки повалил не сразу, а попозже, после ещё одного нарушения воинской дисциплины незадачливым певцом-турбинистом. Командир вернул Гаманка и Боброва на корабль и, ограничившись внушением, снова отправил их помогать крутить гайки гражданским рабочим...

Сегодня, как и неделю назад всё шло по запланированному графику, а значит как-то… скучно и тоскливо. Серые штампованные будни сухопутного реализма Дамокловым мечом нависли над коротко стрижеными головами. Целыми днями старшины и матросы вкалывали, помогая рабочим. Иногда, правда, споря, кому в лодке работать хорошо, а кому – не очень.

– Этим пройдохам за работу бабки платят, а мы тут бесплатно долг Родине отдаём, – возмущался Оськин вечером, когда рабочие уже разошлись по домам, – Вот и пусть вламывают, а я уже затрахался добросовестно ишачить...

– Сегодня я этому плешивому барану говорю, – вторя возмущённым эхом, жаловался Шаров, – Ты, сука, будешь у меня здесь на брюхе ползать, копыто ты конское, а откажешься – по еб*у получишь!! А он зараза – к кэпу побёг жаловаться...

– А кэп чего? – нетерпеливо спросил Жанбырбеков.

Шаров, для эффекта сделал небольшую интригующую паузу и ответил:

– А ничего, для виду пожурил, обозвал работяг козлами и отпустил меня. Пусть пашут, им за это деньги плотют, а мы завтра бухать будем! – заключил он.

Работа продолжалась уже две недели, и не было сему действу ни конца, ни края, ни выходных, ни проходных. Годки, заскучавшие от такой "службы", решили на следующий же день снарядить в посёлок – цитирую: "лучших посланцев партии – самоходный взвод для выхода в люди за водкой". Добровольцами вызвались неунывающий Бобров, злой Оськин и весёлый Жанбырбеков. Жизнелюбие Боброва, гневность Оськина и простота и оптимистичность Жанбырбекова, вьющимися стеблями и корнями этих определений удачно сплетались, дополняли и усиливали друг друга. От троицы веяло свободой, свежестью идей и силой духа. Словом, полная гармония. Этот выход на волю в кулуарах долговременной экипажной памяти впоследствии так и будут называть – Троица. Для ясности, конспиративности и… ощущения святости.

– …я вообще-то тоже, сюда приехал Родине служить, а также посредством выходов в море бороться с происками империализма и загнивающими элементами капитализма… – тренировался в комическом словоблудии Бобров, стараясь выбить из доверчивых матросских душ искренний смех, как лучшую награду за безграничное чувство юмора, - …а не заниматься здесь черт-те чем и…

– Бобров, опять ты народ смущаешь! – в воздухе проявился, невесть откуда взявшись, дежурный по кораблю мичман Шутов.

– Товарищ мичман, нельзя ж так народ то пугать! – испуганно засмеялся Бобров, – Предупреждать надо! Этак можно и заикой оставить!

– Вы игнорировали мой вопрос, товарищ матрос! – скаламбурил Шутов, под прорывающиеся хрипы и смех моряков.

– Относительно магнитофона? – скороговоркой спросил Бобров, чем вызвал хохот окружающих, тут же вспомнивших, и фразу из комедии, и то, как капитан недавно расколотил магнитофон Весна об палубу. Ведь этот случай уже давно стал самой весёлой притчей во языцех в экипаже.

Мичман погрозил Боброву пальцем:

– Вы этими своими антисоциалистическими штучками, понимаете ли, резко снижаете наши показатели! – тут Шутов не выдержал и сам засмеялся, имитируя заикание: – Снова на кичу ха-атите, товарищ Ба-абров?

– Когда вы так говорите, Иван Васильевич, впечатление такое, что... всем становится смешно! – продолжил Бобров перефразировки летучих киношных фраз. Он стойко боролся со смехом, роняя хрипы через нос. Как видно, подчинённый всё же побоялся оставить последнее слово-подлинник неизменённым.

– А если без шуток, моряки, то мой вам совет – заканчивайте свои антиоппортунистические сборища, всё равно вас заставят трудиться не покладая рук, а нет – так на губу загремите, как пить дать. Бобров вон, знает. Да, Бобров? – спросил Шутов уже не "шутя".

– Так точно, то-ва-рищ мич-ман! – бодро ответствовал флагманский маслёнщик.

Шутов, насвистывая себе под нос незатейливую мелодию из песни американских подводников, медленным парусником поплыл в центральный пост.

Лодка в доке без воды выглядела грандиозно. Особенно для глаз, привыкших видеть лишь её верхнюю, надводную часть. Непривычно огромная, высокая, широкая, она казалась гигантским чудовищем, против которого не устоят никакие стихии, которую не взорвут никакие бомбы и торпеды. С непривычки по телу шла лёгкая дрожь, и кожа на коротко стриженой голове, малодушно стягивалась к макушке. Субмарина стояла железным чёрным исполином, и даже её неподвижность выглядела очень опасной; возникало ощущение, что в её присутствии нужно вести себя тихо, мирно и не вызывающе, чтобы не привлекать к своему негативу лишнего внимания колосса. Ведь если он, этот колосс хотя бы немного дёрнет своим мощным телом, то от тебя останется только не долгая, хоть и светлая память. Пятиэтажный дом мог бы без остатка скрыться в чреве её весь, до последнего кирпичика... Когда парни, стоя в доке, впервые через рубку выползли из отсечной полутьмы на свет Божий, у Боброва от непривычного ощущения высоты и гигантизма, как-то странно закружилась голова. Глядя вниз, словно со скалы в пропасть, он благоговейно молвил:

– Блин, высота то, какая! А лодка огромная-а!

– Ты чё, Серго, того – с луны свалился? Ни разу не видел? – Шаров удивлённо выкатил глаза.

– Не-е... Когда вы в прошлом году были в Камне, я тогда с Фрола́ми в автономку ходил...

Вниз, тоненькой длинной полоской уходила железная лестница, первый взгляд на которую вызывал противоречивые чувства, а спуск и подъём по ней – по-настоящему острые ощущения.

– Ну, удачи вам, пацаны! Я вас прикрою, не будь я комодом* радистов... – крикнул Олег Шаров, глядя сверху на трёх муравьёв, медленно скользящих вниз по этой тоненькой железной полоске, и помахал им руками...

Посыльным немного не повезло. Всё было вроде бы в том месте, но не в то время. В посёлок должна была прибыть какая-то шишка, соответствующая размерам плечевых звёзд командующего флотом, и перед её приездом, весь алкогольный товар был скоропостижно упразднён. Для того только, чтобы никто из моряков, не дай бог, не напился и это бы не увидела она, эта шишка. Вот это казус! Как же теперь быть? Не возвращаться же с пустыми руками из самоволки! Ради чего тогда был весь этот риск? Продавцы все, как один отказывали в выдаче морякам подпольных поллитровок, с режимным постхрущёвско-брежневским страхом в глазах взирая на пряжки матросов, начищенные до блеска утренней зари. Ведь их могли за это наказать. "Умом ты можешь не блистать, а бляхою – обязан! – со скорбью вспомнил Бобров известную военную поговорку, – Вот говорил же я, что без гражданской одежды в этой вылазке не обойдёшься! С другой стороны, где ж её взять, эту одежду"? Пожелав купеческой братии счастливой торговли, молодые экстремалы отправились пешком в ближайшую деревню Фокино, которая находилась в пятнадцати километрах от посёлка. Редко проезжающие машины пылили в лицо путникам и не останавливались, боясь неприятных сюрпризов от странной полосатой троицы. Чтобы ускорить творческий процесс, парни решили, пока налегке, передвигаться бегом, а обратно уж, как Бог на душу положит.

Когда три рюкзака были наполнены жидким сорокоградусным продуктом, в магазин зашёл местный шофёр – бравый мо́лодец в тельняшке, недавно демобилизовавшийся с флота. По счастливой случайности, он с минуты на минуту должен был направить свой кардан в искомый посёлок. Так что на весь обратный путь распаренные Камне-Фокинским марафоном миссионеры были обеспечены весёлыми разговорами в просторной кабине газика. По причине этой просторности несчастному Оськину пришлось трястись в деревянном кузове, скальной глыбой возвышаясь над кабиной. Уже к вечеру, в Большом Камне Бобров и Жанбырбеков, напоследок хватаясь за соломинку, несколько раз попытались завязать знакомство с девушками, но здоровенный Оськин, бледнея недовольным лицом, всякий раз отпугивал их своим бешеным видом.

– От тебя все бабы шарахаются, как от дьявола, ты бы хоть лицо попроще и подобрее сделал, что ли! – предложил ему Бобров.

– Не до них сейчас, – попытался оправдаться большой Олег, отмахиваясь рукой от доводов друга. Он нервно вертел головой по сторонам, ежесекундно отплёвываясь от табака, попадавшего в рот от любимого и родного "Беломора", – Надо валить отсюдова, чувствую, спалят нас... патрули. Я всегда чувствую… эта, как её, интуиция у меня. И она ещё ни разу не подводила... А шарахаются бабы не от меня, а потому что от нас всех по́том за версту прёт!

– Когды всегды не подводиль? – хохоча, запоздало спросил Жанбырбеков, – Ты же первый раз самход ходиль!

– Когды, когды, – предразнил его Оськин, – Всегды, вот когды!

– Не боись корфан, всё будэт о΄ кей! – в ответ сверкнул крепкими белыми зубами Жан и устало соединил большой и указательный пальцы вместе.

И всё бы было о΄ кей, и операция по "выходу в люди за водкой" прошла успешнее, если бы не огромный рост Оськина. Военный патруль заметил его издалека – ведь пилотка Олега маячила высоко над плоскостью, в которой плавала основная масса гомо сапиенс. Время неотвратимо роняло роковые секунды в неизведанную пропасть будущего. Люди в военной форме и с красными повязками на рукавах, сверкая суровыми взглядами, неотвратимо приближались…

Недолго думая, самовольщики дали тягу, как тревожными колоколами на ходу звеня булькающей стеклянной тарой. Догнать резвых посланцев партии патруль так и не сумел.

Каюта турбинистов не вмещала всех желающих послушать историю путешествия популярной троицы и... выпить перед ужином.

– Да куда вы все разом то лезете?! – шипел на входе в каюту разозлённый Буркетбаев. Он упирался руками в противоположные края прохода, не давая протиснуться очередному голодному до устно-прозаической и музыкально-спиртовой пайки, – Халявщики хреновы! По одному заходите, а то тут сплошное палево, а ну, как рексы нагрянут с центрального, что будете делать?! В очередь, в очередь, Посейдоновы дети!

Бобров молча бряцал по струнам гитары, создавая фоновую музподдержку сбивчивому трёпу Оськина и Жанбырбекова. Услыхав какую-либо нехудожественность в их рассказе, он забрасывал гитару и сам начинал выкладывать свои версии фрагментов повествования.

Возникшая возня на входе заставила всех отвлечься. Освободившийся с вахты Шаров, сметая с прохода ненадёжную охрану, ввалился в каюту с выпученными глазами.

– Где вы столько времени были?! Почти десять часов! Мы запарились зубы дежурным заговаривать, перемешиваясь при перекличке! Рома Хабибуллиев так профессионально отзывался на ваши фамилии из строя, ловко подстраиваясь под вас, что никто ничего не понял... – прострочил он и добавил, немного успокоившись: – Ну, рассказывайте подробней, как всё прошло?

– Ещё один деятель нарисовался! – выкрикнул кто-то из слушателей, – У них уже скоро языки сотрутся каждому докладывать!

Однако эти доводы никак не убедили честолюбивого радиста:

– А мне какое дело, все слушали, и я тоже хочу послушать, что я, хуже других?! Могли и подождать немного! – возмущался он, – Н-наливай!

– Щас расскажем, – загадочно улыбаясь, спокойно и вежливо молвил Жанбырбеков. Его глаза предательски слипались от дикой усталости, горячего ужина и ста граммов выпитой огненной Фокинской.

– Ну чего ты щас расскажешь? Бобр вон уже по пятому разу языком буровит, и всякий раз по-новому. Даже у меня не всегда так получается! – Русский кок Вещев, способный рассказчик и сочинитель невероятных историй, в общем, главный болтун на корабле, громко завидуя, крикнул: – Оставь сомнения всяк сюда входящий – изгнанным быть! С ножом у горла испроси Бобра промочить иссушаемое и томимое духовной жаждой горло! И поведает он, как было сие! Он, как магнитофон, обязан вам всем это докладывать! Скажите спасибо, что угощают! – снизошёл, наконец, Вещев и до современного слога.

– Спасибо! – донёсся с центрального прохода чей-то весёлый и нетвёрдый голос.

– Пожалуйста! – бросил через дверь Вещев.

– А было это так... – смеясь над речью кока и слушая храп Оськина, в который раз начал свой рассказ Сергей.

И сегодня, и на следующий день пили почти все. Напоили и полторашников с карасями и даже некоторых рабочих. Алкоголя по отношению к живой биомассе, было несоизмеримо много. Но ярые борцы с происками зелёного змия, успешно справились с поставленной задачей; привезённая с Фокино водка была быстро и успешно уничтожена... Затем на судне кто-то отыскал остатки старых неприкосновенных запасов шила. Проще говоря, в тот миг, когда закончилась Фокинская, печать неприкосновенности с запасов спирта моментально слетела, как пожелтевший лист с берёзовой ветки осенней порой.

Смешивание водки с пивом в народе называется Ёрш. Водка с шампанским подсказывает поэтическое сравнение, широко известное, как Северное сияние. Коварной Кровавой Мэри кличут смешение спиртовых изделий с томатами... А как же тогда обозвать фатальную диффузию технического спирта, водки и бражки?! Утро в деревне после партсобрания? Военно-морской ёрш? Рыба-пила?

Перед тем, как лодку поставить на ремонт, торпеды и ракеты были с корабля планомерно удалены. Прицельный, не привыкший долго скучать без спирта, решил блеснуть перед друзьями талантом выдумщика и рационализатора. Когда сорокоградусные результаты выхода в люди растворились в бездонных желудках, Прицельный присовокупил к общей алкока́ше ещё немного добавочного зелья. Заслуженный стрелок самоходными минами несколько дней назад поставил у себя в отсеке брагу, и теперь дрожжевой аромат коварной предательской змеёй выползал из двух разобранных братьев-близнецов – огнетушителей. Запах всё настойчивей заставлял обращать на себя внимание, вот-вот грозясь превратиться в доносчика.

Трезвых единиц на лодке замечено не было. День прошёл в боевых схватках с гражданскими специалистами и с молодым пополнением. Годки не работали. У многих матросов под глазами синими мерцающими огнями, засветились свежие синяки. Жалобы от гражданских лиц одна за другой незамедлительно ложились на стол капитана, а список удалённых с поля (точнее, с ринга) матросов, за сутки составил уже три игрока (точнее, бойца). В чём военный патруль, засвидетельствовавший и опознавший нарушителей, сыграл не последнюю роль.